КВАРТИРАНТ. Повести и рассказы

В Москве жена занялась перепланировкой и обустройством квартиры. От Кузнецовых узнавала о знакомых. Нет-нет, созванивалась с друзьями.

Иногда я с Леной навещал их. Без энтузиазма. За два года те лишь смирились с моим существованием.

Юбилей Лены (она неохотно называла цифру «пятьдесят», избегала отмечать дату) ее воспитанные друзья не пропустили. Даже самый непримиримый мой недоброжелатель, Дыбов, позвонил, чего он давно не делал, и осведомился – когда? Избежать торжеств не удавалось.

За праздничным столом в престижной харчевне собралась чиновная аристократия, человек сорок с детьми моих лет, наследниками сиятельных отцов. Упоминание некоторых имен и должностей у посвященных, вероятно, вызвало б придыханье.

Сначала некоторые гости приняли меня за персонального официанта именинницы. В дорогом костюме, вместо ливреи. Когда же любопытным пояснили мой статус, те презрительно пожимали плечами. Даже близкие нам Кузнецовы едва слышали о моей коммерческой деятельности, считали меня кем-то вроде домашнего секретаря Лены, и по советской привычке в шутку называли «спекулянтом». (Что в условиях раннего «русского капитализма» недалеко от истины.) Их сановитые знакомые поначалу держались того же мнения от растерянности и страха. Как же, ведь опрокинули корыто, встревожили их прогнивший хлев. Однако, позже, эти чиновники возомнили себя воротилами производства, организовали своим детишкам и женам-домохозяйкам, комфортные условия для операций, без риска собственными деньгами, и начали ломать об колено таких, как я, или покупать у нас собачью покорность. Но это другая история…

Словом, окружение именинницы решило: не лакей, так Альфонс.

На перекурах я подходил с женой к старичью, и вымученный разговор барахтался меж двух-трех знакомых. Их дети, юные хамы снисходительно похлопывали по плечу Лену пошлыми комплементами: «Тетя Лена, вы прелестно выглядите!» Кто-нибудь из сверстников с вежливой миной на физиономии протягивал мне зажигалку и, верно, думал: каждый устраивается, как умеет. Их близорукость раздражала и забавляла. Я встречал, занимал этих купчиков от номенклатуры, их сановитых домохозяек, недорослей-студентов и начинающих чиновных козявок. Все эти снобы пили и ели за мой счет, совершенно уверенные, что опустошают последние сбережения своей подруги, жалели ее и снисходили до меня, ничтожества.

Лена поощряла улыбками комплементы и переводила их мне в заслугу. Гости были любезны, но не желали замечать ее усилий. Тогда Лена перешла в наступление.

Некая дамочка неосторожно обронила: «Молодых мальчиков всегда интересуют невесты с приданным!» Возможно, реплика не относилась к нам. Но Лена услышала – к исходу торжества она была подозрительна и взвинчена – и язвительно ответила: «Как жаль, что некоторым не помогает и это!» Впрочем, стоит ли омрачать праздник коллекционированием мелких стычек.

Чествования едва не закончились скандалом. Мы с Леной возглавляли стол. Какой-то подвыпивший ублюдок из соседнего зала шепнул Лене что-то оскорбительное. Она с той же доброжелательной улыбкой, с которой наклонилась слушать, влепила наглецу пощечину. Приятель, было, замахнулся, и мой кулак перехватил Кузнецов. Дыбов кивнул и, наряд милиции, уволок в наручниках озорника, по-моему, вместе с друзьями, столиком и скатертью.

Узкий круг друзей снова пьянствовал у нас дома. Но теперь мы с Леной пережидали веселье. Я вспомнил ее печальное пророчество два года назад, осенью перед разлукой – мы действительно были одиноки.

27

Между тем, у меня появились свои знакомые.

Павел Омельянович, шеф вновь образованной дочерней фирмы нашего предприятия, парень лет тридцати, симпатичный блондин с университетским образованием. Он никогда не грубил подчиненным: «они не могут ответить мне тем же». Но в делах был напорист и тверд. Я был прямолинеен с людьми, Павел – обходителен. Он терпеливо объяснял мне тонкости сделок. Мы пропадали на работе допоздна и подружились. Ведерников рассказал Павлу о нас с Леной. Омельянович раза два приглашал меня с женой в загородный дом. На выходные мы, наконец, навестили коллегу.

В тот день Лене не здоровилось. Вечернее головокружение – за месяц приступы участились – утром прошло, но жена была подавленна и сварлива. Она настояла на поездке, полагая, что свежий воздух взбодрит ее.

Местечко находилось километрах в сорока от города по Варшавскому шоссе, в соснячке, у крошечного, но глубокого озерца.

Дорогой Лена несколько раз просила остановить автомобиль – ее укачивало, но не выходила на воздух, и мы продолжали путь.

Было еще прохладно. Но из каприза жена надела чудовищную желтую блузу с глубоким вырезом на спине и груди, и немыслимую ядовито-синюю юбку. Я мирился с этими странностями. Иногда Лена приходила ко мне перед сном и долго лежала щекой на груди, о чем-то думала и вздыхала. Потом вдруг шепотом горячо, почти истерично просила прощения и повторяла: «Ты не бросишь меня, когда я совсем состарюсь?» Что я мог ответить на ее глупости?

