Смерть офицера

– Что-нибудь случилось? – Голос ровный, никаких эмоций.

– Вы очень догадливы. Пытаемся воссоздать образ жизни Елены Владимировны, выясняем круг ее общения, собираем сведения о возможных недоброжелателях.

Мужчина молчал. Лишь тяжелое дыхание переносилось по проводам. Расстроен? Или боится быть замешанным.

– Вообще-то я мало с ней общался. Так, интересная женщина, с шармом… общительная. Иногда беседовали… о работе.

– Вы что же, сотрудники?

– Ни в коем разе! Работали в одном здании. И подруга ее здесь… Федорова Татьяна Юрьевна. После университета обе приехали в наш город, так и дружили. Наверняка, есть в книжке Кондаковой. Часто встречались в общей столовой, нередко покидали здание в одно время – тогда и появилось что-то вроде дружбы. Знаете, необязательная и приятная возможность развеяться от рабочей рутины. А что случилось?

Понятно, Юрий Георгиевич прикладывает усилия чтобы ускользнуть от неприятного разговора, поэтому отправляет по следу Федоровой. Если почуял смерть, то постарается похоронить и личные отношения с Кондаковой. Или уже знает о гибели молодой пары, теперь без опасения быть разоблаченным старается показать полную свою неосведомленность. Хотя бы для следствия. Трудно верится, чтобы нормальный мужик остался равнодушным к прелестям неординарной женщины. Конечно ее муж обладал тоже особыми талантами, иначе и быть не могло. Нет, Юрий Георгиевич, судя по словесному темпераменту, не мог составить ему конкуренцию. Тогда кто? Между многими зачеркнутыми номерами телефон Федоровой выделяется приятным островком – своеобразным укрытием от жизненных тревог. Только подруга может воссоздать истинный образ погибшей, передать ее переживания и увлечения. Наконец только она может являться главным свидетелем личной жизни Кондаковой. Здесь телефонным разговором не обойтись.

После изучения и обследования кухни подошел Алексей. Пожевал нижнюю губу, остро сощурил и без того колючие глаза.

– Могу вынести окончательный вердикт.

– Валяй!

– У них в семье не было конфликтов, и кому-то, как мне думается, их близкие отношения мешали.

– Прямо-таки, мешали! Но, похоже, твою точку зрения разделяет майор Довганич. Ведь это самое простое и понятное объяснение. И я, грешным делом, чуть ли не склонился к банальному конфликту. Ладно, уцепился за ниточку, попробуй дальше вытягивать.

– У тебя другое мнение?

– Нет у меня мнения. Довганич – тот да, не нашел явных следов и расписался в бессилии. Хочет обратиться к экстрасенсам.

– А нам что делать?

– Надо вжиться в образы молодых людей, попытаться заболеть их болезнями.

– Заболеть?.. Ха, нет проблем! Знать бы еще их болезни. Наше счастье, что Довганич не слышит.

– И не надо! Для нас, Алеша, важней даже не процент раскрываемости, а истина. Чтобы не пострадали невинные люди. А майор – часть бездушной системы с ее склизкими законами и мертвыми цифрами, иначе нам не пришлось бы уходить в частный сыск. Мы-то уж точно знаем, как стряпаются громкие дела и кому выгодно там работать.

– Ладно, я тебя понимаю, но в прокуратуре не ляпни. Вмиг лишат лицензии.

Любопытный тандем – Федор и Алексей. Их невозможно представить друг без друга. Пусть Алексин привык к ним по прежней работе в прокуратуре, так ведь есть и логическое объяснение нерушимой дружбе двух, внешне контрастных, людей. Алексей выглядит стручком гороха против располневшего в последние годы низкорослого Федора. Очень гармонично смотрится на плече фотографа огромная кожаная сумка с различной съемочной аппаратурой. Опять же по девичьи гибкий Алексей, кажется, может пролезть в любую щель в поисках необходимых улик. Соответственно у первого всегда по-доброму светятся глаза – карие навыкат, а второй своим взглядом способен заморозить любые теплые чувства. Выходит, любой возникающий вопрос рассматривается во всей своей противоречивости, без односторонней предвзятости. Классные специалисты, и работается с ними легко.

