Всё Начинается с Детства

Долго радоваться победе мне не пришлось. Жгуче ужалило в руку – я охнул и от неожиданности выронил ружье. Сражение для меня закончилось.

– Валер, ты как? – с тревогой крикнул сверху Юрка.

Ответить я не успел. Кто-то начал стрелять по урючине, может быть, даже не видя Юрки, на его голос. И слетел он с дерева, как падает спелый плод, и запрыгал на одной ноге в странной позе: одной рукой держась за живот, другой – за попку. Можно было подумать, что вражеская пуля пронзила его насквозь.

На самом же деле, как потом выяснилось, в нежную Юркину попку с такой силой врезалась косточка, что Юрка нечаянно нажал на курок. Собственная пуля с силой ударила в ветку и, рикошетом, коварно поразила его в живот.

Попрыгав, Юрка злобно обругал свое ни в чем не повинное оружие, которое валялось теперь под деревом, и изо всех сил шваркнул его о кирпичную стену башни.

К счастью, наша с Юркой «гибель» не пошла на пользу противникам. Пока все это происходило, их окончательно разгромили Камиль и Славка с Сашкой.

Невредимые торжествовали. «Сраженные» потихоньку приходили в себя.

– Ну что, Сергей? Кто кого? – гордо спросил Слава.

– В другой раз, – мрачно пообещал Сергей.

Но другого раза не получилось, не помню уж, почему.

А жаль. Башне, наверно, грустно было, что у подножия ее не происходят хотя бы наши детские сражения, отголоски прежних, настоящих боев…

Глава 32. Свадьба – дело серьёзное

Наверное, по тому, как люди готовятся к какому-нибудь событию, можно определить, как они к этому событию относятся, какое ему значение придают. Особенно если это общепринятый обычай. В таких случаях еврейско-бухарская семья из кожи вылезет, чтобы быть не хуже других. Впрочем, наверно, не только еврейско-бухарская. Наверно, почти так же относятся к обычаям во всем мире.

Подготовка к свадьбе Робика, продолжавшаяся много дней, под конец приняла устрашающие размеры.

Дом похож был на муравейник. И двор тоже. Повсюду чистили, мыли, нарезали, жарили, парили, что-то приколачивали, чинили, красили. С утра до вечера, с утра до вечера. И снова – с утра. А работе, как выражалась бабушка Лиза, «конца-края не было». Впрочем, руководила она всем этим с увлечением. Голос ее не умолкал, ценные указания разлетались направо и налево, она без устали давала распоряжения и кайвону, и женщинам, пришедшим помогать, и домочадцам.

«Мало соли, добавьте… Долейте еще воды – выкипит… Как, вы еще не нарезали? Скорее, скорее, ведь уже пора прибавлять… Отнесите во двор… Достаньте из холодильника… Нет, из другого!» Эти и подобные приказы звучали почти непрерывно, ни на секунду не давая расслабиться бабушкиной «команде».

Она так была занята, что даже не вспоминала о своем «спиндилезе». Впрочем, до определенного момента. К вечеру, подав ужин вернувшемуся с работы деду, бабушка считала необходимым завершить день особой церемонией.

С грохотом распахивалась кухонная дверь. В дверях появлялась бабушка. Лицо у нее было страдальческое, она шла медленно, пошатываясь, шаркая тапочками, растопырив приподнятые руки, будто боясь упасть.

– ВалерИК, бачим… – раздавался чуть слышный, измученный и наполненный непривычной нежностью голос бабушки, такой, словно она собиралась сообщить, что вот-вот навеки расстанется со своими близкими. – ВалерИК, бачим, дедушка покушает – отнеси посуду в раковину. Я уже не могу.

И бабушка медленно проползала по комнате, особенно сильно пошатываясь и совсем уж изнемогая возле телевизора, по которому именно в это время передавали «Последние известия».

