Благодарение

Помоги от прошлого забыться.

Новые желанья пробуди,

Помоги душою обновиться

Для большого, трудного пути.

Интернационализм Василия Федорова проявляется в доброте, в заботе о человеке, о хлебе его насущном, в заботе о природе: ведь природа, как наш насущный хлеб и труд, необходима всему человечеству. Для Василия Федорова— гражданина земли, на которой загорелся красный огонь баррикад, поэта, несущего свет Революции, свет братства и равенства, – лозунги – пустые слова, если они не подкреплены искренними чувствами и конкретными делами. Братство на словах – насмешка над ним. Правда на словах – жалкая игра. В творчестве Василия Федорова все наши лучшие революционные заветы и заповеди воплощены в образы реально мыслящего художника…

Ездить, например, из края в край, из государства в государство и картинно заявлять, что мир – единое целое, что человек и человечество – звезда и космос, что все похожи друг на друга, что все родственно равны и почти одинаковы, – еще не значит быть на самом деле интернационалистом. Интернационализм – понятие классовое, революционное, как ты его ни толкуй, как ты его ни выворачивай.

Для меня легендарный поэт и воин туркменского народа Махтум Кули, сражавшийся мечом и словом с захватчиками, посягнувшими на его родную землю, более интернационалист, чем тот, кто проповедует интернационализм за пышными банкетами политических предателей, торгующих этим понятием…

В минуты тоски по отеческому краю Махтум Кули сказал:

Мой ум ничтожен

Вдали от Родины!..

Сколько горького смысла за этой фразой, сколько огненного желания действовать, сражаться! Сражаться за настоящую, необходимую тебе и твоим близким правду – сражаться за общее священное дело на планете…

Василий Федоров яростен в слове, богат в красках и движениях слова, но не поспешен в стремлении насладиться известностью, насытиться славой. Ему нужен и понятен труд другого поэта, дорог авторитет и судьба поэта.

Ныне немало стихов и поэм, похожих на синтетические новогодние елки; и цветом эти елки зеленые, и колючки у них густые и тонкие, и пирамидальная продолговатдсть елок учтена, и доступны они, а вот нет в них того родного, того пахнущего смолистой древностью уюта, ласки природы…

У Василия Федорова слово – летящая стихия. Эта стихия и есть божественный огонь поэта, его неистребимая сила.

Сколько раз я ловил себя на мысли: поэзия, как работа с огнем, работа с металлом, требует от человека и ловкости, и сметки, и, конечно, храбрости.

Я всегда относился и отношусь к Василию Дмитриевичу с чувством благодарности. Но однажды, по моей вине, между нами произошла короткая, но весьма темпераментная ссора, вызванная окружившей нас в тот момент сумятицей и разноголосьем случайной публики. Я тяжело переживал это. И как-то, первым, попробовал примирить наши души, протянул Василию Дмитриевичу руку, но в ответ услышал: «Погодите, я еще должен уточнить кое-какие моменты вашего поведения, тогда решу, как мне вести себя при встречах с вами!» Я не обиделся, думая, что он прав, что нельзя было вот так с бухты-барахты терять мужскую дружбу, как нельзя теперь вот так с бухты-барахты отмахнуться от происшедшего.

Разница в возрасте, разница сделанного – поле, через которое уважающий себя и свое призвание молодой поэт не побежит опрометчиво, не полезет по-свойски обниматься, не дерзнет хмельно похлопать по плечу седого, знаменитого честным талантом старшего брата. Не дерзнет! А если Дерзнет – цена ему, как говорил Твардовский, пятнадцать копеек в базарный день…

Не о таком ли витии слухов заметил и Василий Федоров:

Все ворочают умами

Ходит Пушкин

Между нами!

Где же?

Видимо, сей бард

Не имеет бакенбард.

Одно дело – читать поэта и вздыхать о том, что вот и мне бы покататься по Африке, и мне бы покричать на парижской эстраде стихи, попробовать американского «виски» в праздничном кругу аристократов; другое дело – читать стихи поэта и все время ловить себя на том, что ведь и ты болеешь этим горем, и ты мучаешься этой заботой, и ты видишь, как уплывает в синие туманы родная обезлюдевшая деревня, как стареет твоя одинокая мать, видишь, как по вечерам сидят в темных одеждах на покосившихся завалинках старухи, вдовы, рано сникшие от труда и горя русские верные невесты, жены-солдатки: