Смерть офицера

Необычно и приятно, когда осень и весна дружно соседствуют. Буйная зелень пересекается ровными рядами увядающей травы, будто шпалами железнодорожного пути. И вся жизнь – железная дорога? С ритмичным стуком колес и поскрипыванием рессор. Настолько привыкаешь, что уже не замечаешь каждодневного дискомфорта. Но вдруг останавливаешься и удивляешься, как раньше не обращал внимания, и уже поздно исправлять. Нет чтобы всегда проявлялась добрая любознательность, так нет – все куда-то бежим, бездумно растаптываем ростки цветочной нежности. В преходящих мелочах просчитываем до миллиметра, а по крупному счету впустую растрачиваем жизнь. Куда же ты, Лена, бежишь? Там – пустота, никто тебя не ждет. Оглянись, посмотри вокруг!

Сон отступает, но остается усталость от ночных переживаний и не покидают предчувствия каких-то страшных последствий. Уже и сомнений нет, расставание с Леной становится катастрофой для них обоих. Иначе думать невозможно, когда духовный мир теряет устойчивость, нет нравственных ориентиров. Не будет завораживающей мечты, придающей смысл всякой деятельности. Он уже чувствует дыхание смерти. Такое состояние невыносимо. Нельзя допустить морального разложения, надо Лену тоже предостеречь о близкой опасности. Виктор протягивает руку, включает бра, смотрит в темный квадрат окна. Пространство распахивается, и мириады звезд выплескивают призыв к душевному освобождению.

Он сбрасывает одеяло, спрыгивает с постели, начинает лихорадочно одеваться. В завершение надел спортивные кроссовки и легкую курточку. Пять минут спустя его фигура тенью скользит мимо опорных столбов трамвайных линий и мрачных силуэтов зданий. На глаза попадают остатки лежалого снега. Жалкие отзвуки прошедшей зимы? Упрямо цепляются за островки бесхозного мусора. И он пытается вернуть драгоценное время – такое же необратимое, как прошлогодний снег. А надо ли? Под ноги попадают заледенелые лужи. Не долго расшибиться на склизком пути. И возможно ли исправить? Транспорт не оживляет вымершие улицы, но есть огромное желание достичь цели, броситься на грудь милой Ленки и забыться, теперь уже в счастливом сне. Потому что возвращать или исправлять нечего, вместе они составляют единый совершенный организм. И она споет ему колыбельную песню: Спи, Витек, спи, мой рыцарь… Наконец-то все образуется. Это так естественно, когда один человек великодушно отвечает на страстный порыв другого. Ее глаза затуманятся, и она произнесет те самые единственные слова: А все же я люблю тебя, Витька! И он ей скажет… Нет, ничего не ответит, просто крепче прижмет.

И он торопится, преодолевает пространство и время, но, вопреки всяким законам физики, желанная цель только отдаляется. Быть может, ничего не происходит, а ему только мерещится? Горький сон длиной в жизнь. Он бежит по безлюдным улицам с тусклым освещением, пытается обнять витающий в воображении образ Лены. Спешит. Куда все спешат? Надо бы оглянуться. Уже не остановить.

5 июня. Утро.

Прямое указание на лысоватого человека в кепке давало повод для размышлений, но никаким образом не связывало его с Офицером. Лысый, как его окрестил Алексин, мог иметь во дворе личные интересы и необычным поведением привлечь к себе внимание. Заходил внутрь стоянки, то есть посягнул на чужую территорию. Так ведь и сыщик пострадал по той же причине. И потом… трудно представить пожилого человека в роли Отелло да еще по отношению к молодой энергичной женщине. Тут у самого здоровья не хватит. Скорее всего, убийству предшествовало какое-нибудь сложное хитросплетение. Например, очумевший от страсти Офицер проникает в квартиру возлюбленной, застает ее в объятиях бывшего мужа. Приступ ревности, и…

Как бы не горел Степан Михайлович желанием сразу определиться с направлением поиска виновника двойного убийства, границы расследования никак не очерчивались. Если придерживаться предварительной версии о причастности к убийству безымянного Офицера, то под ним можно подразумевать любого сексуально озабоченного человека. И не обязательно военного или молодого. То есть даже Лысого? Вот как! Дворника тоже нельзя упускать из вида. Тот еще прохвост! Ненавязчиво подбирался к Лене Кондаковой, вроде как оказывал моральную поддержку. Юру тоже надо ставить в цепочку умозаключений. Конечно, с Лысым и дворником проще, они меньше всего смахивают на убийц, их возьмут в разработку Федор и Алексей – так, на всякий случай, для полноты расследования. Сам Степан Михайлович продолжит поиски обезличенного Офицера. Пусть с неопределенной ориентировкой трудно искать убийцу, но ему не привыкать разгадывать психологические ребусы – хотя бы по причине житейского опыта.

