Третья планета от солнца

– Балабол, ты замолчишь? Действуй, давай. Веди свою бабу.

– Не мою, а Горана…

– Убью!

Женщина оказалась весьма аппетитна: приглядна на лицо и в теле. Муж рвался в шатёр вместе с ней, но взбодрившийся страж наладил его древком копья по рёбрам, а когда тот, проявив настырность – неизвестно, каким способом молодую жену допрашивают, вновь нацелился, словно змей какой, проползти в шатёр, совсем уже бодрый страж, под поощрительные кивки Молчуна, старым испытанным способом – древком копья, угнал любопытного змея за два стрелища, аж до самой реки.

Чем-то довольная женщина сообщила, что местный князь собрал конницу и укрыл её в горной долине, неподалёку от стана русичей. Ещё немного расспросив аланку, как она называла свой народ, русичи именовали их ясами, и, угостив в качестве поощрения вином, узнали, что самый короткий путь в эту долину ведёт через невысокий горный перевал. А когда, поднеся ещё одну серебряную чару с вином женщине, Лют поцеловал её для пользы дела в алые уста, она согласилась показать дорогу.

«Кажется, мой сын отнимет у яса жену, – ухмыльнулся Свенельд. – Заодно и Горана обездолит. Пускай любострастный гридь свою итильскую, булгарскую или ещё какую паву обхаживает, – пригладил ладонью жидкие прядки волос на затылке, – а аланочка сыну понравилась».

На этот раз тихо оповестили ратников. Те, без гула труб и рёва боевых рогов, быстро построились, и с многозначительными ухмылками, под водительством Люта и аланской молодки, потопали через горный перевал.

Вечером, в наступающих сумерках, как снег на голову свалились на готовящееся спать войско врага.

Ведущую на равнину извилистую горную дорогу никто не охранял, и сторожу не выставили. Застигнутые врасплох ясы сопротивления почти не оказали, сдавшись на милость победителя – киевского князя Святослава.

Не принимавшие участия в сражении печенеги потребовали в качестве награды весь табун аланских коней, но Святослав поутру согласовал с аланским князем договор, согласившись на мир и заключив военный союз, потому коней не дал.

Куря обиделся.

– Как же так, брат? Ты обещал мне половину захваченной добычи, а не дал ничего.

– Как ничего? А что за огромное стадо верблюдов шлёпает за твоей конницей, неся на горбах огромные перекидные сумы со златом и серебром, сундуки с поволоками, тканями, халатами и амфоры с вином? Скоро твоя орда совсем отучится пить кумыс…

– Ты смеёшься надо мной, князь, – в гневе переломил древко плети хан. – Уже август заканчивается, а с наступлением осени печенеги перегоняют стада на зимние пастбища. Так что прощай. Не думал я, что ты пожалеешь для меня аланских коней, – повернувшись, выскочил из шатра, оттолкнув стоявшего у выхода стража, с сожалением подумавшего: «И копьём степняка огреть нельзя, князь ругаться будет».

Надев украшенную хвостом лисицы шапку, хан Куря взлетел на коня, галопом направив его к становищу. На следующий день печенеги покинули русскую рать, но их заменили конные аланы.

Касоги оказались более воинственны и организованы – выслали лазутчиков к русскому стану, где их и захватили дозорные гриди.

С лазутчиками вёл долгую беседу аланский князь, сообщив к вечеру Святославу, что пленных следует отпустить восвояси, и туда же с ними поедет он договариваться о мире и заключении воинского союза с русичами.

Через три дня от аланского князя прибыл гонец, уведомив Святослава, что завтра прибудут касожские князья заключать договор.

– Не война, а мать родна, – разглагольствовал, сидя у костра и уминая печёную рыбу, Молчун.

– Вот именно, что мать родна, а лучше бы – дева красная, с переду и с заду прекрасная… Да не одна, – ловко так брякнул Горан, развеселив гридей.

– А чё ржёте то? С девкой моей аланской, что с бою взял, Свенельдов сынок тешится…

– Ага. С бою ты взял бабу, – даже хрюкнул от обуревавших его весёлых чувств Молчун. – Запряжённый в арбу мерин долго с тобой лягался, хозяйку защищая, – веселил народ обычно молчаливый гридень. – Уд завяжи и на солнышке лежи, – аж поперхнулся от проявившегося дара сказителя.

– Тебе бы гусли, Молчун, – обиделся побратим, – и забавлял бы воев сказами. А вон и настоящие гусляры идут, – указал на деда с парнем. – Сейчас что-нибудь чувственное нам споют.