Все понятно и не ново, а все равно неприятно заскребло на душе. Упомянул про бездушность системы и сразу же вспомнил где-то прочитанные слова о Родине. Это одна общая семья, когда все вместе – родители, дети, божий храм, жилой дом, школа… И кладбище тоже одно – общее, там похоронены все близкие, там же похоронят и потомков. А теперь из-за нищеты пенсионеры не могут купить вкусных продуктов на праздничный стол. У автора горьких строк возникает резонный вопрос: А если это не Родина, то что мы должны защищать? Тяжелый вопрос, и кто-то же его спровоцировал. Система? Нет, есть конкретная прослойка людей, поставивших эгоистические интересы выше общественных, присвоивших общенародное достояние, предавших идеалы миллионов погибших соотечественников. Вот она горькая истина, не подвластная судебному разбирательству.

Степан Михайлович вместе с Алексеем в который раз прошел на кухню, но даже в четыре глаза они не нашли за что бы зацепиться. Хоть застрелись, нет каких-либо материальных следов постороннего человека. Заглянул в ванную, дал пару указаний Федору и снова вернулся к фотографиям. Болезненно прозвучали в сознании лопнувшие струны. Сколько уникальных и неповторимых звуков навсегда теряются во времени! Будь то естественная смерть или несчастный случай – одинаково утрата, но смерть, насильственная и незаслуженная, справедливо взывает к мщению. Еще две жизни непоправимо оборваны. Человечество обеднело ровно настолько, насколько не хватает этой личной неповторимости для всеобщей гармонии. Но какая гармония!? Это самое человечество в своей общей массе лишено духовности и душевности, питается только физиологическими ощущениями, неадекватными законами провоцирует рост преступности. Поэтому и происходит истребление в человеке остатков человечности – этой способности творить гармонию. Есть многочисленные факты суицида молодых людей с тончайшей духовной организацией. Надо бы опомниться, но общество неуклонно катится в капиталистическую бездушность.

Алексин в свои зрелые годы далек от идеализма, но свою деятельность воспринимает ниспосланной свыше. Именно он обязан заботиться о сохранении морального здоровья в обществе. Ни кто-нибудь, а он является проводником величайшей идеи – человеческой гармонии. Речь не идет о карающей функции его профессии и, тем более, выполнении бесчисленных указаний и проведении в жизнь установленных кем-то законов. И бог с ними – с этими дурацкими законами, собственная совесть важнее! Если бы каждый отвечал за себя лично, не было бы фашизма и войн. Только непонятно, как он со своей философией много лет продержался на государственной службе. Никто не догадывался, что он живет своей, скрытой для государственных структур, жизнью, имеет собственное суждение, далекое от обозначенной кем-то нормы поведения. Впрочем, убийцы тоже не считаются с общепринятыми нормами. А что в итоге?.. Поэтому в государственной структуре чиновники обезличены, а их поступки продиктованы кем-то сверху. Так, для порядка и без личной ответственности. И относительный внешний порядок соблюдается, а общество разъедает от криминальных метастаз. Неплохо бы проводить с законодателями тренинги с воображаемыми сценами насилия и убийства их близких родственников, чтобы законы появлялись более грамотными и справедливыми.

Голова мужчины неестественно скособочена – рассеченные мышцы не могут ее удерживать. Привлекательное, слегка вытянутое, лицо выражает счастливую умиротворенность, на обескровленных губах замерла ироническая улыбка. Презрение к суете сует? Если допустить его смерть первой, то можно представить ужас, испытанный женщиной. Она проснулась, но тут пришла ее очередь. Перед сном занимались любовью. Прекрасная увертюра перед жестокой смертью, которая сблизила их навечно. Как хороши, как свежи были розы!

По всей видимости, ничто не могло разлучить Кондаковых, и была в них магнетическая сила, притягивающая их друг к другу. Но это так – в общих чертах, на самом деле сущность роковой любви никто не объяснит, и байка про любовь и козла тоже всем известна. Мнение всякого стороннего человека, воспитанного на современных порнофильмах, будет выглядеть упрощенным до глупости. Кому как не Алексину понимать глубинную сущность настоящей близости. В отличие от Виктора Кондакова он мог запросто потерять подругу. Безуспешно метался по городу в ее поисках. Как посмел допустить!? Сама ушла, когда он бредил во сне, призывая в объятия порочных женщин. Можно представить оскорбление, испытанное Людмилой Николаевной. Могла не простить, но вернулась, поверив в его искренность и порядочность, смирившись с его, часто не контролируемым во сне, воображением и романтическим характером. И он упал ей в ноги, всю последующую совместную жизнь показывал свою любовь и преданность. Их размолвка и страдания остались в прошлом, теперь они вместе – на этом смертном одре. Так внезапно и драматически. Степан Михайлович уже видит на фотографиях не Кондаковых, а свою и Люсеньки растоптанную любовь. Кто посмел!?

