Неокантианство Восьмой том. Сборник эссе, статей, текстов книг

Об этом ином мире, противостоящем материальному или чувственно воспринимаемому миру как трансцендентном или метафизическом, не постигаемом в формах пространства, времени и причинности, мы абсолютно ничего не можем узнать с помощью интеллекта, но можем убедиться в его существовании, поскольку он лежит именно в основе мира воображения, разматывающегося на нити причинности.

Поскольку вещи сами по себе совершенно недоступны, мы не можем даже распознать истинную природу их воздействия на смотрящего на них субъекта, рультатом которого являются сами ощущения. Однако мы можем провести другое исследование на этот счет. Ведь в визуальном мире тел мы находим те, которые имеем все основания принять за проявления сознательных субъектов. Прежде всего, это относится к нашему собственному телу, в той мере, в какой оно является пространственно наблюдаемым объектом, а затем и к другим организмам, имеющим полное сходство с нашим телом. В этих объектах мы легко можем исследовать те процессы, которые, как мы с полным основанием предполагаем, соответствуют возникновению ощущений и представлений у соответствующего субъекта.

При таком исследовании мы полностью переходим на ту почву, на которой применимы такие вспомогательные средства нашего понимания, как пространство, время, причинность, поскольку здесь речь идет не о первооснове сверхчувственной вещи как таковой, а лишь о явлениях и их закономерных отношениях друг к другу, а именно: об органическом теле и воздействующих на него телах.

Точнее говоря, в данном исследовании мы находимся на почве той науки, которой нам предстоит заниматься на этих уроках, – на почве физиологии.

Действительно, изучение тех материальных процессов, которым, с субъективной точки зрения, соответствует возникновение ощущений и представлений, и есть задача физиологии органов чувств, с которой я намерен начать наш курс в этот раз.

*****

ЛИТЕРАТУРА – Adolf Fick, Die Welt als Vorstellung [Лекция, прочитанная при открытии физиологического курса в Вюрцбургском университете в летнем семестре 1870 г.] Вюрцбург 1870 г.

Примечания

1) HEGEL, Энциклопедия

ГУСТАВ КНАУЭР

Что такое понятие

Эссе, опубликованное в начале 3-го номера XVII тома этого журнала проф. Фолькельтом в Йене: «О логических трудностях в простейшей форме образования понятий» начинается с «простого, широкого и общеизвестного определения», что «понятие обобщает нечто общее для многих индивидов» (стр. 129), останавливается на том, что этим обобщенным могут быть только общие признаки объектов, подводимых под понятие, и не идет дальше понимания того, что это логическое требование обобщать общие признаки, но вместе с тем и «мыслить вместе с отличительными признаками в форме возможности» (стр. 142), фактически превышает возможности человека. «Таким образом, только интуитивное („оторванное от форм конечности и временности“, с. 142) понимание может выполнить логическое требование, заложенное в понятии» (с. 136). На самом деле, поскольку мы не обладаем таким интуитивным пониманием, каждое понятие есть лишь «аббревиатура», связанная в нашем воображении с «идеалом понятия» (с. 146). «Человеческий интеллект не способен реально мыслить то, что требует от нас понятие. Понятие для нас – это логический идеал, который мы способны воплотить в жизнь лишь предположительно» (с. 137).

Этот очерк чрвычайно поучителен, рультат исследования действительно не может быть иным, если исходить из того определения, которое автор называет «простым, постоянным и общеизвестным». Но именно поэтому возникает вопрос, действительно ли это известное определение соответствует действительности или, несмотря на его широкое распространение, в конечном счете является ошибочным. И я полагаю, что могу со всей определенностью утверждать и отстаивать последнее, но при этом я лишь следую по стопам моего учителя Джененса АПЕЛЬТА. По моим воспоминаниям, именно этими словами профессор АПЕЛЬТ указал нам, своим студентам, на ошибочность такого определения:

В истории философии сложились два принципиально разных взгляда и объяснения того, что такое понятие. Одно, принятое подавляющим большинством, да практически всеми философами, звучит так: «Понятие – это совокупность различных характеристик объекта». Другая, принятая лишь немногими, к числу которых принадлежит и наш Кант, гласит: «Понятие есть представление о признаке, общем для различных предметов», – то есть о единственном, только единственном признаке, который и составляет понятие, сколько бы специальных признаков к нему впоследствии ни прилагалось. Первый, некритический взгляд, ошибочен и становится источником дальнейших серьных ошибок; второй, взгляд критической философии, единственно и абсолютно верен.

