Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 6. Иррациональность. Часть 2

Через наши логические принципы упорядочивания, через формирование понятий, категорий, методической классификации и рубрик мы преодолели не только религиозный, но и эпистемологический фетишизм. Было бы поистине чудесным отступлением, если бы мы сейчас вернулись через всю науку к атавистическому [примитивному – wp] индивидуализму поздних софистов, провозгласивших лозунг: не человек, а человек есть мера всех вещей. Именно прагматик, подчеркивающий полезность познания, должен прямо отвергнуть такое смешение знаний, которое неизбежно приведет к распаду всей научной проницательности и предвидения на изолированные атомы впечатлений. Утилитарная логика – а прагматизм как метод и генетическая теория истины есть не что иное – должна иметь по крайней мере одну предпосылку непоколебимой достоверности: константу в мире, где нет ничего, кроме переменных. У Маха и Авенариуса эта константа называется экономией мысли, у Джемса и Шиллера – экономией действия. Их точка соприкосновения – телеологический подход. Его константа называется не, как у Спинозы и рационалистов: causa, а, как у Аристотеля и Лейбница: telos. Конечно, telos в таком случае является не следствием, а причиной всех наших действий; но именно таким образом он становится конституирующим фактором не только всего познания, всей логики в случае Авенариуса и Маха, но и всего действия в случае Джемса и Шиллера. И точно так же, как у Юма воображение, вера и законы ассоциации представляют собой конститутивные элементы нашего научного мировоззрения, у прагматиков активность (способность к действию), экономия мышления и экономия действия – с помощью биологических принципов и, в частности, теории отбора Дарвина-Спенсера – являются позитивными факторами в понимании мира.

Но это ясно показывает, что у прагматизма тоже есть свое априори: telos. И если высмеивать логизм Канта, что он ожидает от нас веры в то, что человек приходит в мир с готовой таблицей категорий, то не стоит забывать бить себя в грудь. Мы все априори грешны. Да и так ли уж много плохого в том, что, согласно Канту, человек приходит в мир с таблицей категорий, согласно Юму – с готовыми законами ассоциаций, согласно Авенариусу – с автоматически функционирующей экономикой мышления, согласно Джемсу и Шиллеру – наконец, с аппаратом полезности и отбора, врожденной шкалой ценностей? Давайте будем честными, особенно с самими собой. Прагматизм не делает ничего другого, как подменяет телеологию сознания механикой сознания, как это предлагали нам Гоббс, Спиноза, Хартли, Пристли, Хьюм, натуралисты, материалисты и ассоциативные психологи. Прагматизм, таким образом, лишь следует общей черте времени, которая выражается в родственных попытках энергетизма, неоромантизма, неовитализма и натурфилософов подготовить первоклассные похороны материализма, отрицая первенство механического объяснения природы и мира и отдавая его телеологическому мировоззрению. Демокрит или Аристотель был лозунгом в античности, Спиноза или Лейбниц в XVII веке, Кант или Мах сегодня. Здесь Коген и Марбургская школа, платонизм и кантианство, здесь прагматизм, который эпистемологически продолжает линию Протагора, биологически – Аристотеля. В центре стоит Эдуард фон Гартман и его последователи, которые вместе с Лейбницем и Стоа объясняют все механическое как счастливый частный случай всеохватывающей мировой целесообразности.

Что вдвойне и втройне необходимо для нас сегодня, так это эпистемолого-критическая дискуссия о пределах допустимости телеологического взгляда на мир. Обнадеживающий подход предпринял П. Н. Коссманн в своих «Элементах эмпирической телеологии». Прагматизм должен продолжать развиваться здесь. Он не должен скатиться к абсурдной теории полезности, которая когда-то сделала доктрину Хрисиппа посмешищем для всех посвященных. Но ему также придется держать на расстоянии ту «ленивую» телеологию, которую Декарт, Гоббс и Спиноза по праву изгнали из священных залов науки. Именно потому, что ему придется честно признать, что телеологическое является его априори, ему придется обсуждать обоснованность, применимость и границы телеологической теории истины и реальности. Прагматизм должен занять позицию в отношении кантовской версии телеологического в «силе суждения», а именно: готов ли он придать онтологическое значение своему телеологическому выводу логики и в какой степени. Имеем ли мы в прагматизме дело только с эвристическими или регулятивными принципами или также и с конститутивными? Различие между регулятивной идеей и конституирующим принципом является фундаментальным. Первая основана на бытии, вторая – на долженствовании. Конститутивные законы устанавливают факт возникновения единиц через взаимодействие целого и частей; регулятивные идеи, однако, не содержат в себе сознания цели, указания на то, что должно быть. Если царство природы – это царство законов, а царство истории – царство целей, то телеология может претендовать на свое место в качестве средства познания в истории. Но правомерна ли она как средство познания природы, которая только есть, а не должна быть? Можем ли мы наделить природу и историю характером законов на основе прагматического объяснения мира, или мы можем лишь установить ритмы, закономерности, великие соответствия, короче говоря, правила, а не законы, тенденции, а не категории? Но если телеологические объяснения мира носят лишь предварительный, ориентирующий характер, как того хочет Джемс, то возникает вопрос, достаточно ли этого для научных целей и не следует ли в качестве дополнения использовать каузальные объяснения с их окончательным законоподобным характером, то есть конституирующие принципы. И вот страстная борьба между прагматизмом и трансцендентализмом сходится в извечной вражде: телеология против материализма.