Юмор нашей жизни

Я уж не говорю о почтовых ящиках. Полное безобразие! Замки и дверцы выломаны, а где не могут выломать так кор-рес-пон-ден-цию поджигают. Кто поджигает? Дед Пихто! Откуда же я знаю, кто! Я же не бомж, не в подъезде живу. Я на площадку и не выхожу.

Нет, раньше-то выходил мусор выбрасывать, а теперь зачем выходить, когда в окно? Милиция? А что милиция? Не раз звонили. Мол, полное безобразие у нас, примите меры. А они издеваются. Говорят, что у них сотрудников не хватит все подъезды в городах охранять. Вот так-то! А мы их, между прочим, на наши налоги содержим. А вы мне тут про хорошего президента талдычите. При хорошем-то такого бы не было.

А ещё какая-то сцуко с верхних этажей соседнего шестнадцатиэтажного дома тоже постоянно мусор в окно кидает. Тоже, видно, мусоропровод забит. Не мудрено, если президента нет. Так он что же у них круглый год забит? Кто забил? Вы дурак, или прикидываетесь? Кто живёт там – тот и забил. Не Путин же к ним приезжал это делать! Да и я не понесу к ним в дом мусор выбрасывать. У нас свой мусоропровод, слава богу, есть. И окна.

Вот. А я-то ниже живу и ветром мне в лоджию половину их выбрасываемого хлама заносит. Мало мне своего. Даже пустые баллоны из под пива, гады, выбрасывают в окно. Ты понял: пустые! Каждый второй ко мне летит. Приходится собирать и дальше выбрасывать. Вот и спрашивается, на кой фиг нам такой президент?

Да ладно бы, только мусор. Как-то кастрюлю прокисшего борща в окно вылили… Вы думаете – вру? Я потом два часа очищал его с окна и подоконника. Мясо-то промыли и сожрали, а остальное – в окно. Тьфу! Пошёл к соседу наверх. Ты – говорю – что ж это бесчинствуешь? Мясо жрёшь, а отходы – в окно! А он мне: не я это, не я! А кто? Десятого-то этажа у нас нет, дом-то девятиэтажный. Я на восьмом живу.

А его жена так далеко меня послала, что я там за всю жизнь свою не был. С тех пор, как родился. Да если б и захотел туда опять от такой жизни – не смогу. А президенту на это плевать, куда нас посылают.

А у подъезда что делается? Утром вышел как-то на улицу – в магазин за чекушкой надо было – гляжу, выставка мебели советских времён: шкафы, столы, тумбочки, диваны, кровати! Не нравится им, видите ли, советская мебель! Повыбрасывали. Ну-у, народ! Совсем зажрался! На помойку такую мебель! Ей, дескать, только там место! Да при Сталине б за такое…

Да ладно бы, одна мебель. А то ведь, гляжу, телевизор японский «Панасоник» валяется. Ну-у, народ! Совсем оборзел! А орёт – жить всё хуже становится! Жить всё хуже! Куда Путин смотрит? У нас президент-то есть?

А уж от подъезда и шагу не шагнуть – одни машины кругом. Половина – джипы. Потому, что на других к дому не подъехать, грязь кругом. Это ж где такое раньше видано было? А вы, мне тут: президент у нас хороший!

Одна нищета кругом! Обратно из магазина иду – нет ни мебели, ни «Панасоника». Думал, вернусь – заберу телевизор с тумбочкой. Хрен, вот! Упёрли уже. Ну-у, народ! Одни бомжи кругом!

Вижу, машина поехала от подъезда, а на ней вся мебель. И мой «Панасоник». Ну-у-у, народ! Только отвернись… И куда президент смотрит? А вы, хороший он у нас, хороший! Какой же хороший?!

Если не успел отвернуться, как всё спёрли. Мы для этого его выбирали? Правда, я-то не выбирал, набрались тогда с другом по случаю выборов.

Поднялся пешком на свой этаж – лифт не работает – кнопку забыл нажать – а сосед говорит: всё старьё решил на дачу увезти. Вот так! Для него советская мебель – старьё! Зажрались! А я-то думал – выбросили. Ну-у, народ! Да за этим старьём мы в СССР с Урала в Прибалтику ездили. Там тебе никто б не доставил за тысячи километров. Слуг-то там не было. И… ни хрена не было. У нас на Урале. Хочешь – сам вези. А в Прибалтике было. А теперь, видите ли, навезли им всякого иностранного, с доставкой домой и сборкой! Да ещё в рассрочку. Да ещё и заказ по этому, тьфу, чёрт, итырнету. Во как! Дожились.

И это президент? Куда он страну приведёт?