Я уже не могу спокойно добавлять дальнейшие пояснения из устной лекции моего учителя; мое собственное дальнейшее продолжение соответствующих рассуждений легко может сыграть невольную роль. Не высказался ли мой учитель по этому поводу также где-нибудь в своих трудах, которых сейчас нет под рукой, я сейчас не знаю; рультат устной лекции, однако, остался для меня одним из самых определенных достижений моего студенчества.

Я также не помню, приводил ли АПЕЛЬТ нам какие-то доказательства из Канта. Но я сам впоследствии искал их и нашел, так что не могу сомневаться в правильности утверждения АПЕЛЬТА относительно Канта, даже если отрывки из «Логики», опубликованной JASCHE, могут ввести в заблуждение (например, что там в §6 рефлексия при образовании понятий помещается в середину между сравнением и абстракцией и объясняется так: «Рассмотрение того, как различные идеи могут быть постигнуты в одном сознании»). Основные отрывки из Канта, которые я отметил для себя, таковы: Критика чистого разума, 2-е издание, с. 367 и 377: познание «есть либо Anschauung, либо Begriff (inuitus vel conceptus). Последнее относится непосредственно, чер характеристику, которая может быть общей для нескольких вещей»

– т.е. не чер обобщение характеристик, общих для нескольких вещей. Далее, на с. 39 и 40 2-го издания, и только в этом издании: «Теперь каждое понятие должно мыслиться как идея, которая содержится в бесконечном числе различных возможных идей (как их общая характеристика), и таким образом содержит их между собой» и т. д.

– т.е. не как понятие, в котором множество понятий содержится как общая характеристика связанных с ними объектов. – И еще в «Логике» сразу же говорится в §1, Annot. 1: «Понятие противоположно Anschauung, ибо оно есть общее представление или представление о том», что является общим для нескольких объектов, как понятие, насколько оно может содержаться в нескольких» – следовательно, не объединение и не суммирование понятий. И §5, Анн. 1: общая логика может «рассматривать понятие только в отношении его формы, т.е. только субъективно; не то, как оно определяет объект посредством одного признака, а только то, как оно может быть связано с несколькими объектами» – т.е. понятие определяет объект посредством одного, единственного признака, а не посредством различных комбинированных признаков. Думаю, что этих отрывков достаточно, чтобы подтвердить правильность апелляции АПЕЛЬТА к Канту.

Объяснения ФРИЗа в его «Новой критике вернунции», 2-е издание, 1-й том, не столь однозначны. Том, не столь определенны и ясны, как изложение АПЕЛЬТА, тем более что он предпочитает использовать выражение «частичные понятия» и слишком быстро усматривает в любых определениях понятий полное указание на их содержание; тем не менее, ФРИЗ также говорит: Понятие «является общей равной частью всех тех понятий [которые входят в его объем] и содержится в них как характеристика, поэтому каждое понятие имеет сферу понятий, к которой оно принадлежит как характеристика, и определенное содержание, которое принадлежит ему самому» (стр. 208) – таким образом, оно ни в коем случае не принадлежит к понятиям, входящим в его объем, как солянка характеристик. И стр. 209: «Поэтому мы обычно представляем себе понятие не по его определению, а только по схеме воображения». Таким образом, FRIESтакже на нашей стороне.

Теперь позвольте мне кратко охарактеризовать наш взгляд как критический, противоположный некритическому, как это сделал АПЕЛЬТ.

