Похитители рождества

– Какой я тебе Иван Дмитриевич? – улыбнулся, будто шутке, Крутилин, но про себя решил, что надо бы почаще бывать в прежней семье. Иначе сын его скоро позабудет. – Иван Дмитриевич я только для подчиненных. А для тебе – папенька.

– Так что у меня теперь два папеньки? – удивился мальчик.

– Как сие понимать?

– Модест Митрич тоже велит папенькой называть.

– Какой-такой Модест Митрич? – обернулся к бывшей супруге Крутилин и только сейчас заметил, что и платье на ней новое из модного кашемира, и волосы убраны не под гребенку, как прежде, а в прическу, и легкий флёр «Виолет де парм» в комнате витает.

– Один знакомый, – отвела глаза Прасковья Матвеевна.

В первый раз в жизни Крутилин видел её смущенной.

– Ах, знакомый! И почему какой-то знакомый велит моему сыну именовать его папенькой?

– Модест Митрич предложение мне сделал. А его приняла.

– Ты же в Христовы невесты собиралась стать…

– И стану, когда время придет. Модест Митрич, в отличие от тебя, человек набожный, вместе с ним и пострижемся. Видишь, какую икону подарил? Старинная, очень ценная, семейная его реликвия.

– Познакомишь нас? – тут же спросил Иван Дмитриевич.

– В другой раз. Он… он в лавку ушел.

И опять смущение на лице.

– Врешь. Что ему там делать? Сегодня все лавки закрыты.

– Сказал, замки надо проверить.

– Маменька, вы же говорили, врать – большой грех, – напомнил Прасковье Никитушка. – А сами врёте.

Иван Дмитриевич выскочил из гостиной и, не говоря ни слова, прошелся по квартире, распахивая двери и заглядывая в комнаты. Прасковья Матвеевна семенила следом:

– Что ты делаешь, Иван? Прекрати. Ты тут не хозяин.

– Вот когда квартиру будет оплачивать твой Митрич, я тут хозяйничать перестану.

Прасковья Матвеевна заняла оборону перед дверью в столовую.

– Ну-ка отойди. Отойди, – рявкнул на неё Крутилин.

Дверь открылась изнутри. Мужчины долго разглядывали друг друга. Модесту Митричу было под сорок, одет он был по-купечески в короткий кафтан и плисовые[13 - Хлопчатобумажная или шерстяная ткань с длинным до 6 мм ворсом.] шаровары, заправленные в высокие сапоги. Волосы у него были редкие, каштановые с легкой проседью, борода, хоть и до груди, но аккуратно стрижена.

– Прасковья, представь-ка нас, – произнес, строго глядя Модесту в глаза, Иван Дмитриевич.

Ему, конечно, очень хотелось новоявленного «папеньку» задержать, доставить в сыскное и допросить не без пристрастия. Но пришлось сие желание сдерживать. Слишком уж пикантной была ситуация. Арестуешь, а потом в газетах пропечатают: «Начальник сыскной из ревности арестовал будущего мужа бывшей супруги». Да и злополучный Модест, вполне может оказаться не скупщиком краденого, а введенным в заблуждение добросовестным покупателем.