Дед Ёсхаим ужинал за столом, напротив телевизора (а я обычно сидел рядом с ним на диване, на что были свои причины) – и бабушкин «церемониальный марш» он воспринимал, как досадную помеху: заслоняет экран.

«Проходи, Лиза. Проходи побыстрей!» – нетерпеливо говорил он, совершенно не обращая внимания на трагические бабушкины намеки.

Дело в том, что «Последние известия», особенно зарубежные новости, были единственной передачей, которую дед непременно смотрел и в которой вообще видел смысл. «Ерунду всякую показывают, – возмущался он иногда, задержавшись на минуту-другую у телевизора, когда я смотрел фильм или еще что-нибудь. – Зачем это смотришь? Лучше «Новости» найди». Как только начинали передавать новости, дед забывал об ужине. Он застывал, с ложкой на весу, раскрыв рот, перестав жевать и свободной рукой оттопыривая левое ухо. Увы, это не всегда помогало: дед плохо слышал. Поэтому один из внуков, либо я, либо Юрка, в этот ответственный момент должен был сидеть рядом и пересказывать новости.

Во время каникул дежурным рассказчиком был я.

– Ну? А? Что он там говорит, а? – то и дело переспрашивал дед.

Он торопил меня, мешая слушать, а после моего сбивчивого пересказа нередко начинал спорить, возмущаться и давать собственные пояснения. Дед полагал, обо всем, что происходит в мире, он знал лучше, чем «эти дураки». В особое волнение приходил дед, когда сообщали что-нибудь об Израиле. Именно этого он и ждал с нетерпением, слушая «Последние известия». И как только с экрана звучало «Израиль», а еще чаще – «израильская военщина», дед, уже не полагаясь на меня, вскакивал со стула, подходил к телевизору и слушал, чуть ли не прислонившись ухом к экрану.

В каком тоне в те времена сообщали в Советском Союзе о событиях в Израиле, как эти события искажались, всем известно. Дед это, конечно, отлично понимал, но желание услышать хоть что-нибудь о нашей древней родине было сильнее рассудка. Зато потом он отводил душу, вовсю ругая «этих проклятых антисемитов».

Между тем, бабушка Лиза, уже добравшись до своей спальни, уже усевшись на кровать и переодеваясь на ночь, продолжала требовать сочувствия, жалости и признания заслуг. За неимением слушателей (а, может быть, учитывая, что мы с дедом все-таки не так далеко) она разговаривала сама с собой:

– Ой, как я устала! Разве в моем возрасте так можно работать? Нет, конечно! Ой-ой-ой, опять схватил, негодяй проклятый (это вспоминался недобрым словом «спиндилез»). Ой, жжет, жжет, зараза!

Что последует за этим, я хорошо знал. Как только заканчивались «Последние известия» и прекращалась моя работа пересказчика, раздавался совсем уже жалобный бабушкин призыв:

– ВалерИК, бачим, идем, массаж поделаем немного!

И я превращался в массажиста.

Хотя бабушка Лиза часто использовала свой «спиндилез» для каких-то, как ей казалось, дипломатических целей как оружие в междоусобицах, позвоночник у нее был действительно больной, сильно изогнутый, из-за чего ее спина похожа была на небольшую горку. Под тонким матрацем на бабушкиной кровати лежала доска – врач велел спать на твердом. Словом, бабушка по-настоящему страдала.

Вверх-вниз, вверх-вниз, влево-вправо, влево-вправо… Моя рука, смазанная кремом, как санки, скользила по круглой бабушкиной спине, а она стонала и охала, но уже блаженно.

– Чуть повыше… Еще… Сильнее!.. Во-о-от хорошо! Молодец! Дай Бог тебе здоровья. Тебя нет – никто не массажирует…

Только становясь массажистом, я получал от бабушки такое количество похвал и благодарностей. Я тер и тер, моя рука постепенно немела, да и бабушкина спина уже была совсем красной. Но удивительное дело: мне казалось, что спина эта стала более ровной, что горка почти исчезла!