Придирчивость некритического взгляда заключается в утверждении, что нечто обобщается в понятии (поскольку это выражение «обобщать» неоднократно встречается в трактате Фолькельта), и я давно говорил себе, что латинское выражение conceptus, обозначающее понятие, должно быть, во многом способствовало тому, что приведенное утверждение стало само собой разумеющимся. Но латинская приставка con вообще, а особенно в глаголе concipio, не имеет той силы и значения, как наше немецкое «zusammen, zusammen-fassen». Достаточно вспомнить, что concipere означает также получать в акте деторождения и что он употребляется в самых разных значениях для простого принятия, схватывания. Ничто не мешает нам в нашей критической экспликации сохранить латинский термин conceptus, согласно которому понятие не обобщает различные вещи, а постигает одну и ту же вещь.

В языках существительные, прилагательные и глаголы являются оболочками для понятий, это концептуальные слова, как их называют, тогда как в союзах, предлогах и т.д., даже в прономинах [словах, стоящих на месте действительных существительных], понятий не содержится. Если теперь взять любые свойства вещей, которые могут быть выражены прилагательными или субстантивами, и спросить себя, что должно быть обобщено в соответствующем термине, для которого это слово служит оболочкой. Как быть, например, с терминами цвета? Какие общие характеристики должны быть обобщены в термине «красный»? Никаких; но ведь красный цвет, краснота – это только представление о единой характеристике, которая принадлежит различным наблюдаемым объектам, более того, которую я могу произвольно придать любым объектам, раскрасив их, так что она затем будет восприниматься в них и другими наблюдателями. – Или какие различные характеристики должны быть объединены в терминах «есть» и «пить»? Никаких; в каждом из этих терминов осмысливается только одна характеристика действия животных. – Или возьмем термины взаимодействия, которые также имеют лишь случайное значение, например, войнаи мир. Какой конгломерат общих признаков надо было бы обобщить, чтобы эти понятия прочно утвердились, если бы требование «обобщить» было действительно корректным? Но это не так. В термине «война» заключена только одна характеристика, которая, бусловно, понимается как дикарями, так и цивилизованными народами, равно как и в термине «мир», и как бы ни были многообразны отдельные характеристики в содержании термина «война» и как бы ни было неисчерпаемо обилие характеристик, предлагаемых для описания блага мира, Война и мир – явления настолько определенные и настолько четко разграничиваемые, что в принципе не может быть никакого спора о значении этих терминов, даже если местами их применение к условиям, которые присутствуют в суждении, может оставаться сомнительным.

До сих пор, конечно, речь шла лишь о случайных терминах, к которым мы обращались в этих примерах. Но верно и то, что наши понятия о сущности не имеют иного смысла. Какие различные общие признаки объединяются в понятии «кошка» или «собака»? Никаких; в нем заключен один признак, принадлежащий всем особям соответствующего вида животных, который делает кошку кошкой, а собаку собакой, сколько бы специальных признаков ни скрывалось в содержании этих двух терминов; но даже дети самого раннего возраста, как только они начинают говорить первые слова, употребляют эти два термина вполне определенно, хотя, конечно, не бесспорно, не имея ясного сознания разницы между головой кошки и собаки, разного строения зубов и т. д. Маркоманны когда-то считали кошку собакой, а собаку – кошкой.

Однажды маркоманны приняли львов, присланных к ним чер Дунай людьми императора Марка Аврелия, за больших собак и в качестве таковых забили их до смерти своими дубинами. Они ошиблись, применив понятие «собака» к этим крупным хищным зверям, но они, конечно, понимали понятие «собака» как таковое, они понимали в нем характеристику, которую, как они думали (здесь, правда, ошибочно), они должны были найти и во львах. Более верным было суждение крестоносца, расколовшего голову льва, прыгнувшего на его коня с криком: «Проклятая кошка! В термине «кошка» он понял характеристику, и, применяя его к прыгающему хищному зверю, не ошибся, как не ошиблись те маркоманны, когда использовали термин «собака».