Скопом навалились тягостные воспоминания, приближая события давно минувшие, когда Тайна двоих с ее духовным и душевным содержанием становилась объектом для охоты бессовестных людей. И только Степан Михайлович решился встать на сторону влюбленных изгоев, вынужденных защищаться с оружием в руках. А теперь не тот ли случай? Во все века настоящая любовь вызывала зависть, подвергалась психологическим и физическим атакам. И все же надо уйти от влияния удобной версии. Он мысленно отмахнулся от навязчивых образов, повернулся к выходу из квартиры. Шагнул и тут же, от неожиданности, замер. Перед ним, в дверном проеме, стоит молодой человек в офицерской форме. В правой поднятой руке мрачно поблескивает кривое лезвие ножа. Безжалостный взгляд не оставляет шансов на спасение.

3 июня. Утро.

Степан Михайлович, сидя за рабочим столом, пытается воссоздать однажды возникший образ убийцы, силится описать внешность. Высокий, крепко сложенный. Дерзкий бесчувственный взгляд. И оружие. Копия того, что лежит у майора Довганича в коллекции собранных материалов. Иллюзия выглядит достаточно реалистичной. Подсознательно создается версия – как возможность объединить документальные факты и некоторые домыслы. Непременно должен быть военный человек. Вошел в жизнь молодой семьи. Кто звал? Пожалуй, самый больной вопрос, способный расставить все точки. Никто не ответит, но в результате появился нож.

Он встал из-за стола, подошел к окну. Лето как лето. Однако погода на Южном Урале непредсказуема. Теплые дни сменились прохладой. На оконном стекле остаются косые следы от редких дождинок. И жизнь печальна, как всегда – по причине жестокости и разобщенности самих же людей. Непосредственно перед глазами серый тротуар, по которому снуют серые подмоченные люди, чуть в стороне – вход в агентство. Раньше была трехкомнатная квартира, но Алексин на месте окна устроил тамбур, опустил на асфальт широкую мраморную лестницу по металлическим косоурам. Неплохо смотрятся на торце козырька объемные буквы «Алекс». Прохожие засматриваются, пытаются сквозь оконные решетки разглядеть внутреннюю жизнь сыскного агентства. Будто и впрямь в деятельности частной фирмы могут существовать какие-нибудь особенности и секреты, далекие от объективной реальности.

Просторный кабинет без каких-либо украшательских излишеств – почти такой же скучный, какой был в прокуратуре. Именно туда впервые пришла Людмила Николаевна. Легко окрутила его, потому что ему стало в тягость ежедневное мрачное однообразие, связанное со спецификой работы. Очень хотелось светлых отношений. И что же? Он, как последний глупец, не разглядел своего счастья, не поторопился пустить ее в свою жизнь, а после трагических событий в Чертовке не было сил думать о создании семейного очага. И она не сразу поняла его – вдруг надолго исчезла. Он прочитал записку на тумбочке и со всей прытью бросился искать Людмилу Николаевну, его Милочку-Людмилочку. Ему посчастливилось, и окружающий мир опять расцвел красками. Она не только вернулась, но заняла прочное место в сфере его деятельности, то есть в сыскном агентстве «Алекс». Сначала фирма арендовала помещения в цокольном этаже жилого дома с вечно пыльными окнами, крутой лестницей и нависающей перед ней балкой с надписью «Не габарит». Иногда, в расстроенных чувствах, он забывался и в отместку за плохое настроение украшал голову шишками. И все равно, несмотря на российскую вакханалию и личные неприятности, жизнь казалась привлекательней и веселее. Что значат нерастраченная энергия, целеустремленность и надежда на честное правительство. Не о переменах ли накануне пыталась говорить Людмила. Хочет превратить офис в цветущую оранжерею.

Размышления были прерваны троекратным, как будто даже предостерегающим, стуком в дверь. Не дожидаясь разрешения, вошла высокая стройная женщина, что-то около бальзаковского возраста. В карих глазах – спокойная невозмутимость. Также уверенно когда-то в первый раз входила в его кабинет Людмила Николаевна, хотя ее точно никто не приглашал. Сейчас обстоятельства иные.

– Вы… Федорова?

– Татьяна Юрьевна.

– Виктор Юрьевич… Татьяна Юрьевна… – задумчиво повторил Алексин и, в ответ на вопросительный взгляд Федоровой, добавил. Присаживайтесь!.. Кофе?