Итак, дворник напрашивался Кондаковой в любовники, а та, в свою очередь, завела интрижку с Офицером. Наверное, подала повод, если Офицер посчитал вправе контролировать ее поступки. Юра Федоров терзался ревностью и не переставал преследовать красивую женщину, но плохо верится в его причастность к отвратительному убийству. Надо бы еще разобраться с Лысым, чтобы окончательно отмести его в качестве Офицера. Оба не виновны, но в итоге происходит трагедия… Получается, убийца – не из близкого окружения Кондаковых. А на следователя покушался дворник? Опять же нет у него причин рисковать, он даже не знает сыщика. Тогда кто?.. Клубок получается все более запутанным, с косвенным участием нескольких людей.

Несмотря на пережитые впечатления и усталость от застольной беседы, Степан Михайлович решил дождаться Федорова. Тем более, философ любезно предложил располагаться как дома, сам ушел по делам. Он обременен судебными тяжбами по возврату фотомастерской, не теряет надежды обрести прежний имидж. Прямо-таки, из кожи лезет для возврата утерянного бизнеса и не догадывается, что по нем тюрьма плачет. За грязные поползновения в частную жизнь отвечать придется, и Степан Михайлович приложит усилия в качестве сыщика и свидетеля – одновременно, чтобы раз и навсегда отбить охоту заглядывать в чужие окна. Не в характере сыщика цацкаться с прохвостами, ему претит даже мысль об оскорбительном подглядывании. Его профессия связана только с поисками истины, то есть он исследует людей во всех их психологических проявлениях – исключительно в целях раскрытия преступлений, вот.

Утреннее затишье благоприятно сказывалось на психике, привносило уверенность в торжество справедливости, как вдруг входная дверь содрогнулась от сильного удара и заскрипела под навалившейся тяжестью. Такая грубая бесцеремонность способна воскресить даже мертвого, и Степан Михайлович вышел из дремотного состояния. Он с трудом поднял отяжелевшие веки, повел мутным взглядом. Через щели деревянного полотна просачивались первые лучи утреннего солнца. Время наиболее приятного сна. Наверное, Юра Федоров не находил себе места, если покинул постель жены в такую рань. Федоров? Сыщик не стал дожидаться появления одного из фигурантов начатого расследования, он заблаговременно принял безжизненную позу. Кем бы ни был новый посетитель, в любом случае надо быть начеку. И все бы ничего, но никак не унять внезапно возникшую дрожь. Возможно, сказывалась утренняя прохлада, или выпивка не пошла на пользу. Так ему никто и не обещал блюдечка с голубой каемкой. Степан Михайлович был готов к любому развитию событий и возможным физическим испытаниям, не в его характере праздновать труса.

Для какого-нибудь коллеги из областной прокуратуры поведение Алексина может показаться легкомысленным ребячеством, недопустимым для серьезного профессионала. У каждого сыщика могут быть свои методы работы, связанные с личной психологией, а Степан Михайлович знает наверняка, как важно не упустить любых нюансов в поведении преступника. Чтобы потом не делать обманчивых выводов и не строить никому не нужных предположений. По этой же причине он провел ночь в грязном сарае в обществе непонятно какого бомжа. При оценке своей находчивости сыщик даже мысленно улыбнулся. Да, при известной лживости и коварстве людей полностью можно доверять только собственным глазам и ушам.

Степан Михайлович понял, что переоценил свою смекалку, когда поток проклятий и чертыханий ошеломил его, а грубая мешковина больно саданула по лицу. Дворник не удосужился проверить его на живучесть, а сходу начал упаковывать для транспортировки. Федоров? Пусть даже не дворник, все равно события происходят во дворе и обязательно связаны с местным населением. На минуту мрачная процедура приостановилась, и сыщик почувствовал, как ему возвращают в задний карман брюк сотовый телефон. Не остается сомнений в продуманной и целенаправленной ликвидации следов преступления. Его сбросят в реку или закопают в каком-нибудь котловане, как он однажды зарыл черный чемоданчик с миллионом. Все вещи при нем, ничто не связывает его с внешним миром. Если сейчас подать сигнал, то жизнь может сократиться до нескольких мгновений. Неосмотрительно позволил ограничить себя в движениях – сначала мешок, а поверх еще и веревка. Близок телефон, так не дотянуться. И не надо! Степан Михайлович верит в своего ангела-хранителя, он чувствует душевное участие Люсеньки, слышит ее спасительные заклинания.

