Юмор нашей жизни

И если его фотографировали на фоне бюста Сталина, он не возражал, что добавляло ему известности. А если был под определённым настроением – а под таковым он бывал часто – то даже исполнял обязанности гида, рассказывая, какой порядок в стране был при Сталине, и как при нём хорошо жилось людям. А те, кто осмеливались нарушать советские порядки, без излишних разговоров отправлялись на колымские прииски, северные лесоповалы или ставились к стенке. И все этому были рады.

И ни разу не приходила Габдрахману в голову мысль, что было бы с ним и с теми, кто выбросил бы голову вождя на свалку во времена, так им нахваливаемые.

А такая мысль не приходила ему зря, хотя времена и были уже другие.

Известно, что популярность имеет две стороны: хорошую и плохую. И со временем от обеих сторон популярности человек устаёт. Устал от неё и Габдрахман Барангулов. И уже давал интервью не всем подряд, как раньше, а только тем, кто ему понравился и внимательно его слушал, какой порядок в стране был при Сталине. А кто пытался ему возражать, начинал громко кричать и порой посылать очень даже далеко, утверждая, что если бы они жили при жизни вождя и учителя всех времён и народов, то их поставили бы к стенке, как врагов народа.

Неизвестно, сколь долго простоял бы бюст Сталина на даче Габдрахмана, если бы как-то на волнах его популярности, сильно приукрашенной народной молвой, к нему не занесло какого-то чиновника вместе с семьёй полюбоваться местной знаменитостью.

Выслушав, как хорошо народу жилось при Сталине и как быстро в его время ставили к стенке, чиновник вежливо поинтересовался:

– Скажите, а у вас есть разрешение на индивидуальную трудовую деятельность в такой оригинальной области?

– Какой разрешений? – несказанно удивился Габдрахман. – Нет у меня никакой разрешений.

– Значит, вы занимаетесь этой деятельностью незаконно? – не отставал чиновник. – А этот бюст есть культурная ценность государства, незаконно используемая вами в личных целях.

– Ничем я не занимаюсь, – чернея и повышая голос, ответил Габдрахман. – И ничего не использую. Это моя голова, что хочу – то и делаю. Я её на мусорный свалка нашёл.

– Это не ваша голова, а товарища Сталина, – возразил чиновник, – а они на свалках не валяются.

– А я говорю, валяются! – всё больше возбуждался Барангулов. – Ты зачем приехал? Кто ты такой, чтобы допрашивать меня? Я вот, – ткнул он себя пальцем в грудь, где висела медаль, – ветеран труда. А ты кто? Ты – никто, чтобы меня, ветерана, допрашивать. Вон сосед майор милиции и тот не допрашивает. А ты кто? Таких, как ты, – всё больше возбуждался Габдрахман, – в его времена, – показывал на бюст, – к стенка ставили.

– Слушай, поехали, – тихонько шепнула мужу жена чиновника. – Он же ненормальный.

Чиновник возражать не стал, сел в машину и уехал. Но событие это не забыл. А через день к даче Габдрахмана подкатила машина с надписью «Прокуратура», из которой вышли три человека: старший прокурор района, следователь по особо важным делам и сопровождавший их милиционер водитель.

– Вы хозяин? – вежливо осведомился прокурор, представившись.

– Я! – ответил Габрахман, уже по тону вопроса понимая, что вряд ли эти люди приехали к нему на экскурсию.

– А вот это, – кивнул прокурор на памятник, – что такое?

– Это Сталин! – ответил хозяин, дивясь про себя, что такой человек не знает отца народов.

– Я вижу, – сухо кивнул прокурор. – И спрашиваю не кто, а что?

Разницу между словами кто и что Габдрахман не понимал и потому повторил, внутренне раздражаясь:

– Говорю же, это Сталин.

– Где вы его взяли?

– На заводе, на свалка. Он там лежал.

– На свалке? – переглянулся прокурор со следователем. – А разрешение на его установку у вас есть от районного отдела культуры? И разрешение на индивидуальную деятельность?

– Нет. А разве нужно разрешений? Кто его даст, если эта голова на свалка валялся. И деятельности никакой у меня нет.

– Ну, про свалку мы ещё разберёмся. Вам придётся проехать с нами, гражданин Барангулов. Пройдите в машину.

– Зачем? Кутузка повезёте? – сразу вспомнились ему суровые сталинские времена.

– В следственный отдел для разбирательства. А вы, – кивнул милиционеру, – снимите голову с постамента. Это вещдок.

И поехал Габдрахман, провожаемый стенаниями жены, в районное следственное управление.

В кабинете следователь, заполнив анкетные данные в протокол допроса, начал следствие.

– Итак, гражданин Барангулов, где вы взяли бюст Сталина? Только не надо сказок про какие-то свалки.

– Я же вам говорил, на свалка он был.

– Так, не хотим правду говорить. На какой свалке он лежал?

– На заводе.

– Свалка на территории завода?

– Да!

– Значит, кража произошла на территории завода, – писал в протокол следователь. – А каким образом через проходную вынесли?

– Так и вынес. Вахтёр увидел, спрашивает: чей голова несёшь? Я ему говорю: это не голова, это Сталин. Где взял, спрашивает, в заводском клубе спёр? Какой клуб, говорю? Сталин на свалке валялся. Ну, раз на свалке, говорил вахтёр, тогда неси дальше. Только вот кто у тебя купит эта голова?

– Вы что же, его продать думали? И сколько хотели получить?

– Не думал. Я думал его дома поставить, а жена говорит не надо этот… ин-терьер портить. Вот и поставил на даче.

– И организовали на нём подпольный бизнес?

– Зачем бизнес? Зачем подпольный? Под пол ничего нет. Он у ворот всегда стоял.

Следователь в сердцах отбросил ручку.

– Гражданин Барангулов, не прикидывайтесь шлангом. Предупреждаю, чистосердечное признание смягчит наказание за ваши незаконные деяния. Вы брали деньги с так называемых экскурсантов?

– С кого? Никаких денег я не брал. Один раз знакомый бутылка давал, молодец, говорил. Потому что Сталин – это голова! Вместе пили бутылка за здоровье Сталина.

– За здоровье, значит? Иосифа Виссарионовича давно нет в живых. За упокой наверно.

– Ну, этот нет в живых, как его Вис-са-рионывич, я такого не знаю, – а Сталин живой.

Поразительно, но Габдрахман не знал ни имени, ни отчества Сталина. Для него он был идол, божество. Просто Сталин. Как для мусульманина Аллах. Следователь, задав ещё несколько вопросов и поняв, что больше от этого фанатика ничего не добьётся, подписал его пропуск.

– Вы свободны.

– Мне кутузка идти? – осведомился Габдрахман.