Взлёт и падение. Книга первая. На высоте

То, что в системе МГА к самолёту Ан-2 относились несерьёзно, знали все. Почти 50% не укомплектованность техническим составом никого особенно не беспокоила. Люди уходили, жалуясь на тяжёлые условия труда, особенно зимой в тридцатиградусные морозы. Попробуй-ка целый день крутить гайки на таком холоде. Зато в городе техников с удовольствием брали на любой завод, как высококлассных специалистов. Так было во многих отрядах Аэрофлота, который остряки называли Голофлотом.

Отряд Байкалова для лётчиков был своего рода перевалочной базой. Каждую пятилетку его личный состав обновлялся на 80%. Здесь почти никто не ощущал себя постоянным работником, а стремился побыстрее налетать положенное количество часов и уйти на более тяжёлую технику, где и работа полегче, и платят побольше. Да и условия труда намного лучше. А в обстановке, где нет стабильности в кадрах, работать неизмеримо тяжелее.

Его отряд в шутку называли учебно-тренировочным. Из вчерашних выпускников училищ, в которых программа подготовки давно и безнадёжно устарела, им нужно готовить высококвалифицированные кадры. Известно, что для становления хорошего лётчика требуются годы. И вот человек, едва став опытным, уходил из коллектива, а его место занимал выпускник училища. И так каждый год. Конвейер двигался бесперебойно, сбоев не было. Но порой уходило на переучивание больше людей, чем приходило, и поэтому в отряде почти всегда ощущалась нехватка вторых пилотов.

Правда, в последние два года процесс этот в ОАО замедлился, как и в целом по стране. Списывались старые самолёты, такие, как Ил-18 и Ту-134, а новые почему-то прекратили поступать. Для лётчиков было неясно, зачем списывать прекрасно зарекомендовавшие себя машины? Их нужно модернизировать и совершенствовать, менять авионику, ставить более экономичные двигатели. Правда, обещали, что скоро, совсем скоро будут новые самолёты. Но с началом перестройки обещать перестали. Зато всё больше и больше болтали. Болтунов развелось – пруд пруди. И из этой болтовни люди узнавали истинную цену обещаний. И всё меньше верили этим обещаниям. Наиболее прозорливые люди говорили: сейчас плохо, будет ещё хуже. Над ними смеялись, куда ещё хуже? Уже некуда. А что в магазинах полки пустые – это ерунда, к этому привыкли. Зато у всех холодильники полные.

Ох, уж эти провидцы! Где они сейчас? Посмотрели бы, что напророчили. Магазины сейчас полные. Холодильники пустые.

Командир эскадрильи Бек с утра был в хорошем настроении. И поэтому заглянул в штаб отряда перекинуться парой слов со своим другом и однокашником Чувиловым. Но в штабе сидели какие-то люди, а начальника штаба не было.

– Он болеет, – ответила секретарша и выразительно повела глазами на двоих человек, усердно перетряхивающих штабную документацию. – Простуда у него. Сегодня до обеда, – она снова стрельнула глазами на проверяющих, – пойдёт к одному врачу, а второй после обеда принимает.

– Понятно, – посуровел Бек. – Простудиться не мудрено, погода нынче очень переменчивая. – И командир вернулся к себе в эскадрилью.

Сомнений не оставалось. То, что сказала секретарша, расшифровывалось просто: до обеда комиссия посетит первую эскадрилью, после обеда – вторую. Или наоборот. Но это уже не важно. И Бек снял трубку телефона:

– Диспетчер? Кто-нибудь из моих экипажей на вылет готовится?

– Сейчас вылетает экипаж Малинина по санитарному заданию на север, – ответила трубка.

– Как там погода?

– Прогноз лётный, но к вечеру с запада ждут тёплый фронт с понижением облачности и осадками.

– Прекрасно. Это и нужно. Скажите Малинину, что я сам с ним полечу, – приказал он.

Решение лететь оправдано. Погода может испортиться, а у Малинина нет предельного минимума.

– Хозяин – барин, – ответил диспетчер. – Мне задержать вылет?

– Не надо, я сейчас иду на самолёт.

– А как же документы, Нурислам Хамзневич? Проверить бы надо всё перед комиссией, – сказал начальник штаба, поняв, что Бек хочет исчезнуть.

Много было комиссий, желавших поближе познакомиться с командиром, но мало кому это удавалось. Как истинный лётчик он всегда был в воздухе. Вот и сейчас он решил прибегнуть к испытанному методу. А своему помощнику сказал:

– Ты сколько на своём веку комиссий пережил?

– У-у-у, – замычал тот, что означало: давно со счёта сбился.

– Польза была от них?

– Э-э, – обречённо махнул тот рукой, что означало: никакой пользы.

– Как принимать их, знаешь?

– Ха! – воскликнул начальник штаба, что означало: не в первый раз. И добавил: – Сейчас все бумаги на стол выложу, пускай роются.