Мы сразу нашли новый деревянный дом Омельяновичей в два этажа с двухскатной стилизованной крышей и участком, облагороженным ландшафтными дизайнерами. Вокруг громоздились страшные трехэтажные терема из красного кирпича, похожие на казармы или административные корпуса времен Николая второго, коими с невероятным проворством захламили Подмосковье новые русские зодчие.

Когда Лена выходила из машины, я запомнил мгновенную оторопь ребят. Они увидели пожилую, желчную женщину, бледную, с заострившимся носом и розовыми безобразными пятнами на открытой груди и шее. Я едва не ляпнул: «Лена не здорова». Омельяновичи уже улыбались и пожимали руки. Но мы с Леной не могли забыть первое впечатление.

Жена весь день играла с детьми Омельяновичей: мальчиком лет семи и девочкой трех лет. Ходила к ним на чашку кофе в полиэтиленовую палатку у разлапистой елки. Укладывала с льнянокосой крошкой таких же льнянокосых пупсов, перебрасывалась с детьми разноцветными тарелками из пластмассы, играла в прятки. Иногда Лена останавливалась и пережидала дурноту…

Мы ходили на озеро. Обедали.

Под вечер, помогая хозяйке, длинноногой, флегматичной прибалтийке в обтягивающих джинсах и в рубашке навыпуск резать помидоры в салат, Лена сказала с внезапным раздражением: «Милочка, ну что же вы режете такими ломтями! Это же не арбуз!» Мы с Пашей на веранде у распахнутого окна, в креслах качалках потягивали коктейль. Я покраснел. Павел невозмутимо закурил: арийское лицо, стрижка под полубокс.

– Ничего, в ее положении это бывает, – сказал парень.

Я недоуменно уставился на него.

…Возвращались мы поздно вечером. Машина гналась за овальным полукругом ржавого света по стремительному потоку асфальта.

– Артур, останови, пожалуйста!

Я притормозил. Вокруг чернел лес. Над лесом со стороны города светилось небо.

– Тебе было стыдно? – спросила Лена.

– Ты о чем?

– Ты знаешь!

– Ты была у врача? Может, это… ребенок?

Она хмыкнула и отвернулась.

– Милый мой мальчик! Ты же знаешь, у меня не может быть детей. Это женская старость!

Мое сердце болезненно сжалось.

28

Лена ошиблась.

Произошло одно из невероятных медицинских исключений. Мы никогда не предохранялись. Лена убедила меня: последний аборт, на котором настоял ее прежний муж, стоил ей бесплодия.

В тот вечер две радужные волны перехлестнулись в высшей точке. Разговаривая с богом то сладкое мгновение, о котором знает каждый мужчина, я расслышал громкий стон, почувствовал судороги жены, и успел подумать: «Будет ребенок».

Мы заговорили о малыше лишь однажды. Праздно. И отгородились от темы привычным и удобным «опасно для ее здоровья»! Любовь к женщине и мужской эгоизм – соседи. В двадцать три года я не испытывал радости отцовства к еще не родившемуся человеку.

Лена вернулась из консультации с категорическим заключением специалиста. Точнее, двумя заключениями: первое – невероятно, но факт! Второе – немедленный аборт, иначе ребенок, или мать и ребенок умрут.

Жена сидела в темной кухне у открытого окна. По ее торжественному молчанию я понял: она будет рожать. Подсел на табурет, и присоединился к внутреннему созерцанию себя в новом качестве родителя. Возможно, мне положено было прослезиться, приникнуть ухом к чреву жены и вслушаться в далекую поступь нашего будущего. Но это была моя Лена, другой не будет! Ребенок убил бы мою жену, а ее жизнь я ценил много больше своего отцовства. Я промямлил что-то об опасностях и трудностях, и положился на естественную мудрость природы. Если уж высший разум предопределил будущее, то опасно мелочиться с ним в настоящем.

Лена была на одиннадцатой неделе беременности. На следующий день после консультации у врача я отвез ее в Годуново.

29

Вокруг дома разросся цветник, ухоженный Леной. Флоксы, георгины, розы, кусты сирени, гиацинты: названий многих растений не знаю до сих пор. Из-за этих клумб Лена пренебрегла предостережениями врача: «не уезжайте надолго из города». Она полагала, ребенку будет полезнее в деревне, нежели в душной Москве.

Вечерами Лена сидела на стульчике у крыльца и прислушивалась к себе. Заметив меня в саду, улыбалась как-то особенно, словно, теперь улыбалась троим. Перед сном я скептически смотрел на ее живот, не находил изменений, и задавал глупейшие вопросы.

Медицинские консультации были не утешительны. Специалисты сетовали на возраст Лены, всевозможные опасности. Я тихо бесился. Без их внушений, грядущие роды все больше и больше пугали меня. Жене я снисходительно улыбался, как многодетный отец: мол, пустяки, все рожают…

Лучше бы они посоветовали, как уберечь Лену!

Она легко, сравнительно со слышанными мною ужасами, переносила беременность. Две недели ее держали на сохранении, и это приободрило нас.

Первой заподозрила неладное Ганшиха. Она зачастила к нам, и, как-то ощупывая глазками располневшие бедра соседки, пролебезила: