Фронтовой дневник (1942–1945)

Вот уже две недели я страдаю желудком: не дизентерия, но что-то вроде того. Это ослабило меня и обессилило. Как раз поступило мне распоряжение передвинуться из ИТК в Калужскую. За два дня прошел я 40 с лишним километров по горным тропам. Идти было тяжело, меня измучил желудок, дорога вся обледенела и тянется по горным перевалам. Особенно тяжело было от Ставропольской. Это небольшая станица, целиком разрушенная немцами. Из 500 семей в ней осталось только 15. Остальных немцы угнали себе в тыл. Разоряя избы, немец устраивал себе блиндажи.

Калужская стоит на выходе из гор. Это большая станица и, видать, была богатая. Здесь прекрасные сады. Разрушена станица мало. Но сейчас она перенаселена воинскими частями, и размещаться негде. Спят писаря на столах. Я приспособил 2 доски и на них спал посреди всего. Переменил белье, но уже и в чистом вши. Мыла нет, стирать нечем. Вчера порвали на вьюке мой вещевой мешок, и мне некуда положить свои вещи.

Пришел я вчера усталый, разбитый и больной. Вечером было собрание комсомола, на котором с треском выгнали моего бывшего начальника Серебрякова и его возлюбленную санинструктора Ермолаеву. Напившись, Серебряков стал ревновать ее к кладовщику Точке и открыл по нему стрельбу. Точку направили в маршевую роту, Ермолаеву тоже, Серебряков ждет своей участи. От работы он уже отстранен. Его капитан в своем выступлении называл сукиным сыном. Пошкин тоже погорел. Побыв 2 дня командиром эскадрона, он напился и обругал матом полковника. Его арестовали, потом на другой день выпустили, но от должности отстранили.

14 февраля 1943 г.

Вчера наши войска взяли Краснодар и Шахты, сегодня Новочеркасск. Вести радостные, а я продолжаю болеть. Два дня лежу, хотя и лежать негде. Продолжает мучить желудок, отсутствует аппетит, хочется домашнего борща и жареной свежей рыбы с огурцами и капустой. У меня еще, очевидно, и малярия. По вечерам меня трясет, губы оборвало, обострился ревматизм, ночами трудно наступать. Сил у меня нет. Питаюсь я кипятком и сухарями, которые страшно опротивели. Гимнастерка ужасно свободной стала. Температура днем 38, вечером выше. Улучшений не наблюдается. Работать не могу. Суп, который дают нам, почти совсем не соленый. Я подношу ложку ко рту, а меня тошнит. Ужасно! Когда это пройдет?

16 февраля 1943 г.

Вчера наши войска взяли Ростов и Ворошиловград.

Здоровье мое не улучшается. Уже кровавый понос. Я страшно ослабел. Сегодня метров 500 прошел к кухне. Еле дошел. Ужасная слабость. На днях придется передвигаться дальше, и я не знаю, как буду идти.

17 февраля 1943 г.

Сегодня сообщено, что наши войска заняли город Харьков и ряд населенных пунктов у Таганрога: Чалтырь, Синявку и др.

Эти дни мне снится масса снов. Вчера видел Марийку, Лиду, маленькую сердитую Т. М., которая прошла мимо меня, зло взмахивая головой и подергивая плечами.

Сегодня видел брата в звании лейтенанта, сестру, мать, которую убили какие-то грабители.

Вчера и сегодня мне снилось, что я одевал какое-то новое обмундирование: гражданский костюм, шелковую рубашку-косоворотку, белые брюки.

Здоровье все так же плохо. По-прежнему сижу голодным, т. к. в этом случае я чувствую себя лучше.

20–2–43 г.

Сегодня все наши ушли в Георгиевско-Афипскую вперед на 25 километров. Я, как больной, оставлен. У меня питания на 1 день. Желудок мой несколько стал налаживаться, но зато в левой ноге разболелся ишиас. Так или иначе, через день мне придется уходить. Если с ногой не будет лучше, то не знаю, как я пойду.

На складе оставлено некоторое барахло: седла, оружие и др. мелочь. Должны прийти за этим вьюки, и с ними должен отправиться я.

Суп кое-как сварил бы, но у меня и жителей нет ни грамма соли.

21–2–43 г.

Я уже писал, что по дороге в Калужскую у меня порвался вещевой мешок. На складе я нашел немецкий ранец и сегодня укладывал в него свои вещи, пригонял его по себе.

Возможно, что ранец у меня отберут в Георгиевско-Афипской. Очевидно, он чей-то. Ранец очень удобен для путешествия в мирной обстановке на небольшое расстояние с туристской целью, но мал в военной обстановке. Внешне он красив, обтянут телячьей кожей. Из старого вещевого мешка пошил ряд сумочек, они очень нужны: для соли, сахару, сухарей или хлеба, риса или крупы, табаку.

Вчера вечером замечательно искупался. Сегодня хозяйка выстирала освободившуюся пару белья. Если бы у меня были продукты, можно бы так пожить недели две, отдохнуть. Желудок мой исправляется, ишиас сегодня не особенно беспокоит.

Всю ночь и сегодня дул ужасный ветер. Окна разбиты и кое-как забиты досками. Спать было холодно. Сейчас, к вечеру, ветер утих, и идет полудождь, полуснег. Холодно, а два дня тому назад стояла прямо весна.

22–2–43 г.

