Слово. Словарь. Словесность: к 250-летию со дня рождения Ивана Андреевича Крылова. Сборник научных статей

чем больше чистит он,
тем только больше пятен («Голик»);
чем нравом кто дурней,
тем более кричит и ропщет на людей
(«Волк и Кукушка») и мн. др.

Регулярно встречаются функциональные варианты басенных отрывков: это и прямая цитата с отсылкой к Крылову, и закавыченные слова, и цитата скрытая, и фрагмент полного высказывания, выполняющий функцию аллюзии или реминисценции. Нередко басенный фрагмент вводится с изменениями, нарушением точности цитирования, что является одним из законов текстовой адаптации «чужого слова». Так, слова уж брать, так брать, а то и когти что марать («Вороненок») были в измененном виде употреблены А. С. Пушкиным в значении «если уж предпринимать что-л., так что-то важное, существенное»: Если я друзей моих не слишком отучил от ходатайства, вероятно, они вспомнят обо мне <…> Если брать, так брать – не то, что и совести марать – ради бога, не просить у царя позволения жить в Опочке или в Риге; черт ли в них? а просить или о въезде в столицы, или о чужих краях (А. С. Пушкин – П. А. Плетневу, 4—6 декабря 1825 г.).

Подобное свободное цитирование свидетельствует о глубине вхождения авторского слова в живую речь.

Иногда встречается лишь намек на текст Крылова, заместитель собственно цитаты. Например, басня «Оракул» заканчивается моралью: «Судей таких видали, которые весьма умны бывали, пока у них был умный секретарь». У Пушкина встречаем отсылку к басне в стихотворении «Послание к цензору», причем интертекстовый шаг поддерживается и композиционным сходством (финал стихотворения):

И службою своей ты нужен для царя,
Хоть умного себе возьми секретаря.

Свободное обыгрывание Крылова Пушкиным не редкость. Так, слова из басни «Лисица и Осел» и я его лягнул: пускай ослиные копыта знает («о смелости перед некогда сильным противником») дают сегментацию цитаты:

<…> геральдического льва
Демократическим копытом
У нас лягает и осел:
Дух века вот куда зашел!
(А. С. Пушкин. Езерский)

Фрагмент развернутой цитаты стремится к автономности. Например, слова а смотришь, помаленьку то домик выстроит, то купит деревеньку («Лисица и Сурок») употребляются в иронической оценке нечистых на руку предпринимателей, политиков, в осуждении корысти, прикрываемой патриотизмом и т. п. Типичным будет и разделение паремии на два сегмента: Имя «патриот» – как награда от потомков предкам. Если же человек сам себя одевает в имя «патриот» – это все равно, что он присваивает чужие награды <…> Не похоже ли это на некоторых отечественных «патриотов», не стесняющихся одевать майки с гербом РФ, но при этом «выстраивающих домики», то бишь виллы, на чужих морских берегах и «скупающих деревеньки», то бишь земли, по всей России! (А. Степанищев. Патриотизм – последнее прибежище негодяев?) (Интернет-газета ZONA KZ. 2009. 23 дек. http://rusedin.ru/author/ stepanishev/ index.html).

Содержание и цитатный потенциал ряда басен универсален, т.е. полидискурсивен, и может быть применен к открытому ряду контекстов, свободно расширяет интертекстовое пространство. Возникает сочетание различных дискурсов, что определяет особенности рассмотрения басенного текста как ресурса интертекста. Так, художественные достоинства и патриотическая основа басни «Волк на псарне» определили чрезвычайную популярность этого произведения. Это едва ли не единственная басня Крылова, которая в учебных пособиях последовательно комментировалась прежде всего в контексте Отечественной войны 1812 года. Однако необходимость комментирования басен Крылова, часто создававшихся как реакция на конкретные события, возникает уже в XIX в. Исходный дискурс-контекст, необходимый для адекватного восприятия содержания произведения в соответствии с авторским замыслом, уходит в содержательную периферию. Так произошло, например, с известной басней «Демьянова уха», при этом ее место в круге словесной культуры только упрочилось. Басня «Волк на псарне» занимает несколько иное положение. Собственно событийная ее основа сводится к следующему: агрессор превращается в жертву в результате просчета; смертельная опасность нависает над агрессором; следует категорический отказ от примирения, предлагаемого агрессором для своего спасения. Однако этим содержание басни не исчерпывается, нарративные сопроводители в развитии полидискурсивности начинают преобладать в цитировании: периферийные для смысловой доминанты басни интертекстовые единицы по употреблению могут превосходить опорные сегменты текста.