В своей книге «Seele und Geist» (Leipzig 1880) я уже обращался к этому спору о том, что такое понятие, на странице 68, и там в качестве яркого примера правильности критической экспликации, как мне кажется, я напомнил о понятиях отца и матери, которыми маленький ребенок уже бусловно владеет и пользуется, не зная каким-то образом существенных характеристик отца и матери и не умея их «обобщить». Пока ребенок знает только своего отца и называет его, например, папой, у него есть только яркое представление; но как только ему показывают другого человека и говорят о нем, например, «Это папа Фрицхен», и ребенок принимает это обозначение: тогда у него появляется понятие папы или отца, единичное представление превращается в понятие; и это действительно происходит очень рано у большинства детей. Какие же характеристики обобщены в этом понятии у малышей? Никаких, но они ухватили, инстинктивно ухватили одну-единственную характеристику – быть отцом – и таким же образом мы, взрослые, постепенно приобретаем большинство наших новых понятий чер все новые инстинктивные ухватки характеристик. Если ребенок, возможно, побуждаемый тем, что у его отца и у отца Фрица полная борода, называет вошедшего в комнату третьего, полнобородого, но еще неженатого мужчину отцом, он действительно ошибся, как, согласно приведенному выше примеру, ошиблись когда-то Маркоманни, но ошибка не в самом термине (хотя случайная характеристика полнобородости была ошибочно вложена в его содержание), а лишь в неоправданном использовании этого термина.

Но сколько терминов изо дня в день употребляется неправильно не только детьми, не только людьми из низших слоев общества, но даже при определенных обстоятельствах самыми учеными в своей области, о которых, когда они осмеливаются зайти в чужие края, недаром иногда говорят: «Самые ученые часто бывают самыми неправильными! Если, однако, термины применяются ложно, это не означает, что самих терминов не существует; и даже ошибочные сами по себе термины остаются терминами, как ошибочные новости и слухи остаются новостями и слухами, даже если потом к ним прикрепляется почетное обозначение «утки» или что-то еще.

Что же путает некритическая экспликация? Она путает понятие с его содержанием, но понятие не равно содержанию, так же как и объем. Самые разные признаки, которые, согласно некритической экспликации, должны быть суммированы, чтобы получилось понятие, составляют не понятие, а его содержание; они могут быть извлечены из его содержания, но это часто происходит только после того, как само понятие долгое время уверенно использовалось, не будучи известным. Само понятие можно сравнить только с оболочкой; то, что скрыто в этой оболочке, не известно заранее, оно познается только со временем, а может быть, и никогда. Кто знает, какие свойства будут извлечены из содержания термина «фосфор»; уже сейчас этот термин стал богаче по содержанию для наших химиков, богаче, чем он был для тех, кто впервые представил это вещество; но исчерпала ли уже химическая наука все его содержание? Этого никто не может утверждать.

Трудности, на которые указывает Фолькельт, касаются не самих понятий, как он это представляет, и не образования понятий, а их содержания и попыток определить это содержание. Орех всегда есть, но кто его расколет и покажет, что внутри? Многие понятия как были, так и остаются нераско л отыми орехами, а если они и расколоты, то все равно нельзя утверждать, что все, что можно извлечь из ядра, уже извлечено. Понятие «вода» знакомо человечеству с напамятных времен, но сколько времени прошло, прежде чем мы научились делить воду на водород и кислород, получив тем самым немыслимое ранее содержание этого понятия. Являемся ли мы сегодня более определенными в отношении понятия «вода», чем наши предки, считавшие воду одним из четырех элементов? Неужели они были более склонны путать воду с маслом или вином, чем мы? Нет, вовсе нет; мы не более уверены в самом понятии, но мы знаем больше о содержании этого понятия, чем знали наши предки. И если дикарь, с его точки зрения, называет бренди «огненной водой», мы ни в коем случае не должны отказывать ему в этом обозначении, только вкус и эффект должны вскоре убедить его в том, что «огненная вода» – это совершенно новый, приобретенный им термин, в котором языковое обозначение, служащее для самого термина «вода», используется лишь в качестве подобия. Дикарь, еще не попробовавший огненной воды, может подумать, что к этой бесцветной жидкости можно смело применять его понятие воды как таковой; впоследствии он должен убедить себя, что это мнение было ошибочным.