– Вот, вот, – согласился Бек. – Пускай роются. – А сам, – он блеснул белоснежными зубами, – можешь заболеть. Грипп сейчас свирепствует или ещё что-то. Вон и Чувилова прихватило. Только быстрей болей, они могут прийти с минуты на минуту.

– Да, меня, кажется, продуло, – закряхтел начальник штаба, вставая и хватаясь за поясницу. – Ох!

– Ну, ну! – восхитился Бек таланту помощника. – Смотри и, правда, не заболей. А завтра…

– Завтра с утра буду, – заверил тот. – Пройдёт хвороба.

– Тогда, бывай здоров, – попрощался командир и заспешил на стоянку самолётов.

––

Лев Андреевич Муромцев, а по молодости лет просто Лёва, был опытным вторым пилотом и имел характер независимый и упрямый. В его летной книжке стояла запись о 1500 часах налёта, которыми он очень гордился. В планах командира эскадрильи Бека он был первым кандидатом на ввод в строй в качестве командира самолёта. Возможно, он бы уже и был им, но хроническая нехватка вторых пилотов сдерживала его продвижение. Но ничего, летом придут молодые выпускники из училища, и уже осенью он будет командиром. Это так же точно, как точно то, что ему через неделю исполнится 23 года. Вся жизнь была впереди и представлялась ясной и безоблачной, ну, на худой конец, слегка припорошенной перистой облачностью.

Сегодня Лёвка в наряде на полёты не числился, но и в графе выходной его фамилии не было. И он справедливо решил, что присутствие его в эскадрилье необходимо, хотя конечно можно было бы просто позвонить. Да и командиру лишний раз на глаза показаться не мешает, чтобы он не забывал про Лёву Муромцева, которого принародно на разборе эскадрильи пообещал в этом году ввести командиром.

Приехав утром, однако, обнаружил, что персоной его никто не интересуется. И, потолкавшись по коридору и пожав с десяток рук лётчиков, спешащих на вылеты, он скоро почувствовал ощущение своей ненужности. Он позавтракал в столовой, покурил у подъезда штаба, где обычно собираются люди, свободные в этот день от полётов, выслушал несколько анекдотов о перестройке и Горбачёве и совсем уже решил, что делать тут нечего и нужно ехать домой. В этот момент его и увидел куда-то спешащий командир эскадрильи.

– Ты чего тут делаешь, Муромцев? – вскричал он.

– Ничего не делаю, товарищ командир, – вытянулся Лёва.

– Ничего не делают только отъявленные бездельники, – назидательно произнёс Бек и приказал: – Поднимись в эскадрилью, подменишь начальника штаба. Он заболел. Понял?

– Так точно! – и Лёвка дёрнулся в сторону входа.

– Стой! Я ещё не всё сказал. Посидишь до вечера, будешь отвечать на телефонные звонки. Кто бы ни пришёл – отвечай: ничего не знаю. Приказал, мол, командир тут сидеть на телефонные звонки отвечать – вот и сижу. Всё понял?

– Так точно! – ответил Лёвка, гордый оказанным доверием. – Ничего не знаю.

– Правильно! – подтвердил Бек и оглядел его с ног до головы. – Что-то ты какой-то растрёпанный. Приведи себя в порядок, галстук поправь. Из штаба никуда не отлучаться. Всех праздношатающихся, каков ты сегодня, если придут в эскадрилью – гони в шею. Придёт комиссия – говори, что никого нет.

– Комиссия? – ахнул Лёва и пожалел, что приехал сюда. – Но я боюсь комиссий.

– А ты не бойся, не надо их бояться, – с нажимом произнёс Бек. – Это я их боюсь. Нервы не те стали.

Лёвка был много наслышан о коварстве инспекторов, которые беспощадно наказывают лётчиков за любое нарушение и даже отклонение. А что таковой будет в составе комиссии, он не сомневался. И ещё раз пожалев, что приехал сюда и попался на глаза командиру, он вздохнул и походкой обречённого на гильотину поплёлся на второй этаж.

Дверь открылась неожиданно. Один за другим в комнату входили высокие чины, сверкая золотом погон и нагрудными знаками, каких Лёвка никогда не видел. Из всех вошедших он знал только одного – заместителя по лётной службе Заболотного. Его охватило оцепенение. Он понимал, что нужно встать и представиться, но ноги вдруг отказались повиноваться. За всю свою жизнь он впервые видел столько начальников, сосредоточенных в одном месте. Наконец оцепенение прошло, он вскочил и по курсантской привычке вытянулся по стойке «Смирно!».

– Вы кто? – подступил к нему Поливанов.

– Я? Я пилот, – пролепетал Лёва. – То есть лётчик.

– Где твоё начальство, пилот-лётчик?

– Никого нет. А я сижу вот здесь, командир приказал. Но я ничего не знаю!

– Вот видите, – повернулся Поливанов к председателю комиссии, – и здесь никого нет. – Как ваша фамилия? – снова обратился к Лёве.