Участки, реализующие полидискурсивность интертекстовых единиц (здесь – цитат), сводятся к следующему:

1. Историческая основа (контекст) басни как актуализация исходного дискурса. Первые цитации басни, в дальнейшем многократно воспроизводимые, связаны с отражением событий Отечественной войны 1812 г. Например:

Однажды, после сражений под Красным, объехав с трофеями всю армию, полководец сел на открытом воздухе, посреди приближенных к нему генералов и многих офицеров, вынул из кармана рукописную басню И. А. Крылова и прочел ее вслух. При словах: «Ты сер, а я, приятель, сед», произнесенных им с особенною выразительностью, он снял фуражку и указал на свои седины (И. И. Быстров. Отрывки из записок моих об Иване Андреевиче Крылове <1846>).

Этот случай получает дальнейшую литературную обработку, басня пересказывается, сопровождаясь точными или свободными цитатами.

2. Бытовые происшествия, частная жизнь, текущие события, разного рода курьезы.

Минувшей ночью французский военный корабль был атакован сомалийскими пиратами, которые были взяты в плен. Так им и надо. Волк, думая залезть в овчарню, попал на псарню (http://diana-bosch.livejournal.com <2009>).

Басенный текст обычно проявляет ассоциативную подвижность. Цитата может возникать как реакция на тему, слово и т. п. В результате образуются ассоциативные структуры, обладающие интертекстовой самодостаточностью. Типичным будет положение, когда цитатный фрагмент не соотносится с басенной содержательной доминантой и опирается на нарративные сопроводители. Нередко слово-сегмент в буквальном значении выступает как текстовый стимул. Например:

Название блюда (уха) последовательно дает реакцию демьянова уха, исходное значение — «назойливое угощение или услужливость», являющееся основой басни «Демьянова уха», выступает лишь как интертекстовый фон В январе мы начали уже помышлять об обеде, который хотели дать у себя в день рождения Ивана Андреевича <…> Разумеется, была стерляжья уха под именем демьяновой ухи и все, что можно было придумать тонкого, роскошного и вместе соответствующего гастрономическим вкусам Крылова

(Е. А. Карлгоф. Жизнь прожить – не поле перейти <1881>).

Иногда интертекстовая единица вводится как реакция на двойной стимул. Так, начало басни «Петух и Жемчужное Зерно» (навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное Зерно) разделяется, образуя ассоциативную структуру, осложненную текстовой парадигмой стимула (жемчужное зерно> жемчуг> золотой зуб). Оба стимула (жемчужное зерно и навозна куча) соотносятся и с универбацией (жемчужное зерно> жемчуг, навозна куча> навоз), актуализирующей бытовую конкретику:

Новая перспектива: свобода в жемчуге: У доктора Смирнова на виду золотой зуб. «Спрячьте его, а то реквизируют».

– «Я нарочно показываю, хочу поменять на навоз. Вот, братец мой, навозу-то! Всё навоз и навоз!» — «Наверно, есть, петух, помните! нашел жемчужное зерно!» Доктор не понял меня и не мог понять (М. М. Пришвин. Дневники. 1920).

В числе векторов интертекстовой деривации следует отметить контаминацию, т.е. объединение или смежное положение фрагментов из разных источников. Распространенной будет, например, макротекстовая контаминация, в примере ниже – это объединение измененной скрытой цитаты из «Русалки» Пушкина (Невольно к этим грустным берегам Меня влечет неведомая сила) со словами из басни Крылова «Крестьянин и Работник»):

В писании сказано: Он ахнуть не успел, как на него медведь насел. Так и я: Ахнуть не успел, как уже невидимая сила опять влечет меня в таинственную даль. Сегодня еду в Петербург, оттуда в Берлин и так далее (А. П. Чехов – М. В. Киселевой, 11 марта 1891 г.).

Интертекстовая энергия басен Крылова, входящих в круг русской словесной культуры, направлена от исходной морали как основы произведения к вовлечению в явное или скрытое цитирование фрагментов, соотносимых с нарративными сопроводителями, косвенной событийностью, развитием разнообразных структурно-семантических парадигм и основана на определенной организации используемых единиц.

Итак, интертекстовая энергия басен Крылова направлена от исходной морали как основы произведения к вовлечению в явное или скрытое цитирование фрагментов, соотносимых с нарративными сопроводителями, косвенной событийностью, развитием разнообразных структурно-семантических парадигм, контаминированием, ассоциативной подвижностью и основана на определенной организации используемых единиц – векторами интертекстовой деривации. Показательно, что прошедшие два века показали последовательную преемственность и значительное типологическое сходство в череде бесконечных употреблений басенного слова Ивана Андреевича Крылова.

Рогова К. А.

Отрицательные предложения в тексте басен И. А. Крылова

При изучении языка басен И. А. Крылова исследователи чаще всего обращаются к анализу лексических и фразеологических средств выражения, сближающих их с народным языком, отмечаются и анализируются вошедшие в русский язык крылатые выражения – их около 50 [см., Мокиенко, Сидоренко].

Однако отмечено также и то, что«несмотря на небольшой объём текста, а во многом именно благодаря этому, басни представляют интереснейший материал для изучения структурно-композиционного строения и смысловой организации отдельного жанра» [Полуянова 2001]. Как утверждает автор, значимым при этом оказывается когнитивный подход, внимание которого «обращено к процессам понимания и построения речевых сообщений» [там же].

Басня как жанр обычно определяется как короткое произведение в стихах или прозе, героями которой часто являются животные. Оно направлено на осмеяние человеческих пороков, недостатков общественной жизни, для него характерно наличие морали (в начале или конце текста).

В качестве главной композиционной черты басни традиционно отмечают ее двучленность. Одна часть представляет некий рассказ, вторая – моральный вывод из него. Обращение к изучению композиции басен Лафонтена и Крылова позволило исследователям отметить их общую черту: вторая часть – мораль не только подводит итог басенному сюжету, «но плавно входит в сам рассказ, частично декодируя аллегорию и подготавливая вывод: дидактическое воздействие становится более опосредованным и неоднозначным». К способам проявления этого взаимодействия отнесены такие явления, как«вариативность языка и тона изложения, присутствие остроумного и лукавого рассказчика, психологизм персонажей; драматургия сюжетной постановки» [Пушина 2012: 135].

Одним из приемов непосредственного «наслоения» смыслов названа риторическая фигура силлепс – «употребление одной и той же лексической единицы одновременно в прямом и переносном значении» [там же, со ссылками на Выготского (1986:157) и Гака (1996)]. Это положение получает уточнение: «Используя грамматико-синтаксические механизмы встраивания силлепса в текст, Крылов располагает его в ударных элементах строфы или стиха, что обеспечивает внимание и правильное декодирование приема» [139].

Это замечание заставляет обратить внимание на синтаксис текста басен, конструкции которого могут быть использованы не только как средство включения определённым образом актуализированной лексики (что несомненно), но и как самостоятельное средство формирования смысла.

Наблюдение над текстом басен Крылова в указанном аспекте привлекло внимание к употреблению в баснях, в их обеих смысловых частях отрицательных предложений:

«Вот закипит, вот тотчас загорится!»
Не тут-то: море не горит.
Кипит ли хоть? – И не кипит. <…>
Наделала Синица славы,
А моря не зажгла
Примолвить к речи здесь годится,
Но ничьего не трогая лица,
Что делом, не сведя конца,
Не надобно хвалиться («Синица»).