Как я уже говорил в работе «Душа и дух», указ. соч: У необученного или неопытного человека понятия иногда бывают почти бессодержательными или в основном бессодержательными; у опытного и образованного человека они обычно богаче, но и образованный, и неопытный человек могут обладать и пользоваться совершенно одинаковыми понятиями и с совершенно одинаковой уверенностью. Если взять пример Фолькельта с понятием «верблюд» (стр. 144), то можно сказать: мальчик, который находит верблюда, изображенного на грубо сработанной картинке, и учится узнавать его форму как таковую; посетитель зоологического сада; путешественник по Африке и бедуин, разводящий верблюдов, – все они имеют одно и то же понятие «верблюд»; все они не путают верблюдов со слонами, крупным рогатым скотом, лошадьми и т.д.; но, конечно, все они имеют одно и то же понятие «верблюд». но, конечно, каждый вкладывает в свой термин лишь небольшое содержание, и, опять же, для бедуина этот термин может быть даже богаче по содержанию, чем для научно образованного путешественника.

Понятие как таковое не является постулатом, как считает Фолькельт (стр. 145), вслед за Вундтом. Но постулат должен определять содержание полученного понятия, и часто даже самые ученые не могут в полной мере реализовать этот постулат. «Это северное сияние», – быстро говорят, когда на небе появляется явление, обозначаемое таким образом, но для ученого географа и астронома содержание этого термина еще почти так же закрыто и скрыто, как и для простого крестьянина, а между тем и тот и другой могут употреблять сам термин почти с одинаковой уверенностью. Сам термин также никогда не является «аббревиатурой», но то, что мы знаем о его содержании, наверное, можно было бы время от времени так называть.

Если бы это было так с нашими понятиями как таковыми, как считает Фолькельт, что он должен предположить в рультате продемонстрированных им логических трудностей, если бы сами понятия были так неопределенны, только так приблизительно, как это действительно обычно бывает с их содержанием, которое мы исследовали, то как была бы возможна определенная коммуникация мыслей между людьми? Тогда все должно было бы колебаться и оставаться неопределенным; не было бы науки, которую можно было бы преподавать с уверенностью; потомки не могли бы продолжать развивать то, что было установлено их предками; не могло бы быть сделано никакого опыта, который бы постоянно обогащал наши знания; значение эксперимента и индукции вообще утратило бы свое значение; Действительно, самые простые восприятия, сделанные разными наблюдателями, породили бы самые бнадежные недоразумения и споры; действительно, так как язык приспособляется к мысли, то должна была бы воцариться вавилонская путаница в языке, не имеющая себе равных.

Но на самом деле не все так плохо среди нас, часто ошибающихся детей человеческих. Среди мыслящих людей могут возникать споры и путаница в обосновании и использовании тех или иных понятий; языковые оболочки, в которые пытаются облечь инстинктивно приобретенные понятия, также могут быть капризными и порождать самые разнообразные недоразумения: Эмпирические понятия чувственных объектов в целом фиксированы, причем не только эмпирические понятия субстанции, но и соответствующие понятия акциденции; даже понятия того, что просто мыслится из области опыта, в значительной степени используются с неопровержимой уверенностью, хотя некоторые из них остаются сомнительными и вызывают затруднения; априорные понятия используются и используются с уверенностью, в то время как ученые, возможно, еще пытаются найти их как таковые и представить их в их своеобразии; они просто навязывают себя априори и входят в дом чер окно инстинкта, не подав предварительно визитной карточки в прихожей; априорные описательные понятия, понятия чисел и математических знаков, геометрические и стереометрические понятия формы и фигуры также вскоре приносят с собой все свое содержание, которое по этой самой причине не остается сомнительным. Только в случае последних характеристики содержания могут быть проанализированы б лишних слов из описательного признака, заложенного в самом понятии; только они могли бы создать видимость, будто некритическая экспликация сущности понятий является правильной, но и здесь не обобщение, а всегда монотонность, задуманный предмет, из которого только посредством возможного здесь строгого определения может быть сразу же исчерпано все содержание.