А подъезды? Темно в подъездах – глаз коли! Как в стихе Высоцкого «Выхожу один я на дорогу». Гы! Выйди-ка, один, попробуй! Это тебе не времена Лермонтова, одному выходить. Сейчас на дорогу по одному не выходят, только шайками. Оглянуться не успеешь, как обшмонают. Хорошо, если жив останешься.

Федька друг в прошлом месяце домой шёл вечером с работы. Ну, как всегда, по пути зашёл с друзьями в кафе, выпили. И по домам! Утром-то на работу! Он на дорожку чекушку купил. Идёт, никому не мешает. Луна светит. Подходят трое молодых-красивых. Ты, дядя, пьяный – говорят – давай до дома поможем дойти. Мы – говорят – юные тимуровцы. Всегда готовы! Помогли. Спасибо – говорит – сынки! Он сам-то уж и ключ не мог достать из кармана. Устал на работе. Достали они ему ключ, спать уложили. Проснулся утром Федька, а в квартире пусто. Вот я и спрашиваю: а зачем мы выбирали такого президента?

А посмотрите, что в Крыму делается! Вы думаете, зачем энергокабель туда проложили? Не знаете? А я скажу: затем и проложили, чтобы электроэнергию халявную у хохлов воровать и на Кубань перегонять. Вот вам и хороший президент!

Не-ет, как он работает-то там, в Москве, мне за него не стыдно. А вот за бардаки, которые я тут вам рассказал, очень стыдно. И никакого просвета к лучшему. Потому и спрашиваю, а зачем нам такой президент?

––

Идолопоклонник

Барангулов Габдрахман Мухаметович в садовом товариществе «За здоровый отдых» слыл известной личностью. Ни одно собрание садоводов, шумное и бестолковое, не обходилось без него, в которое он вносил свою немалую долю суеты, криков и даже оскорблений.

Вопрос, как всегда, был один: как благоустроить садовые участки – дороги, водопровод и прочее – не имея на это денег. Разумное предложение – собрать для этих целей энное количество денег с хозяев участков, как правило, отвергалось по той причине, что это энное количество всем казалось очень завышенным. И как только называлась сумма, поднимался такой гвалт, словно в курятник лиса пробралась и не одна, а сразу несколько. Особенно усердствовали женщины.

И вот тут наступал звёздный час для потомственного рабочего, бывшего армейского комсорга стройбата, ярого коммуниста с тридцатилетним стажем и махрового сталиниста, так и не сдавшего в смутные дни развала КПСС свой партийный билет, Габдрахмана Барангулова. Подняв одну руку с растопыренной ладонью вверх, а второй раздвигая толпу, словно броненосец форштевнем встречную волну, он врезался в её центр, дрожа от возбуждения и оттого путая русские и татарские слова, произнося некоторые с чудовищным акцентом, он восклицал:

– Пазвольте! Сказать пазвольте! Имею право! Это, какие такие пять тысяч с один нос на один маленький дорожка? Вы с ума сходить? У нас триста участков. Это же полтора миллиона! – поднимал он для убедительности указательный палец, словно грозя им кому-то. – Да за такие деньга можно большой дорога строить. И ещё останется. Воровать надо меньше, вот что я скажу!

– У нас своя ревизионная комиссия, – возражали ему, – как своруешь? Отчитываться перед ней надо.

– Какой ещё комиссий? – отбивал атаку Габрахман, грозно поднимая взгляд на возражавшего товарища. – Какой комиссия, если в стране, как она… эта самый инфляция. То есть, коррупция. Телевизор не смотришь, да? Что там говорят? Говорят, что все воруют. Все-е! – снова поднимал он палец для убедительности. – Купят эту комиссию, а деньги поделят. Сталин за такое стенка ставил, а сейчас бардак. И стенка нет. Вот и распустились.

– Да как же своруют, бабай, если все документы будут в порядке? Им же перед нами отчитываться надо.

– Что есть документ? – поворачивался к новому оппоненту Барангулов, чернея ликом и сверкая глазами. – Я спрашиваю, что есть документ? Не знаешь? Бумажка твой документ. И если у меня есть миллион – я любой бумажка куплю, – добивал он очередного возражавшего. – А почему? – вопрошал. – Опять не знаешь? А потому, что инфляция, тьфу, коррупция. Понял? Сталин за это стенка давал. Понял? Теперь нет. Теперь бардак есть. И там тоже! – тыкал он пальцем в небо. – Кругом бардак. А при Сталине бардак не был. Порядок был.

Габдрахман так уверенно и напористо говорил, какой порядок был при Сталине, словно был в то время в должности не ниже министра внутренних дел. Никто не знал, когда и под чьим влиянием у этого уже далеко не молодого человека, не имеющего и полного среднего образования, возникла какая-то паталогическая любовь к этому одиозному руководителю советского времени.

