Взлёт и падение. Книга первая. На высоте

– Мы демагоги? – воскликнул раскрасневшийся Пашка. – Вот сволочь! Ни за что отстранил, да ещё и обзывается. К-козёл!

– Помолчи, кочегар, дай командиру сказать,– одёрнул механика Доронин.

– Надо бы быть выше обид, – продолжал Васин, – но не могу. Слишком много лет я проработал в этой долбанной системе, чтобы оскорбления от недоделанных лётчиков выслушивать. Я более 30 лет летаю, и более 40 человек командирами ввёл. Вот он, – кивнулна Доронина, – уже и не знаю, какой по счёту. И не один даже предпосылки к происшествию не сотворил. Это о чём-то говорит?

– Ты не расстраивайся, командир, – икнул Доронин, – чего на дураков-то обижаться.

– Точно! – подтвердил опьяневший Устюжанин. – Все же знают, что ты не такой. Знают и уважают. Народ, он всё знает. На то он и народ. Вот ты, – ткнул пальцем в Ипатьева, – Заболотного уважаешь? Скажи честно?

Штурман вместо ответа скорчил такую мину, словно хлебнул что-то мерзкое.

– Вот видите, он его не уважает. Может ты, Эдик, уважаешь?

– Кого?

– Поливанова, – подсказал штурман.

– Не-ет, – замотал головой Доронин. – Пускай его другие уважают, если хотят.

– Ну вот, он тоже не уважает. А кто уважает? – спросил Пашка и, оглядев всех по очереди и не дождавшись ответа, подытожил: – Никто не уважает. А тебя, Герард Всевдло… Всево-до-лович, – выговорил по слогам, – все уважают. И мы – тоже. Гадом буду!

– Когда перестройка эта началась, – сказал штурман, – я обрадовался. Ну, думал, заживём теперь, как в нормальных странах. А стало только хуже. К власти одни болтуны приходят. Тот же Заболотный.

– Да разве это перестройка? – снова икнул Пашка. – Ты в лесу давно бывал?

– Причём тут бананы?

– А при том. Когда ветер, деревья что делают? Раскачиваются вершинами, шумят на ветру. А внизу тишина. Перестройка там, в Москве. А у нас тут тишь, гладь и, как говорится, божья благодать. Нижнее начальство выжидает, чем там, наверху, все эти дурачества закончатся. Нижнее начальство не хочет перестройки, ему и так хорошо.

– Мало того, оно саботирует перестройку, – дополнил Васин. – Вот магазины на глазах пустеют. Талоны ввели на всё.

– За саботаж надо к стенке ставить.

– Кто же решится? Сейчас не сталинские времена.

– Но ведь что-то надо делать? Так и будем жить, ничего не меняя? Командир, ты старше, объясни?

– А что объяснять? В Москве кто о перестройке больше всех шумит? Не народ, а депутаты, которые вовсе не стоят с пяти утра в очереди за макаронами и ливерной колбасой. Они-то под перестройкой видят, прежде всего, делёж власти. А что шахтёры бастуют – так они не перестройки хотят, а жрать. А на все эти перестройки им по большому счёту наплевать. Много их было. И у Хрущёва, и у Брежнева. Но ничего хорошего, кроме обещаний, народу от них не было. Всеми благами всех перестроек пользуются проходимцы всех мастей, которые в такие смутные времена из всех щелей, как тараканы выползают. Так и на этот раз будет. Ничего нового тут история не придумала. Потому и скажу мужики: не дай-то бог вам жить в такое время. Но придётся. И ещё: если в какой-то стране зашумели о перестройке – значит в ней что-то не так. А в России перемены всегда очень болезненны. Мутной волной перестроечной пены к власти наверняка принесёт человека коварного, властолюбивого, самолюбивого и авантюрного. А если ещё и беспринципного…

– У нас же есть Горбачёв?

– Он мягок и, скорее всего, не удержит власти. И нерешителен. А промедление, как говорил великий вождь Ленин, смерти подобно. Горбачёва уже губит медлительность. Если в магазинах голые полки без войны – кто же у власти долго продержится? Пожалуй, Горбачёв уже потерял свой шанс.

– И угораздило же нас тут родиться! – вздохнул Пашка. – Однако я что-то окосел, господа-товарищи.

– Однако не ты один, – улыбнулся Васин и поднялся. – Давайте пожелаем Эдуарду приятного отдыха – и по домам.

Эдуарду, как человеку холостому, почти бесплатно всучили в профсоюзе горящую путёвку на юг. Он сначала отказывался, но что делать в Бронске без дела целый месяц? Да и 60 рублей – не деньги. И он решил улететь в Сочи. Благо и билет-то бесплатный. На обратном пути заедет на родину, туда, где прошла его юность. Родных там никого не осталось, но на кладбище рядом лежат мать и отец, ушедшие так рано и так трагически. Да и вообще приятно подышать воздухом родины.