Итак, я утверждаю, что тот факт, что мы, люди, в целом уверенно пользуемся нашими понятиями, что с их помощью можно легко понять другого, прогресс науки и жизненных навыков – все это доказывает, что вещи не могут быть такими, какими они должны быть в соответствии с некритической экспликацией, если бы она была правильной, с нашими понятиями и с нашим концептообразованием. Концепты – это, как правило, не постулаты, а настоящие твердые кристаллизации мысли, не аббревиатуры, а вполне оформленные мысли. Идеал понятия, идущий рядом с несовершенной реальностью, в большинстве случаев не существует; понятия – это, как правило, вполне достижимые и действительно обретенные реальности мысли, что я и выражаю. Даже чистые понятия, в которых нет ничего материального, являются как понятия не идеалами, а вполне реальными, даже если они (т.е. их содержание) содержат идеалы; даже понятия объектов, которые человек никогда не мог найти или представить, даже пустое понятие квадратного круга или causa s u i [самопричины – wp], являются мыслительными реальностями.

Возможно, кто-то захочет вмешаться: Такое представление сразу же превращает все представления в понятия, тогда как мы твердо утверждаем, что не всякое представление сразу же является и понятием. И совершенно справедливо, признаю и признаю: только с такими понятиями, которые уже стали понятиями, можно уверенно оперировать, только с их помощью люди могут общаться между собой, только понятия составляют реальные суждения; с простыми описательными понятиями можно, конечно, задавать вопросы и строить восклицательные предложения (Что это? – Это именно так, так!), но судить нельзя. Суждения требуют фиксированных понятий, если не в субъекте, то хотя бы в предикате. И поэтому наш интеллект, наша сила мысли, также стремится превратить все впечатления в фиксированные и устойчивые понятия. Тем не менее, существует еще достаточно наглядного материала, который еще не стал понятием и, возможно, никогда не сможет им стать. «Что это там, человек или дерево?» – спрашивает один турист другого. Человек и дерево – понятия, о которых невозможно спорить, фиксированные, определенные понятия, помещенные in abstracto в предикат вопросительного предложения. Но что такое субъект «что там»? Это простое восприятие, которое наблюдатель хотел бы довести до понятия. Как только ему это удастся, он уже не будет придерживаться идеи, а будет использовать понятие (будь то человек, будь то дерево) in concreto; он продолжит и скажет: человек там или дерево там; и теперь он может судить дальше. – Или, в случае плохого письма, спрашивают: «Это должно быть а или о?». Здесь буквы а и о также имеют значение и действительность понятий (это фонетические понятия), а «это», плохо написанный знак на бумаге, – это просто восприятие. Если ответ, на мой взгляд, ученик дает учителю: «это должно быть а», то учитель уже не будет продолжать и говорить: «это неправильно», а будет придерживаться понятия in concreto: «это а неправильно» или «это правильно». – При использовании предлогов в речи обычно остается только идея, которая не может быть переведена в понятия, и поэтому идеи между понятийными словами играют большую роль в их соединении в речи.

Остается также, что основные представления, априорные представления о пространстве и времени (» взятые абсолютно») всегда остаются только представлениями и никогда не становятся понятиями, так как с их помощью ни в коем случае не постигается свойство, общее для различных объектов (если оставаться при версии критической экспликации АПЕЛЬТА, то по моей версии, которая будет представлена ниже, дело становится еще более ясным). С другой стороны, все сечения пространства и времени, которые мы делаем, или все относительные пространства и времена, на которые мы смотрим, ведут к формированию априорных описательных понятий. Квадрат и куб – это представления о признаке, общем для различных объектов, поскольку я могу по своему желанию построить квадраты и кубы, равные и неравные, и поставить их рядом; точно так же я могу по своему желанию вырать из линии времени часы, дни, годы, века; здесь, таким образом, получаются понятия, которые также настолько определенны, насколько это возможно. Но я не могу поместить рядом с одним абсолютным пространством другое абсолютное время; таким образом, с пространством и временем не постигается ни одна характеристика, общая для различных объектов. И именно это хотел показать в качестве критического рультата Кант в своей «Трансцендентальной эстетике» и показал, хотя и допустил слабость, сохранив в заголовках своих объяснений привычное некритическое выражение «понятие».