Посетительница неопределенно пожала плечами, опустилась на край стула. Неторопливо расправила подол черной плиссированной юбки, как бы акцентируя внимание на смуглых коленках. Она явно не нуждалась в загаре. Смуглая кожа приятно контрастировала с белоснежной кофточкой. Если бы только не темные очки с диоптриями…

– В такую непогоду вы ухитрились прийти без зонта и не вымокнуть.

Он обратил внимание на тонкие длинные пальчики крепко охватившие миниатюрную сумочку. Есть характер, такую женщину с толку не собьешь. Вообще-то весь разговор носил ознакомительный характер, ни к чему не обязывающий. Так, расчет на удачу. Федорова поняла и расслабилась, позволила себе улыбнуться. Быстрым движением руки сняла очки, поправила темную короткую прическу, снова надела очки. Очень светская привлекательная особа, хотя и проскальзывает в манерах и облике цыганская психология.

– Давайте по-пустому баять не будем… – мягким певучим голосом она бесцеремонно прервала его отвлеченные рассуждения. – Вы меня пригласили, и я пришла, хотя не представляю своей роли в печальной истории. Правда, учились вместе, потом дружба получила продолжение… Но мы жили каждая своей семьей. Вот и все! Не знаю, что еще сказать. Какой-то майор Довганич уже домогался. Хочу, чтобы и вы меня поскорей оставили.

Несмотря на мягкую интонацию, Степан Михайлович, почувствовал не свойственную для женщин резкость. Или жестокость? И этот странный говор… Он встал из-за стола и по-дружески подсел к ней сбоку, тем самым смягчая казенную обстановку. Она имеет полное право совсем с ним не общаться и тем самым оставить его ни с чем. В его случае без доверительных бесед любое расследование не может иметь успеха. Пусть ему самому надоели бесконечные допросы, но в его силах использовать накопленный опыт по части психологии.

– Татьяна Юрьевна, вы поторопились. Я вас не допрашиваю. Мне совсем нет дела до ваших былых отношений, кроме вашего мнения о Кондаковых. Меня также мало интересуют детали их семейного быта и банальные размолвки, важнее общее впечатление. Видите, я даже ничего не записываю.

Деликатное замечание оказалось как нельзя кстати – что значит многолетний опыт. Бесспорно, Степан Михайлович мог бы воспитать достойное поколение сыщиков – не тех, которых называют костоломами, выбивающими любые желательные показания. И она оценила его деликатность – прямо-таки, воспряла, а в глазах появился живой блеск. Положила ногу на ногу, склонилась на выставленную ладошку, должно быть, копируя «Мыслителя» Родена.

– Я бы сказала, они казались идеальной парой. Лена очень любила своего мужа, а он… мечтатель. У него фантазии. В чем-то не было понимания… Она сомневалась в его чувствах, но я видела, какими глазами он смотрел на нее. Не болтобай какой-нибудь из нынешних депутатов. Это грустный взгляд влюбленного человека – с примесью ревности и недоверия.

– Вы говорите, ревность. Если точнее, то в чем она выражалась?

Федорова с открытым презрением посмотрела на портрет Дзержинского, сняла очки, задумалась, остановила взгляд на Алексине.

– Лена гуторила… не знаю, насколько правдиво. Ну, он видел между ними кого-то третьего. Своего рода препятствие для полного доверия. Ей бы разобраться… так жареный петух не клевал.

– Вот как! А сам безупречен в верности? – Должно быть, Степан Михайлович начал забываться, если речь повел о Кондакове, как о здравствующем человеке.

– О таких вещах можно только догадываться. Мне кажется, природа и социальные условия наделили мужчин большей свободой. Кто-то использует ее на полную катушку, но Витя любил жену, был скован своими чувствами. Если что позволял себе, то от безысходности, не получая компенсации своим душевным затратам… Обычное недопонимание. Однажды, на вечеринке, проговорился моему мужу о своем увлечении на стороне, а тот пересказал мне, чтобы я не очень идеализировала Виктора. Так я сама знаю, какой он морговитый в отношении сторонних кулем. Наверное, все мужчины не любят проигрывать в сравнении, вот Юрик насгал и сделал.

– Хорошо. А вы сами симпатизировали Кондакову?

– Я!? – Прозвучало что-то среднее между возмущением и удивлением. – А как вы думаете! Не гляди, что по-банному крыт, у него в руках все родится. Достойный человек заслуживает соответствующего внимания.

Теперь Степан Михайлович мог дополнить портрет Татьяны Юрьевны. Тоненькая, изящная, с бархатными глазками и соблазнительными пухлыми губками. После прямого вопроса расцвела, и следователь испытал волнующее движение воздуха. Что ж, надо ковать железо, пока горячо.