Судя по тому, как с ним обращаются, потенциальный душегуб не из слабого десятка. Без труда взвалил Степана Михайловича на широкую спину, прикрыл за собой дверь и легкой подрагивающей походкой направился в известном только ему направлении. Единственное, о чем может догадываться несчастный сыщик, – это по какому покрытию ступает носильщик. Сначала ощущался асфальт, потом шаги заглушались травой и хрустом веток. По интуитивному восприятию времени и знанию планировки жилого квартала можно предположить маршрут следования. Не так уж и плохо быть похороненным в городском парке – это в каких-нибудь ста метрах от злосчастного двора. Богатейшая флора и экспонаты боевой техники с полей сражений. Лучшего обрамления для могилы опростоволосившегося сыщика вообразить невозможно. Надо ждать скорой развязки. Действительно, неутомимый носильщик остановился и стал в нерешительности разворачиваться в разные стороны. Ищет место для погребения? Сказывается неопытность. Выходит, не совсем конченый человек, может выйти на путь исправления. Вообще-то, все российские приговоры, за исключением пожизненного заключения, рассчитаны на перевоспитание даже маньяков-педафилов. Поэтому идет планомерное истребление ангельских, то есть детских, душ этими, уже отбывшими наказание и, как будто, перевоспитанными, негодяями. Сейчас Алексина отпустят, и в нем, вопреки фактам, окрепнет вера в духовный прогресс всего человечества и российского криминального сообщества – в частности. В подтверждение спорности любых выводов сильно пахнуло бензином, хлопнула автомобильная дверка. Неестественно громко прозвучал очень знакомый командный голос:

– Бросай как есть! Следов нигде не оставил?

– По траве шел.

– Дурак! Это тебе не вода. И потом… я о другом.

– Может, распеленать его, чтобы выглядел естественно?

– Ну, это само собой, а пока пусть лежит закутанный… Кстати, улики принес?.. Убери подальше. – После недолгой паузы голос приобрел резкость. – Бросай, что ли!

И бросили, стукнув головой о дверку. Засунули подальше вглубь салона. Это называется, отпустили. Заработал двигатель, и голоса доносились уже приглушенно, будто издалека.

– Надо же, совсем не закоченел.

– Всего-то ночь прошла, – пояснил все тот же властный голос. – Всему свое время.

– Время, время… Дмитрий Васильевич, мясо подкинешь ради такого случая?

Вот те раз! Сыщик был настолько обескуражен, что при желании не смог бы связать двух слов. При самой богатой фантазии такое вообразить невозможно. Ладно бы только присутствие Петрова на фотографиях бородатого шантажиста, так он еще является организатором операции по устранению детектива. В голове не укладывается. Голос удивительно похож, но Степан Михайлович мысли не допускал о чудовищном коварстве. Зачем, спрашивается, обращаться с просьбой об альтернативном расследовании, а потом идти на преступление с целью уничтожения следов своего появления в агентстве. Можно было просто отказаться от услуг сыщика, и причин долго искать не надо. Знать бы еще, что за крепкий парень придушил сыщика. Неужто Юрик?

– Хрен с ним – с мясом! Ты лучше обрати внимание на природу. Все благоухает, каждая пташка радуется пробуждению дня. А ты: мя-ясо… Не хлебом единым жив человек. – Лирические интонации приобретали все более возвышенный характер. – Мы топчемся по грешной земле и не замечаем, как прекрасна жизнь… Я тебе вот что скажу… не хотелось быть администратором. С детства увлекался рисованием. Каждая птичка, или там еще какая козявка, сама просилась на лист бумаги. И я рисовал. Видишь ли, это вроде опьянения. Когда проникнешь в тайны природы, тут уж, извини, просыпается поэт. Душа поет… Стихи писал. Даже посылал в журналы.

– Печатали?

– Нет. Отвечали, не соответствует литературным требованиям. Но суть не в публикациях. Главное – самовоспитание. Ты что же, думаешь, родители тебя воспитывали, школа? Э-э, нет, весь окружающий мир оказывал влияние – в своей совокупности. Он, этот мир, за тебя несет ответственность, его и судить надо за допущенные ошибки. А все мы, маленькие козявки, являемся жертвами объективных обстоятельств.

