У подножия радуги. Документальная повесть

– Да я не сержусь. Откуда только узнали?

– А ты думал, мы тебя без проверки с распростертыми встретим?.. Ну, добро. Значит, так: пару дней на отдых и размышления, а потом действуй. Пошли. Дорога была неблизкая, отоспаться надо. Подводчиков я сам отправлю, как передохнут.

3

Снег мягко поскрипывает под лыжами. Сверху сыплется пушистая невесомая пороша, тепло укутывает лапы сосен. Иногда ветвь не выдержит большой тяжести, прогнется, и с ее зеленых игл сорвется белая лава, засыплет глаза. А по лесу прокатится широкое настороженное шуршание, будто шепот деревьев. И снова кружится молчаливая пороша, плавно и неустанно, точно никогда не будет ей конца.

Николай бежит и думает лишь об одном. С каждым днем все больше деревень и хуторов просыпаются для борьбы с захватчиками. Теперь уже во всех окрестных деревнях Жирятинского района созданы взводы и роты самообороны. Есть своя группа и в Маркове – недавно Николаю сообщили об этом разведчики отряда Понасенкова. Как-то там живут Марюхины – затаились в своей избе или помогают самооборонцам?.. Борьба все разгорается. Уже сейчас фашистам приходится туго. Нередко случается так, что отряды карателей численностью до ста человек и более с минометами и артиллерией по неделе штурмуют какую-нибудь деревушку и уходят ни с чем, потеряв в боях половину своего состава. А в соседнем Дятьковском районе партизаны и местные жители восстановили Советскую власть. Нормально работают почта и типография, ежедневно выходит газета. Вначале оккупанты как-то не придавали этому значения, думали – все рассыплется само собой, а когда спохватились, было поздно – к партизанам не подступиться…

Шуршит под лыжами снег. Извилистая лыжня опоясывает балки и перекаты, то ныряет в гущу молодняка, то круто взбирается на отрог, то ручейком-падуном низвергается вниз, на самое дно оврага, и медленно вьется дальше.

Николай устал, а путь еще долог.

Сегодня у него был удачный день – встретил двух врачей из окруженцев. Оба согласились уйти на Козелкин Хутор – хороший подарок отряду!.. За два месяца только он привел к Понасенкову несколько десятков настоящих парней. А разве один он занимается подбором людей?

Десятки разведчиков и пропагандистов снуют по деревням и глухим хуторам, и пусть пока маленькими ручейками, но текут со всех сторон люди с оружием в руках. С приходом Борисова в отряде было восемнадцать человек, а теперь – около трехсот…

Лыжня выбежала из леса и сразу уперлась в прясло окраинного огорода. Николай остановился передохнуть и присмотреться к хутору. По данным разведки, враги здесь не появлялись ни разу.

Крохотный хуторок – всего пять домиков. Низкие, старые, беспорядочно раскиданные по поляне, без света в окнах, без поскрипа калитки или колодезного журавля, они казались необитаемыми. И все-таки здесь жили люди, а одного из них Николай должен повидать сегодня.

То ли заброшенность хутора, то ли какая-то слишком уж неестественная, неживая тишина, то ли еще что вселило сомнение в успех длинного перехода. Он постучал в окно домика, стоявшего вторым с дальнего конца хутора. Прислушался – за окном тихо. Встреча не удивила Николая. Время стояло тревожное, многие стремились затаиться, порой не откликались даже на знакомый голос соседа.

Он постучал настойчивее. В ответ – молчание. Но Николай уловил какое-то движение внутри избы. На боковые стекла легла неширокая тень, видимо, кто-то выглядывал на улицу, стоя в простенке.

– Откройте, свои! – негромко попросил Николай и снова постучал.

– Кто? – донеслось из-за окна. Голос женский, недовольный.

– Выйдите в сени!

– Ну, чего тебе? – уже из сеней спросил голос.

– Я – друг Виктора Семеновича, с хорошей вестью пришел, отоприте, да поскорей, нельзя торчать перед дверью.

Женщина задумалась.

– Откуда пришел-то?

– В избе скажу.

После недолгого колебания женщина громыхнула задвижкой. Николай торопливо прошмыгнул мимо хозяйки, боясь, что она передумает и захлопнет дверь.

– Зажгите свет! – попросил Николай хозяйку, когда она вошла вслед за ним в избу.

– Так, что ли, нельзя?

