Похитители рождества

– Рождественская ночь прошла на удивление спокойно: пара пьяных драк, но без поножовщины, зачинщики храпят по камерам. С десяток карманных краж в храмах. Один из воришек пойман на месте самим пострадавшим. Не местный, гастролёр из Костромы. Уже сфотографирован для картотеки.

– За Рождество! – поднял стакан Иван Дмитриевич.

– Долго у Прасковьи Матвеевны не задерживайся. Мы вечером на бенефис Монахова идём, – напомнила Ангелина, смахивая с сюртука Крутилина последнюю пылинку.

– Куда- куда? – удивился Иван Дмитриевич.

Готов был поклясться, что про Монахова слышит впервые. И само слово «бенефис» тоже.

– В Александринку. Ещё месяц назад это решили. Ты ведь не расстроишься, если пьеса будет другой? Представляешь, автор в последний момент запретил её ставить. Потому будут давать надоевшее всем «Горе от ума». Ты, верно, наизусть его знаешь?

Крутилин кивнул. Про «Горе от ума» он уже где-то слышал. Кажется, Пушкин написал. А может, Гоголь. Кто их, писак, разберет? Развелось их, как тараканов на постоялом дворе. Но как же Иван Дмитриевич умудрился про билеты в театр забыть? Видимо, Геля согласовывала их покупку в неудачный момент, когда Крутилин о служебных делах размышлял. Есть у него такая привычка – вроде бы с домашними разговаривает, а на самом деле план допроса обдумывает или докладную градоначальнику. Кивнет механически в ответ, а потом вдруг выясняется, что согласился на новый шкаф или вот пойти в театр.

– И от меня Никитушке подарок передай, – Геля протянула маленький деревянный ящик, окрашенный в красный цвет.

– Нет, Прасковья твои подарки приносить запретила, – замотал головой Крутилин. – На Пасху такой скандал закатила.

– А ты не говори, что от меня.

– А что там внутри? – уточнил Иван Дмитриевич. – Если дарить, надобно знать.

– Подвижные буквы и знаки препинания. Это азбучный ящик для обучения грамоте. Из букв можно составлять слова и предложения.

– Никитушке вряд ли понравится…

– Пускай обучается. Володя Тарусов в пять лет научился читать. А нашему уже семь, а он ещё букв не знает.

Крутилина больно резануло слово «нашему» – Ангелина очень хотела детей, а он, как мог, сопротивлялся:

– Знаешь, как тяжело незаконнорожденным? – уверял он её. – Все в них пальцем тычут.

– Так что из-за предрассудков мне детей не рожать? – возмущалась любимая.

– Ну… мы что-нибудь придумаем. Как только во Франции волнения успокоятся, туда поедем. Говорят, там венчают не в церкви…

– А где?

– В полиции. Приходишь и говоришь: запишите нас мужем и женой. И всё!

– А в России такой брак призна?ют?

– Не знаю, – честно ответил Иван Дмитриевич. – Надо у князя Тарусова спросить. Он юрист, должен знать.

Кухарка Степанида, служившая ещё при Крутилине, от радости разве что на шею не бросилась:

– С Рождеством, Иван Дмитриевич!

Хорошо, что предусмотрительная Геля и для неё подарочек купила – клубок шерсти для вязания. Следом выбежал Никитушка:

– С Рождеством! С Рождеством!

Скинув Степаниде шубу, Иван Дмитриевич подхватил сына и подкинул к потолку.

– Осторожно, зашибешь, – прошипела вместо поздравлений Прасковья Матвеевна.

– А подарки принес? – спросил у отца Никитушка, тут же поставленный на ноги.

– А как же! Это тебе, это снова тебе, – Иван Дмитриевич доставал подарки из бумажного пакета, – а это маме.

– Опять от Гельки? – спросила сквозь зубы Прасковья Матвеевна, брезгливо оглядывая шагреневый календарь.

– Что ты? Самолично покупал.

– Икону в том поцелуешь? – усмехнулась бывшая супруга.

– Конечно, – вздохнул Иван Дмитриевич, решив, что грех в том невелик.

Иван Дмитриевич подошел к киоту и застыл как вкопанный.

– Что? Никак передумал? – снова усмехнулась Прасковья.

Крутилин, не отрываясь, смотрел на полку, на которой стояла икона «Рождества Христова». Судя по потрескавшемуся лаку, старинная. А согласно описания, едва не выкинутого вчера в ведро, похожая на украденную в Булатово – в центре на красном ложе Богоматерь в черном одеянии, прямо над ней в окружении ангелов вол и ослик, смахивающий на коня; в левом верхнем углу спешат в Вифлеем волхвы с дарами; в правом – ангелы сообщают пастухам Благую весть; внизу под Богоматерью её муж Иосиф Обручник и две служанки – у одной на руках младенец, вторая наливает воду в купель для его омовения.

– Так будешь целовать или передумал? – вопросила бывшая жена.

Иван Дмитриевич, перекрестившись на икону, прошептал молитву:

– Господи Боже, славься тот день, когда случилось Рождение Твое! Обращаемся мы, грешные, к Тебе за помощью и просим избавить нас от трудностей повседневных. Услышь молитвы наши и помоги обрести душевный покой и мир. Явись же к нам да помоги нам, к Тебе, Великому Спасителю, обращающимся. Аминь.

Взяв икону в руки, троекратно ее расцеловал, а затем повернул, чтобы осмотреть обратную сторону. Ведь главная примета расположена там – след от пожара в виде крупной груши. Есть груша! Значит, точно та самая, похищенная в Булатово икона. Но как она попала к его бывшей жене? Как бы поаккуратней её расспросить?

– Маменька, маменька, я правильно сложил? – неожиданно для Крутилина Никитушка очень обрадовался азбучному ящику – вывалив на пол буквы, сразу начал собирать какое-то слово.

Неужели читать научился?

– На лавках так пишут? – спросил Никитушка, закончив труд.

Иван Дмитриевич повернул голову, поглядел на выложенное слово «ЛАВКА» и хлопнул в ладоши:

– Неужели грамоту знаешь?

– Нет! Просто запомнил рисунок.

– Надо ему учителя нанять, Прасковья…

– Рано. Пусть сперва молитвы заучит. А ты, верно, очень спешишь, Иван? Никита, что надо сказать на прощание?

– До свидания, Иван Дмитриевич.