– Ну и надоел ты, старый болтобай! – вдруг обозлился парень. – Гуторишь, как портянку жуешь. Воспитывать меня собрался!? Все живем, как в гайне.

Наступила напряженная пауза. Уже и сомнений не оставалось в принадлежности голоса мужу Татьяны Юрьевны с ее юргамышским говором. Можно подозревать, что лирический разговор добром не кончится. Благоухание летнего утра и чириканье птичек здесь не помогут. Желание Дмитрия Васильевича закрепить свое духовное превосходство не увенчалось успехом. Как говорится, не в коня овес. Однако его голос стал более чем задушевным.

– Я и сам думаю, к чему бы это. Возможно, совесть пробудилась. Ведь на твоей душе, Юрочка, смерть следователя – лучшего, можно сказать, представителя российского сыска. Не ровен час, начнет во сне приходить.

– Скажи спасибо, за тебя делаю грязную работу. И в колья, и в мелья, и, как говорится, в лес по дрова, – огрызнулся новоиспеченный убийца. – Они бы здорово подъехали к нам. Потом доказывай, что ты не козел.

Речь Юры не отличалась той изысканностью, какую проявляла его жена, была по-мужицки грубоватой и занозистой. И удивительным выглядит терпение Петрова, если молча сносит хамство какого-то водителя автобуса.

– Дурак ты, Юра, – отеческим голосом констатировал Дмитрий Васильевич. – Сопоставляешь несоизмеримые вещи. Наклонись-ка, скажу на ушко. Чтобы даже воробьи не слышали.

Машина содрогнулась, в фырканье мотора вплелось тошнотворное хлюпанье, как если бы резали поросенка. Алексин мог бы завопить для устрашения, но понимал свои ограниченные возможности. Вместо естественного протеста он сильнее стиснул зубы. Очень хотелось жить, а поэт, художник и администратор, все в одном лице, мог запросто отправить его на тот свет. Также задушевно, как и дворника. Выходит, погиб еще один раб божий – Юра Федоров?

Представилось печальное лицо Татьяны Юрьевны. Ее ясные глаза затуманились, веки чуть опустились, две крупные слезинки скатились к уголкам приоткрытого рта. Красиво очерченные губы беззвучно шевелятся, но Степан Михайлович понимает смысл произносимой фразы. Как же так могло произойти… Он был всегда добрым ко мне, детям. Неприхотливый в потребностях, на вторую работу пошел, чтобы не истощать семейный бюджет. И совсем неправда, будто Юрочка соблазнился Леной, во всем виноват Офицер.

Автомобиль взревел, тронулся с места. Его мотало, подбрасывало на ухабах, пока не вытолкнуло на асфальт. Скорость нарастала. Степан Михайлович прикинул, как приятней погибнуть – быть удушенным, зарезанным, утопленным или, все-таки, интересней разбиться на машине. В любом случае талантливый сыщик уже никогда не облагодетельствует своими расследованиями бездарное человечество. Как хороши, как свежи были розы! Возможно, отыщут его труп, но уже никто не оросит слезами его, источенное червями, когда-то красивое тело. В тяжком раздумье он глубоко вздохнул и… Трудно поверить, но ничто не стесняло его грудь. Боясь ошибиться в счастливом открытии, Степан Михайлович осторожно пошевелил руками. При желании он сможет легко сбросить мешковину и отстоять право на жизнь. Его специально освободили от веревок и не закрыли в багажнике, чтобы фальсифицировать гибель. Ну нет, такой удачи им не будет. Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту, – мысленно промурлыкал повеселевший сыщик.

И вот она решающая минута. Автомобиль остановился, обиженно фыркнул и заглох. И уж совсем неожиданно повеяло ветерком с водной свежестью и лесной запашистостью. И это после городской загазованности. Кажется, сама вечность поднимает Степана Михайловича на своих крыльях, вселяет уверенность в торжество справедливости. Рядом легкий шорох, потом – хлопок дверки. Его оставили? Бросили на произвол судьбы не по доброте душевной, а будучи уверенными в его бессловесности. Вопреки логике? Но так хочется думать. В следующую минуту машина качнулась и медленно продолжила свой путь. Очень медленно и беззвучно. Уже все прояснилось, пора активно включаться в игру. Алексин здраво оценивал свои силы и опасался только за психическое здоровье Петрова. Он приготовился воскреснуть, но уже в следующий момент ощутил состояние свободного парения. Всплеск воды и, наконец, медленное погружение на дно водоема.