Завтра праздник – 25-летие Красной Армии. Нужно бы получить подарки, а я здесь сижу без продуктов, доедаю последние сухари. Остальное ем у хозяйки, но хлеба у нее нет.

Вот уже несколько ночей плохо сплю. Стал ночью курить и, проснувшись, не могу уснуть. Так с полночи и мучаюсь до утра.

Ночью выпал снег в четверть, какого не было и зимой. Деревья стоят в зимнем уборе, но светит солнце и тепло. Растает, разольются реки, разлезутся дороги, и не доберешься в Георгиевско-Афипскую.

Сейчас полдень. Я починил брюки, вшил в них карманы, пришил кругом пуговицы – больше делать нечего.

23–2–43 г.

День Красной Армии. 25?я годовщина. Сижу в Калужской без продуктов. Ем хозяйкину мамалыгу и суп. Не знаю, когда же приедут за вещами, возле которых я оставлен. Ознаменовался сегодняшний день тем, что написал массу писем в Ейск и Марийке.

Мороз, какого не было зимой. Светит солнце, но на дворе не тает.

Вот уже два дня меня преследует мысль, поговорить с капитаном о возможности отчисления меня из армии в распоряжение крайкома ВКП(б), так как от мобилизации я был освобожден и передан в армию незаконно. Партизаны из отряда Карабака, которых я знал, уже приступили к организации советской жизни в родных освобожденных районах.

В частности, председатель стансовета станицы Калужской уже на месте, на прежней работе. Я его видел позавчера. Очевидно, и ейчане уже в Ейске и занимаются восстановлением города и его жизни.

Приеду в часть, попытаюсь поговорить с капитаном, хотя боюсь, чтобы результаты не были для меня хуже. Скажет: «А, надоело воевать!» И отправит в штрафную или маршевую роты, как он уже отправил некоторых. Все же попытаюсь.

24–2–43 г.

Дело очень плохо. Сейчас был у меня один из коноводов и заявил, что дивизион уже в Холмской и неизвестно, где будет дальше. Все сидят без продуктов. Неизвестно, приедет ли сюда кто за вещами и неизвестно когда. Похоже, я уже не попаду в свою часть. Это одна неприятность.

Теперь другая: хозяйке надоело меня кормить, и она категорически потребовала, чтобы я ушел. Сказала, что завтра она уходит в Краснодар. Сегодня не топит печь и кушать себе готовит у соседей. Там и ест. Это делается для того, чтобы выжить меня.

Со мной есть 80 банок дивизионных консервов, мне не разрешали ими пользоваться, а я уже съел 5 банок. Коновод говорит, что в дивизионе выдают сейчас 1 банку на сутки. Но разве одной банкой, без хлеба и приварка проживешь? Дела очень плохие. Что же будет, если я эти консервы съем? Будут судить.

26–2–43 г.

Я все еще в Калужской, и ко мне никто не приехал. От прежней хозяйки я должен был перейти к ее соседям – Барским. Две семьи в одной комнате – 9 человек, я десятый. Грязь, вши. Я достал себе койку на сетке, соорудил матрац (бросили в одном из домов военные), изолировался от хозяев: на кровать никого не пускаю, одежду вешаю у кровати. Пока вшей не имею. Спал мягко, но в комнате холодно. Попробовал сварить из консервов суп. Он получился ничего, но есть без соли я его не мог – тошнит. Удивляюсь, как могут есть мои хозяева без соли.

С питанием на два дня устроился: пошел в стансовет и рассказал о своем положении. Председатель дал записку – направление к некоей Логвиновой Екатерине с предложением кормить меня два дня. Хозяйка встретила меня недружелюбно. Но у нее оказалась дочь Маруся, студентка 2?го класса Краснодарского педучилища. Мы разговорились, я рассказал о себе, вспомнили общих знакомых, – и ее мать стала добрее: говорила, что у нее только борщ, а потом нашла и порядочный кусок мяса. На обед вчера ел борщ и ячневую вкусную кашу. Сегодня завтракал хороший суп с рисом и картошкой на свином сале. Уже хозяйка или, вернее, Маруся стирает мне пару белья. Обедать тоже пойду. Надеюсь устроиться с питанием там же на следующие дни, если удастся. Ем все с солью. Это главное. Правда, желудок вновь расстроился. Не переваривает борща и кукурузы. Почему-то кровь. Боюсь, как бы не язва слепой кишки или желудка.

Вчера сделал из алюминия 2 расчески. Грубовато, потому что не было нужного инструмента, но теперь я расчесываюсь, что необходимо и приятно.

Сегодня в стансовете достал потник[86 - Потник – войлок, подкладываемый под седло.] и сделал две пары хороших стелек. Одни положил в ботинки, другие – в ранец, про запас, что необходимо в военных условиях.

Приедут ли за мной?

Барская ходила в Краснодар. Недавно вернулась. На базаре всего много, но все очень дорого. Буханка хлеба в 2 килограмма – 350 руб., мука пшеничная – 120 руб. килограмм, сало – 700 руб. килограмм, яйца – 130 руб. десяток, кукуруза и пшеница – 25 руб. блюдце, соль – 50–60 руб. стакан.

Город очищается. Много разрушенного и сожженного немцами. Жизнь постепенно налаживается. Много людей из станиц идут в город за солью и кукурузой. Другие несут масло, сало, яйца, муку, кукурузу.

[Тетрадь № 3.]

С 27 февраля по 26 марта 1943 г.

Кубань, станицы Калужская, Холмская

27–2–43 г.