* * *

Последний день перед свадьбой был особенно напряженным. Нам с Юркой то и дело приходилось выполнять какие-нибудь небольшие поручения, и мы старались получить от этой кипучей деятельности как можно больше радостей.

В саду, возле топчана, на старом деревянном столе с резными ножками чистили рыбу моя мама и тетя Валя. Мама приехала из Чирчика накануне, отпросившись на два дня с работы.

Возле стола стояли две плетеные корзины, наполненные большими, толстыми, серебристыми карпами. Время от времени женщины наклонялись, хватали тяжеленную рыбину, шмякали ее на стол – и во все стороны начинала брызгами разлетаться крупная рыбья чешуя.

Мы с Юркой топтались рядом, ожидая кое-какой добычи.

Вот рыба почищена – теперь у нее вспарывают живот. Р-раз – и одним быстрым движением вынимают внутренности. Тут-то и наступает момент, которого мы ждем: из клубка внутренностей наши мамы вытаскивают рыбьи пузыри и кидают нам. Рыбий пузырь, этот продолговатый, желтовато-жемчужный, состоящий из двух отделений контейнер, наполненный воздухом, как известно, позволяет рыбе лучше держаться на воде. Но нас привлекает другое его качество: это замечательная хлопушка. Положишь пузырь на асфальт, поднимешь ногу повыше и… «па-а-х!» Да нет, разве передашь этот звук словами, его надо услышать. Он такой трескучий, такой гулкий, что на секунду уши закладывает.

А со стола тоже доносится: «Бух-х! Бух-х!» Это мама или Валя, а то и обе одновременно, бьют молотками по ножам, разрубая крепкие позвоночники рыб, разрезая их на ломти.

Нелегкая работа! Руки женщин обагрены кровью, к рукам, к одежде, даже к лицам, прилипла рыбья чешуя. Им жарко, их донимают мухи: так и вьются вокруг, привлеченные запахом рыбы. Но и маму, и Валю все это нисколько не огорчает. Очень уж они рады встрече, ведь теперь, после нашего переезда в Чирчик, видятся они довольно редко.

Мама и Валя были подругами. Не меньше, чем долгое соседство, их связывало сходство в характерах, в судьбах, даже в горестях. Валя была единственной подругой, с которой мама делилась бедами и обидами. И Валиных секретов выслушивала немало. Выйдя замуж за папиного брата, дядю Мишу, Валя, конечно же, была вовлечена в круговорот семейных дрязг. Но только она из всей семьи не принимала участия в травле мамы. Более того, оставалась ее верным другом. Дядя Миша не чуждался никаких «средств воспитания», добиваясь, чтобы жена присоединилась к их клану. Порой давление становилось настолько сильным, что подругам приходилось встречаться тайком. Но дружба продолжалась.

Сейчас две келинки, как называют у нас невесток, готовились к встрече с третьей. Какой она окажется, эта молодая невестка? Станет ли она их подругой, товарищем? Или предпочтет присоединиться к большинству? Вот что волновало наших мам, вот что занимало их мысли, пока руки заняты были разделкой рыбы.

Мамы обсуждали все это, не стесняясь нас с Юркой. Все равно ведь мы давно знали все их тайны, мы видели, как к ним относятся родственники, мы были свидетелями их беспомощных и робких попыток изменить к лучшему этот маленький и жестокий к ним семейный мирок. И, конечно же, мы были всей душой на стороне наших мам! Открытое бунтарство Юрки, ссоры его с бабкой Лизой и с Чубчиком, было ничем иным, как стремлением выразить это. Я был более робким и, вероятно, более мягким. Мой протест начал проявляться позже.

Игры с хлопушками прервал крик Робика:

– Где эти бездельники? Валера, Юрка! Бегите к соседям за скамейками и столами! Там уже Ильюша с Яшей.

Яша с Ильюшей – это наши двоюродные, сыновья тети Тамары. А мебель одалживала узбекская семья Фазылдиных, наших соседей. С их сыном Аллаудином мы дружили.