Благодарение

Проследим до конца за судьбою сома-баловня:

Вот уж нас возле берега двое —

Я и сом, как бревно живое,

В воду хочет, а я не дало

– Кто тебе говорил – поборю? —

Еле-еле в мешок его впятил,

Он по мне все хвостом колошматил,

Всю дорогу башкою мотал,

Воздух жабрами жадно хватал,

Бросил я его на соломку,

Отошел от него в сторонку,

Сом раскрыл свою страшную пасть

И признался: – Сильна твоя власть!

Стихотворение это – маленькая поэма! Сила, удаль, буйное ощущение жизни, смекалка, хитрость и доброта – словом, все то, что есть в характере народа.

***

В последнее время в нашей, особенно молодой, поэзии распространилось поветрие «трагичности». Эта «трагичность» присутствует всюду, в капле дождя, в березовой ветке, в застолье.

Нота трагичности Блока, «разросшаяся» в тысячи разнообразных ноток, стала для иных молодых поэтов направляющей линией в их творчестве. Они, как мелкая рыбешка, клевали и цеплялись на «крючки» блоковских тревог и смятений. Разжигание собственного мелкого воображения до некоего призрака, переходящего в состояние почти галлюцинирующих «выкриков души», в «символ-судьбу», в неизбежность. И все это – надуманно, постыдно лениво, а мощная и огромная жизнь, как весенняя Волга, раздвигает берега и течет вольно и далеко:

Песни! Песни в душе! Бой и звон родника,

С водопольем, с морями, с горами братание

И, как мамонт, душа моя из ледника

Начинает немного, немного оттаивать

Это ты, мой спаситель, мой ангел, мой друг,

Спутник милый, так искренне мною согретый,

Мой щемяще доверчивый клятвенный звук,

Долетевший с балкона Ромео – Джульетты!

Я ребенок. Я радуюсь. Плачу. Грущу.

Окликаю тебя с заповедного луга.

А чего я на нашей планете ищу?

Только друга! Единственно верного друга!

Это – горькое признание, может, в минуту слабости, – жалоба, укор, но ведь через какие пороги житейского опыта и человеческого самоутверждения прошла, как прожгла себе дорогу, – эта трагическая мысль о недолговечности счастья в движении вечности, о личном и дорогом.

Такая распахнутость навстречу ветру времени, навстречу солнцу и житейским бурям обязала Виктора Бокова стать мужественным, эпически воспринимающим мир: его историю, его нынешний день. Она, эта распахнутость, наградила поэта истинно народной чертой – жить, как работать, а работать, как жить. И даже военное лихолетье в изображении Виктора Бокова – это не отдельная трагедия, навалившаяся на землю, а часть общей вселенской борьбы за человеческую личность и достоинство, за человеческое чувство любви и радости, благодарности и благородства:

Когда на войне получил я ранение,

Сестре госпитальной сказал, улыбаясь

– Возьми мое сердце на сохранение,

А вовсе убьют – так на вечною память. —

Сестра посмотрела серьезно, внимательно,

Обшарила шрам, зажитой и зашитый:

– Уж лучше мое забери обязательно,

Оно тебе будет надежной защитой! —

И я согласился. И тут же, не мешкая,

Взял сердце: – Спасибо, сестрица, огромное! —

И снова в окопы. Но пуля немецкая

Меня с той минута ни разу не тронула.

Все небо пылало огнями салютными,

Победную радость весна принесла нам.

Я правду сестре говорил абсолютную,

Когда ее сердце назвал талисманом.

Стихотворение-рассказ, стихотворение-повесть. Умение Виктора Бокова передать в сюжетной форме самые, казалось бы, личные размышления, – удивительно. Это умение и привело его на поле эпических поэм, где молодецки развернулись его порывы, расковалась его речь, заговорила ритмическая музыка строф, обращенная к израненной, но на веки вечные родной и незаменимой земле:

Шли по тебе пахотники,

Шли по тебе лапотники,