Пространство и время как таковые есть и остаются понятиями б понятий, а понятия б понятий слепы (Критика чистого разума, 2-е издание, с. 75); действительно, пространство и время, как понятия a priori, бусловно, наше свойство и наследство, настолько, что мы вообще не в состоянии отделить себя от них, абстрагироваться от них, остаются слепыми понятиями, отсюда и те огромные трудности, которые они вызывают в нашем понимании и которые вообще не могут быть устранены. Но цвета, если вернуться к ним, которые, возможно, некоторые также хотели бы объяснить не понятиями, а только впечатлениями, действительно являются понятиями, поскольку они не «слепые»; то, что в цветовых различиях впечатления действительно превращаются в понятия, доказывается также тем, что нюансы или различные оттенки подчинены: красный, новый красный, бледнокрасный, темно-красный, розово-красный и т.д., все они подчинены понятию «красный». «Что там» в приведенном выше примере, однако, тоже было, поскольку б концепта – только слепая интуиция. Понятия же б восприятия (так правильнее говорить, а не как сам Кант: «мысли б содержания», loc. cit.) в области, где восприятие все же возможно и где объект может быть представлен только чер восприятие, пусты, т.е. в сфере окружности нет ничего, что они могли бы описать, даже если они имеют содержание в мысли, то отнюдь не б содержания. Например, кентавр и единорог – это твердые понятия, тоже отнюдь не лишенные содержания, но тем не менее пустые, так же как, скажем, бикорн или знаменитое четвертое измерение пространства; там не хватает апостериорного восприятия или опыта, здесь – априорного восприятия.

И д е и, к а к мы, ученики критической философии, их называем, занимают особое положение. Есть даже понятие идеи; под «идеей» понимается признак, общий для различных объектов (которыми здесь являются мысли); но сами идеи – это не понятия, а только мысли; не задуманные признаки, а просто мысли, возникающие с необходимостью, но в каком-то отношении непостижимые. Никто, ничто не заставляет нас пользоваться понятиями кентавра и единорога, применять их к реальным объектам природы; нет никакого принуждения задавать, предполагать двурога или четвертое измерение пространства. Поэтому мы имеем там дело только с пустыми понятиями. Но идеи порождаются с необходимостью; «атом» уже есть идея, с которой люди всегда сталкивались, никогда не будучи в состоянии получить о ней понятие; точно так же и идеи разума, как я их называю, всегда навязывались людям. Здесь мы имеем мысли, которые не являются ни яркими идеями, ни даже понятиями. Идеи – это нечто особенное.

До сих пор мы просто придерживались предложенной АПЕЛЬТом версии критической экспликации понятия, но в ходе исследования я оказался вынужден сформулировать эту экспликацию еще более точно, хотя сейчас она кажется мне затянувшейся. Сейчас я выражаюсь так (см. «Душа и дух», с. 27 и 68):

Концепт – это представление о признаке, который отличает объекты и, возможно, связывает другие объекты.

Выражение «объекты» здесь следует понимать достаточно широко; эти объекты, впервые выделенные по признаку, могут быть и просто психическими сущностями, просто мыслями или идеями; признаки, воспринятые в понятии, после восприятия сразу же вновь становятся объектами психического обладания. В простом созерцании ни одна из отличительных характеристик еще не «схвачена», т.е. не включена в психические образования как ясное и определенное достижение; как только такая характеристика добавляется к накопленному в сознании запасу идей, процесс формирования понятия всегда должен быть констатирован.