II

Если бы ты так завтракал, не

пришлось бы тебе так обедать.

    Диоген

Ленка смотрела на Виктора сквозь растопыренные пальцы – не только с наигранным испугом, но и с любопытством. Она и в мыслях не допускала с его стороны жестокости, просто представить не могла в образе тупого и грубого мужика, способного поднять руку на заведомо более слабого человека. И не хотела верить, что после развода и разъезда он быстро успокоится. Надо чтобы он постоянно думал о ней и страдал от расставания, не пустышка же она какая-нибудь. Существует устоявшееся мнение психологов, что для нормализации отношений требуется ровно половина срока совместной жизни. То есть в первые годы после развода надо ожидать множество самых глупых разборок с бывшими женами и мужьями, но время лечит и все расставляет по своим местам. Поверить невозможно, что когда-то этих людей связывали глубокие чувства, они дня не могли жить друг без друга, в любви родили замечательных детей. И кто виноват? Какой-то ненормальный психотерапевт, сам имеющий двух дочерей, написал, что очень даже естественно для женщин за жизнь иметь от пяти до пятнадцати мужчин, главное – умело скрывать от мужа. Надо думать, что к нему прислушиваются его домочадцы и поступают соответственно. Но какое он имеет право распространять субъективный взгляд на все женское население!? Если верить этому странному специалисту, то не может быть порядочных и честных женщин, а их мужья – все рогоносцы.

Общество программирует своих сограждан, в лице своих оракулов и кумиров подчиняет отдельную личность общему настроению. И вот уже появилось понятие сексуальной революции. Конечно, психологи и политики будут всегда искать обтекаемые термины, далекие от выразительного и точного русского языка, а мужья проживут единственную неповторимую жизнь во лжи и обмане – не свою, а навязанную неверными женами. Какая же должна присутствовать в женщинах неприязнь к мужскому населению, чтобы так искалечить судьбы, надругаться над доверчивыми мужьями – обманом заставить поверить в биологическое отцовство к нагулянным детям. И как Виктор должен относиться к бывшей жене – этой коварной и бессовестной нимфе? Впрочем, нимфа олицетворяет силы природы, для которой не существует такого расхожего у торгашей понятия как совесть. Зато как здорово звучит: женщина – это сама природа. Никак без нее нельзя, и с предательством смириться – тоже подобно суициду.

Виктор с чувством обреченности подошел к тумбочке, склонился над фотографией. Он никогда не сможет расстаться с милой дочуркой. А понимает ли жена чудовищность своих поступков? Ее порочность будет передаваться из поколения в поколение, накладывать отпечаток на судьбы невинных созданий. И как важно пройти бок о бок всю жизнь, открыто глядя в глаза друг друга, не запятнав собственной чести. Тогда старость отступает, а жизнь становится светлее. Есть у художника Серова «Девочка с персиком». Самая светлая нежность. Прожила тридцать два года. Позже, в присутствии гостей, ее муж достал картину из чулана, смотрел и повторял: Да, это правда. Часть Веры осталась в картине. Но как убедить Ленку, что в их силах сохранить неувядаемую вечность – чистоту отношений!?

Ее тонкий китайский халатик органично вписывается в мягкие формы кресла, поза соответствует атмосфере домашнего уюта и душевного комфорта. Диссонирует его ненависть. Накопленная давно. Неистовая. Не к ней конкретно, а мерзкой отравляющей действительности. Надо переломить себя, освободиться от психологического яда, разъедающего душу, искажающего даже самые невинные человеческие поступки. Но прежде он увидел духовную пропасть, которую обрел благодаря Ленке. Нет веры в людей – того единственного необходимого фундамента, на основе которого возможно строить семейные отношения. Из-за страха именно перед пропастью он должен покончить с женщиной, способной лишить его законного права на свободный выбор. Убить, что ли?.. Не в прямом смысле – физическом, а вытравить ее из собственной души. И правосудие не станет вникать в психологические тонкости, оно рассуждает с присущей ей простотой, лишенной философских заморочек, и необходимостью сохранять стадность. Порядочные люди тоже не нужны, устраивают законопослушные граждане. Конечно, с трибун и в школах пропагандируются чуть ли не коммунистические идеалы, на деле не возбраняется как угодно лавировать среди нелепых законов. Сверху до низу действует простая арифметика: не пойман – не вор.