Мы рассмотрели 20 самых популярных басен, и оказалось, что во всех текстах присутствовали отрицательные предложения. Определение этой синтаксической категории в Лингвистическом энциклопедическом словаре [1990] дано Е. В. Падучевой: «ОТРИЦАНИЕ – элемент значения предложения, который указывает, что связь, устанавливаемая между компонентами предложения, по мнению говорящего, реально не существует (А. М. Пешковский) или что соответствующее утвердительное предложение отвергается говорящим как ложное (Ш. Балли). Чаще всего отрицательное высказывание делается в такой ситуации, когда соответствующее утвердительное было сделано ранее или входит в общую презумпцию говорящих. О. – одна из свойственных всем языкам мира исходных, семантически неразложимых смысловых категорий, которые не поддаются определению через более простые семантические элементы» [1990].

В своей монографии 2013 года «Русское отрицательное предложение» Е. В. Падучева обращает внимание на то, что плодотворным для изучения отрицательных предложений оказалось для нее «преодоление трансформационного подхода в исследовании» и «уверенная работа в рамках композиционного подхода к отрицательному предложению как к языковой структуре с присущим ей соответствием между формой и смыслом» [Падучева 2013:8].

Приведённые положения имеют прямое отношение к рассмотрению роли отрицательных предложений в баснях – в данном случае в баснях И. А. Крылова. Не остается сомнений, что в части басни, которая сообщает о событии, отрицательные предложения имеют значение, указывающее на отсутствие связи между предикативными членами предложения: Море не горит и не кипит; Синица моря не зажгла (Синица); «И гневаться напрасно он изволит: питья мутить ему никак я не могу» (Волк и ягненок). Я по делам гонцом у барина большого; Ну, некогда ни пить, ни есть, Ни даже духу перевесть (Белка). В данной позиции отрицательные предложения чаще всего представляют собой перволичные конструкции разной структуры, представляющие мысль о том «что некоторое положение вещей не имеет места» [см. выше]. Содержание каждого высказывания представляется как событие, «которое локализовано в некоторой человеческой сфере, происходит в некоторое время и имеет место в некотором реальном пространстве» [Арутюнова 1988: 172]

Рассматривая философские основания разных подходов и принципов осмысления явления в высказывании, Падучева пишет: «По Канту, человек всегда стремится абстрактное интерпретировать в терминах чувственного опыта, соотнося трансцендентное со своим жизненным опытом посредством аналогии, сопровождая се (при наличии критического подхода) использованием „принципа фиктивности“ (alsob, „как если бы“). Особенно полон косвенными изображениями по аналогии наш обычный, разговорный язык» [Падучева 2013: 42]. На данном участке текста у Крылова реализуются различные средства разговорной речи (Ну, некогда ни пить, ни есть, Ни даже духу перевесть; и тот дурак, Кто слушает людских всех врак: Все про Очки лишь мне налгали; А проку на волос нет в них (Мартышка и очки).

Второй компонент текста переведен на стадию обобщения со значением, о котором писал Балли: соответствующее утвердительное предложение отвергается говорящим как ложное: Он, кажется, из кожи рвется, Да только все вперед не подается, Как Белка в колесе; Невежи судят точно так: В чем толку не поймут, то все у них пустяк (Петух и жемчужное зерно); А я бы повару иному велел на стенке зарубить: Чтоб там речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить (Кот и повар).

Рассматривая высказывания указанных групп в аспекте «событие – факт», следует, вслед за Н. Д. Арутюновой, отметить очевидную принадлежность их «к сущностям разных миров. Имя факт ориентировано на мир знания, т.е. на логическое пространство, организованное координатой истины и лжи, имя событие ориентировано на поток происходящего в реальном пространстве и времени» [Арутюнова 1988: 168]. В случае второго компонента повествование ведется от лица автора, выполняя его главную функцию: представлять «концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей и через них являться идейно стилистическим средоточием, фокусом целого» [Падучева 2013:187]. Используются высказывания с обобщенным значением, в той же роли выступает сравнение.

Так одна и та же конструкция – отрицательное предложение используется в разных значениях, нечто в духе риторического приема – силлепс, отмеченного исследователями в качестве фигуры, характерной для басни. Он последовательно выдерживается во всех баснях Крылова, соединяя информацию о человеческом поведении с его оценкой, что придает морали характер не столько поучения, сколько размышления, повышая уровень взаимодействия с читателем.