Однако мои исследования убедительно показали, что первое в формировании понятий – это дифференциация объектов. Даже маленький ребенок, согласно приведенному выше примеру, постигает характеристику отца, различая сначала мать и отца. Как только идет формирование понятия (если можно так выразиться), ребенок уже не сможет принять за отца существо в женской одежде, хотя он еще может легко обманывать себя, применяя формирующееся понятие к мужчинам. Но как только различие приобретено, признак осознан как отличительный, сразу же возникает и стремление, желание использовать его для объединения объектов в мысли (именно объединения путем подчинения их понятию), при этом, конечно, не исключены ошибки, и ребенок может, согласно приведенному выше примеру, стремиться б лишних слов подвести полнобородых мужчин под приобретенное понятие «папа». Каждый из нас, получив в рультате дифференциации новое понятие, также будет стремиться подвести под него объект за объектом.

Возникает вопрос: можно ли говорить о понятии, даже если воспринятый признак проявляется только в одном единственном объекте и только отличает этот объект от других объектов другого рода? Существует ли, например, понятие «солнце», как и понятие «планета»? Или «солнце» остается только ярким представлением? Пока я находился под чарами версии экспликации АПЕЛЬТа, я колебался. Но мне пришлось признать, что понятие солнца тоже существует, поскольку, когда мы пришли к некоторой ясности относительно неподвижных звд, мы могли сразу же назвать их солнцами и применить к ним это понятие, которое у нас уже было; ведь до галилеевых открытий у нас была только одна луна, но когда ГАЛИЛЕЙ обнаружил в телескоп спутники Юпитера, мы сразу же смогли назвать их лунами, у нас уже было понятие луны, которое мы могли применить к этим спутникам. Как уже указывалось выше, существуют также концепции объектов, которые никогда не были получены или представлены; у нас есть концепция квадратуры круга, концепция вечного двигателя. В таких понятиях тоже есть, прежде всего, отличительный элемент.

Эти соображения и побудили меня сейчас выделить в экспликации прежде всего отличительный признак и привести ее к тому варианту, который отличается от версии APELT, но при этом по существу сохраняет то просветление, которого мне помог достичь мой учитель.

Может показаться, что разница между критическим и некритическим взглядом не имеет особого значения, что человек, более далекий от этого вопроса, мог бы, пожалуй, счесть весь спор бесполной словесной чехардой, но это не так. Эссе VOLKELT убедительно доказывает это.

Автор, не доверяя некритической точке зрения как правильной, со знанием дела вникает в проблему, и перед его исследованием встают трудности за трудностями. Но где же эти трудности в реальности? «Розы, рассыпанные на тропинке, и забвение вреда!» – может воскликнуть простой эмпирик в адрес логика, чувствующего себя ущемленным: «У нас наши понятия прочны и несомненны, мы ими спокойно оперируем по своему усмотрению, так что вы, логики, похоже, не видите леса за деревьями». И действительно, здесь в очередной раз подтверждается, что теория, если она исходит из ложных предпосылок, оказывается серой, а дерево жизни продолжает весело зеленеть в золотых лучах солнца.

Я желаю и прошу профессора Фолькельта серьно обдумать этот мой ответ и, если он считает, что должен настаивать на традиционной точке зрения, продолжить дискуссию, чтобы нам удалось, по возможности, приблизить предложенную им логическую проблему к ее окончательному решению.

*****

ЛИТЕРАТУРА – Gustav Knauer, Was ist Begriff?, Philosophische Monatshefte 17, Leipzig 1881

Вещи сами по себе

Нижеследующее соображение вытекает из исследования, в целом непредвзятого и, несмотря на свой небольшой объем, весьма примечательного, которое авторитет гербартианской школы М. В. ДРОБИШопубликовал под названием «Вещи в себе и понятие опыта у Канта» (Гамбург и Лейпциг, 1885); в нем предполагается, однако, вкратце высказать нависимое суждение о понятии вещей в себе, о котором в последнее время так много спорят, и о столь же непонятном термине «данное нам», и, наконец, защитить Канта в связи с его понятием опыта.