Удар ладонью пришелся по руке со стороны правого виска, не принес ощутимого вреда. Разве что оглушил ее, развеял сомнения насчет его мужской решительности. Раньше не задумывалась о последствиях двойной жизни, как будто не знала об ответственности за предательство. Почему-то он уверен, она не станет поднимать шум. Так и вышло. И что толку кричать, если каждый день по дому разносятся женские вопли, семейные конфликты стали неотъемлемой частью общественного раскола. Она лишь опрокинулась с кресла, уткнулась лицом в ладони, поджала ноги. Хотела спасти внешность от увечий? В данном случае напрасный труд. Или подыгрывает? Ленка мало походит на улитку, способную прятаться в свою раковину – всегда смотрела открыто. Однако и он не имеет садистских наклонностей, достаточно видеть ее понимание и покорность. И потом… он хотел услышать от нее признание во лжи, мечтал увидеть хоть какие-нибудь проявления искренности и признаки раскаяния. Невозможно смириться с мыслью об иллюзорности совместно прожитой жизни. Счастливая жизнь? Совместность – это не просто территориальное объединение и телесная близость. Как ни странно звучит, но именно в чистых и светлых отношениях проявляется совместность. Тогда что такое любовь? Любить можно даже чужие страдания, и, соответственно, быть садистом. Значит, должен быть очень широкий спектр объединяющих признаков. А все вместе иллюзия – как хорошо выстроенный спектакль?

Они оставались один на один, ничто не мешало пробудить ее страх, заставить признаться в обмане и раскаяться. Даже солнце равнодушно проливало свет на трагический спектакль. Опять спектакль? Пожалуй, так. Нет желания принести ей боль. Он с ней просто расстанется, но без прежнего доверия и белых пятен в личной истории. Пусть будут грубость, обида и безнравственность. Он все стерпит, но его личная жизнь обретет материальность и продлится во времени. Без иллюзий. Ему не надо ее унижений, достаточно искренности. Успеть вовремя уйти, чтобы не наделать глупостей. Какие глупости? Обратил внимание на женские формы, как тут же пробудились дремавшие, а точнее – приглушенные, инстинкты. Сексуальная неудовлетворенность вызвала соответствующую агрессию. По ее вине его природная сущность испытывает нехватку жизненного тонуса. Он наклонился, рывком освободил ее лицо от символической ширмы. Наконец-то увидел испуганные глаза, нанес символическую пощечину. Драматический спектакль продолжается.

Странно видеть Ленку ползающей на полу в поисках несуществующей защиты. Какая наивность! Тоже своеобразная иллюзия. Сама не понимает, к какой пропасти привела его. Из-за собственного эгоизма и глупой безответственности. И его жалость… нахлынула булькающей волной. Потерял ее из вида, но душа кричит: скажи, я не прав! Жестом смахнул невольные слезы. Увиденное зрелище только укрепляло его в правоте. Одной рукой она тянулась к телефону, а другой – прикрывалась от его взгляда, как будто старалась скрыть намерения. Ее коварства хватило, чтобы сентиментальность уступила место очередному всплеску отчаянья. Она уже покалечила его душу, теперь хочет уничтожить физически. Но за что!? Он вырвал шнур из розетки, аппарат бросил в угол комнаты. Интуитивно чувствовал опасную черту. Есть чутье, но нет сил смириться с фактом предательства. Что дальше?

Исчезло наигранное стремление к насилию, потому что она не боится расправы. Уже нет морального превосходства и прежней насмешки над его нервным расстройством. Жалкая пародия на портрет, созданный Виктором в пору безумной страсти и являющегося теперь свидетелем отвратительной метаморфозы. Она скрывала свою сущность, а он стал жертвой мужской физиологии. Или поменялась?.. Да нет же! Его мысли продолжали метаться в поисках выхода из внутреннего конфликта. Нельзя переступать черту, и он не искал в своем насилии адекватности ее предательству. И была ли в ее поступках осмысленность. Где-то в подсознании сохранялась надежда на существование непреодолимой человеческой глупости. Все войны происходят тоже из-за глупого упрямства и отсутствия открытости. Никто не хочет быть врагом себе, и, что бы ни говорили историки, победителей не бывает. И что это за победа, если погибло больше тридцати миллионов, разрушено полстраны.

– Что же ты не бьешь? Добивай! – выговорила она, не скрывая слез обиды и унижения.

– У меня рука не поднимается. Кажется, я израсходовал все силы и… постарел.