Имея прямые мусульманские корни, Барангулов никогда не верил и не поклонялся ни Аллаху, ни Христу, ни, тем более, какому-то другому богу. Для него был один бог – Сталин. О нём он мог говорить часами. И это знали почти все жители второй линии садового товарищества «За здоровый отдых» и не удивлялись, если он, громко крича во дворе на жену из-за каких-то хозяйственных дел, приводил ей в пример Сталина.

А такое повторялось почти каждый вечер, как только он приходил с завода, где всю жизнь работал плотником.

Но всё же однажды он заставил удивиться не только обитателей второй линии, но и всех жителей садового товарищества. Из-за чего и стал известным не только в своём товариществе, но и в соседних дачных объединениях. К нему даже приходили, как на экскурсии.

И этим он был обязан бюсту… Сталина. Да, самому настоящему бюсту отца народов. Правда он был немного подпорчен: нижняя часть была отколота и потому непропорционально большой казалась голова правителя размером с громадный астраханский арбуз.

На улице около калитки он соорудил из кирпичей полутораметровый постамент и, предварительно просверлив дырки в голове тирана и в постаменте, с помощью отпиленного старого черенка лопаты соединил всё вместе. Но немного не рассчитал и между головой и постаментом остался зазор в несколько сантиметров. И создавалось впечатление, что голова насажена на кол.

Утром сосед, майор транспортной милиции, вышел из дома и едва не потерял дар речи, увидев насаженную голову вождя всех народов, словно тыкву на заборе. В это время вышел из дома и Габдрахман. Сосед, увидев его, спросил:

– Бабай, ты зачем этого идола, словно чучело, тут поставил?

– Какой чучел? – обиделся Барангулов. – Это Сталин. Ты что, Сталин не знаешь?

– Ты что же идолопоклонник?

– Что говоришь? Какой поклонник? Говорю же, это сам Сталин? Не видишь? – Габдрахман сразу пришёл в возбуждение. – А ты мне про какой-то Идол говоришь. Кто такой? Не знаю я никакой Идол. – Барангулов подозрительно посмотрел на соседа. – Ты что же, Сталин правда не знаешь? Ты, майор милиции, не знаешь Сталин? Идол знаешь, а Сталин нет? Да за это тебя звёздочка с погон снимать надо! И в кутузка сажать. При нём, – Габдрахман указал перстом в сторону идола, – порядок был. А что сейчас? Один бардак и воровство.

– Да знаю я Сталина, – успокоил Габдрахмана майор. – Но где ты его взял и зачем тут поставил?

– А где ставить? Не на свалке же? Он там лежал. За это расстреливать нада, кто его туда бросал. Ведь это же, – Габрахман воздел палец к небу, – это же сам Сталин!

– Неужели на свалке подобрал? – сдерживая смех, удивился майор. – Тогда тебя наградить надо. Вот дойдёт до прессы твой поступок, вся страна узнает о тебе. А, может, и весь мир. И тогда тебя непременно наградят.

– Думаешь, наградят? – недоверчиво посмотрел на соседа Барангулов.

– А как же, непременно. Ты же самого отца народов спас. Шутка ли! На свалку такое выкинуть. Раньше за такое расстреляли бы, как врага народа. Так что жди награду, бабай. Или ареста, – добавил, помолчав, и направился к своей машине, оставив соседа в глубоком раздумье о бренности бытия.

А когда майор уже сел в машину, он запоздало закричал ему вслед:

– За это нада и сейчас стенка ставить!

Но к стенке за это уже давно не ставили. Ни тех, кто выбрасывал что-то на свалки, ни тех, кто оттуда что-то подбирал. Более того, к стенке не ставили даже тех, кто воровал миллионы. И, даже, миллиарды. Наоборот, такие люди становились известными и уважаемыми.

Габдрахман Барангулов никого не грабил, не воровал миллионов, но благодаря своей находке на свалке стал знаменитым. Нет, не в мире, не в своей стране и даже не в своём районе. К нему не приезжали корреспонденты радио и телевидения брать интервью и делать о нём документальные фильмы. Они ничего не знали о нём.

Но благодаря народной молве о чудаке, который поставил на своей даче расколотый бюст Сталина, а напившись, беседует с ним, как с живым и отдаёт ему честь, узнали жильцы всех близлежащих дач, деревень и посёлков. Иногда к его даче подъезжали на машине.

И если Габдрахман был дома, он надевал не первой свежести помятый в серую полоску пиджак с единственной висевшей на нём наградой – медалью «Ветеран труда», полученной им ещё в советские времена, когда ей награждали практически всех, у кого стаж работы был 20 и более лет, и выходил навстречу посетителям.