К исходу дня в русский стан прибыли договорщики.

– Першие людины племени касожского, – стоя рядом с любопытным не в меру медведем, возглавляющим артель запойных скоморохов, сквозь зубы, чтоб не выронить закусь, процедил Бова.

Медведь, соглашаясь, утвердительно покачал меховой башкой.

– Один ты меня понимаешь, паря, – обнял стоящего на задних лапах косолапого, расчувствовавшийся от немереного пития красного виноградного напитка, гридь.

С медведем он подружился и прикармливал его всякими вкусностями, иногда даже угощал винцом, которое мишаня, как и скоморохи, стал весьма уважать.

– Чудные какие, – стоя по другую сторону от медведя, поделился с ним своими мыслями не совсем тверезый ноне Чиж, удивлённо разглядывая поджарых, бритоголовых и горбоносых касогов в бархатных кафтанах, перехваченных поясом с висевшим на нём кинжалом.

Зрелых лет толмач что-то лопотал им, указывая на вышедшего из шатра Святослава.

Приложив унизанные перстнями пальцы к груди, князьки уважительно поклонились вождю руссов, тот, в свою очередь, приложил руку к сердцу, подняв затем её в сторону падающего за горы солнца.

Приветственный жест касогам пришёлся по душе. К утру договор о воинском союзе был заключён и скреплён совместным распитием хмельных медов и вин.

Касожские князья остались довольны приёмом и пообещали поддержать своей конницей поход русичей на Тамараху.

Проводив послов, князь, собрав в шатре Совет, возвестил:

– Теперь идём к берегам Сурожского моря воевать Тмутаракань, или Тамараху, по-касожски, за которую ещё мой отец, князь Игорь, бился.

Русская пешая рать, заслоняясь красными щитами от яркого солнца, двинулась к Сурожскому морю.

Пройдя поприще, делали привал, ночевали, и утром снова в поход. Шли открыто, ничего не опасаясь. Место печенегов заняли конные отряды аланов и касогов.

– Ветер уже запах моря приносит, – вздохнул полной грудью Доброслав.

– Жара утомила, искупаться хочется, – забеспокоившись, Клён проверил, на месте ли княжеский меч. – Доброслав, дай саблю посмотреть, – завистливо вздохнув, медленно выдернул из богатых ножен клинок, блеснувший на солнце арабской вязью и бросивший в глаза Бажена доброго солнечного зайчика.

– Я такой же в Тмутаракани у хазарского воина отобью, – зажмурившись на секунду, пообещал он себе и друзьям.

– Таракана ты там у ремесленника отобьёшь, – убрал саблю в ножны Клён. – А вот я точно оружием разживусь, – благоговейно вытащил и поцеловал крашеную статуэтку Семаргла – божественной крылатой собаки.

На днёвке в русский стан пробрались трое купцов из Тмутаракани.

– Здраве будь, княже, – бухнулись на колени перед Святославом, когда Молчун с Гораном привели их в шатёр. – Поспеши, княже, – на русском языке, невнятно произнося некоторые слова, просили они. – В граде нашем проживают люди разных племён, хазар совсем мало – наместник во дворце и три сотни охраны из белых хазар. Услышав, что ты на подходе, народ схватился за топоры и дубины, подняв восстание. Но что могут простые ремесленники против обученных воинов? Хазары льют кровь рекой и жгут наши дома. Поспеши, княже, спаси жителей наших.

– Свенельд, – рыкнул князь, – распорядись строиться под стягами и идти в поход.

– Так вечер на дворе.

– Ночь будем идти. Всего поприще до города. Меченоша, меч мне.

Утром Тмутаракань заняли русские ратники.

– Княже, – подошли к Святославу купцы, что намедни прибыли из города. – Белые хазары во главе с царским наместником успели переправиться на другую сторону пролива, в Корчев, где находится другой царский наместник с хазарами. Жители просят о помощи. Они тоже выступили против хазар. Насады струги и лодки у нас есть на полторы тысячи твоих молодцов. И многие жители переправятся с ними, чтоб отомстить за смерть близких.

Напуганные наместники вместе с белыми хазарами, даже не думая оказывать сопротивление, умчались в сторону городишки Сурож. Так, по крайней мере, донесли купцам их соглядатаи, а те доложили Святославу.

– Да что же это такое, не хотят вражины ратиться с нами, – грустил Клён. – Так и останешься без хазарского оружия, взятого в славном бою.