– Нельзя.

Женщина долго завешивала окна. Потом чиркнула спичкой, зажгла лампу без стекла.

Тусклая мигалка осветила хорошо прибранную избу, чисто выбеленные стены, недавно выкрашенный пол, громоздкий комод, цветастый полог кровати. В избе густо пахло самогоном.

Полог раздвинулся, и на Николая глянуло сытое бородатое лицо, по которому в полутьме трудно было определить возраст хозяина.

– Зачем пустила? Говорил – не отзывайся, дура!.. – И, не дожидаясь ее оправданий, метнул взгляд на Николая. – Чего тебе? Спать у нас негде, сам видишь, иди к соседу, там просторно.

– Он твоим другом назвался, – вставила женщина.

– У меня нет друзей, каких вижу впервой. Женщина испуганно глянула на Николая и даже приподняла правую руку, как бы собираясь перекреститься, но тут же опустила ее и стала поправлять халат на груди.

– И все-таки есть, – возразил Николай и присел на стул подле окна. – Вы бы встали, поговорить надо.

– Слышу и так. Хвор я вставать-то.

– Что ж, можно и так. Да вы на нее не сердитесь, Виктор Семенович, я ведь действительно с добром пришел. Я знаю – вы офицер и здесь оказались не по своей охоте. А вы, конечно, понимаете, где сейчас должно быть ваше место.

Глаза Виктора Семеновича торопливо шмыгнули по стенам избы.

– Выйди! – сказал он женщине.

– Зачем? – остановил ее Николай. – У меня от нее секретов нет.

– А коли нету, так отвечай разом – о партизанах будешь гутарить?

Николая задел этот резкий переход на мужицкий жаргон, но он спокойно ответил:

– Да. О партизанах.

– Дык вот какое дело, – умышленно растягивая слова, видимо собираясь с мыслями, сказал Виктор Семенович. – Никаким охвицером я никогда не был и чести такой не хочу. А живу тут спокон века, вот и жена скажет то же. И в армию меня не брали по годам и по здоровью. И всяких провокаторов слухать не желаем, и можешь идтить своей дорогой, понял? А тревожить хворых людей не советую.

– Но как же, Виктор Семенович? Вы, на сколько мне известно, старший лейтенант, да и возрастом я чуть моложе вас, а что касается бороды, сам недавно снял. Я понимаю, доверять всякому в такое время нельзя, но у меня есть доказательства. – Он расстегнул полушубок, достал сложенную вчетверо газету. – Смотрите, это «Правда», вышла в Москве три дня назад, как раз в тот день, когда я ушел из отряда. Враги, как вам должно быть известно, «Правду» не выписывают и по улицам не разбрасывают. А это вот – приказ командования отряда всем окруженцам явиться для прохождения службы туда, куда я скажу. Особенно касается офицеров и коммунистов, стало быть, и вас.

– Я беспартийный и в офицерах никогда не числился, – забыв о соблюдении жаргона, продолжал упрямиться бородач.

– Да чего это вы агитацией занялись? – вступила вдруг в разговор женщина. – Проворонили Расею, а теперь добрым людям пожить не дают! Никуда я его не пущу! Своей кровушкой выходила, а вы забрать хотите, опять на смерть послать.

– Стало быть, живет он у вас недавно, насколько я понял? – теряя спокойствие спросил Борисов. – Как вас понимать, старший лейтенант? Забыли о чести? Встать! С вами политрук разговаривает.

Все последующее произошло в доли секунды. Бородатый выхватил из-под подушки пистолет. Николай машинально смахнул со стола коптилку и метнулся к двери. Пуля вырвала клок из его полушубка, обожгла плечо. Женщина взвизгнула и кинулась в угол, а после второго выстрела оттуда раздался дикий вопль. Стрельба прекратилась. Что-то металлическое стукнулось об пол.

– Для себя и берег два патрона, – хрипло сказал в темноту лейтенант. – Груня! – позвал он, помолчав. – Ты цела, что ль?

Николай ощупью нашел пистолет, брошенный предателем, чиркнул спичкой.

Бледная, окаменевшая, стояла, прижавшись к печи, Груня, силясь что-то сказать или крикнуть, но от страха свело челюсти, и она никак не могла разжать их. Над ее головой зияла красная воронка – треснул кирпич.

Зажигая спичку от спички, Николай приблизился к кровати.