У подножия радуги. Документальная повесть

– Убивай, никуда не пойду! – простонал бородач.

– Нам такая сволочь не нужна! – отрубил Николай. – Одичаешь тут один, на коленки встанешь – не возьмем. А пулю на тебя тратить мне жалко. Кончится война, найдем, всем народом судить будем!..

И снова по глухим, нехоженым тропинкам бежит лыжня. Из головы Николая не выходят мысли о бородатом лейтенанте. Неужели можно так вот быстро забыть семью, товарищей, долг перед ними и своей совестью?!

А, черт с ним!

Борисов достал компас, выверил направление и свернул в сторону Козелкина Хутора. Над безмолвным лесом занималась заря.

4

Комендант Жирятинского гарнизона обер-лейтенант Генрих Блюм, долговязый сутулый немец с выпученными глазами и длинным горбатым носом, свернутым на одну сторону, нервно подрагивая ногой, стоял у окна своего кабинета и смотрел на базарную площадь. Там суетились немногочисленные торговцы всякой рухлядью и еще более малочисленные покупатели: кроме продуктов, ничто не шло, а деревенские жители давно прекратили доставку продовольствия – слишком обременительные пошлины установил комендант: половину в управу, половину на рынок.

Городишко был маленький, серый, неопрятный. Один его вид приводил Блюма в бешенство. Он, строевой офицер, прошедший половину Европы, квартировавший в лучших гостиницах Парижа, Праги, Варшавы, Вены, должен закисать в этой кротовой норе. Все это по милости тучного полковника Шварцкопфа, который послал его сюда да к тому же выдал это назначение за повышение в должности. Хотел бы видеть Блюм его в таком повышении. Перспектив никаких. Первое время утешало, что здесь неопасно. Блюм рассчитывал отдохнуть, выждать время и, когда дело на фронтах будет подвигаться к концу, подать рапорт о переводе в действующую армию. Теперь об этом не могло быть и речи. Все окрестные деревни кишат партизанами. Кто поручится, что и сейчас на площади не окажется десятка бандитов, готовых всадить нож в спину? А попробуй угадай их. Всех в тюрьму не посадишь и не расстреляешь: некому будет работать. О, если бы не эта необходимость в рабочей силе, Блюм не остановился бы ни перед чем. В конце концов хозяин здесь он и докладывать о своих действиях никому не намерен.

Непонятная страна. Нигде Блюм не встречал таких людей. Режь их, жги – слова не выдавишь.

Вспомнились двое, захваченные накануне. Их окружили в кустарнике. Заведомо обреченные, дрались, пока не кончились патроны и пока не потеряли сознание от потери крови. Это будет нелегкая война, если каждый из них способен к подобному сопротивлению. Они убили тринадцать солдат. Тринадцать за двоих – при таких соотношениях у рейха просто не хватит солдат.

Блюм отошел от окна. Мерзкая погода, что ли, настраивает на мрачные размышления. К дьяволу! Надо действовать!

Он снял трубку, вызвал начальника полиции Домбровского.

Низкорослый, толстый, с красным овальным лицом, шеф местной полиции чем-то напоминал Блюму полковника Шварцкопфа.

– Ну? – выдавил он голосом, не предвещавшим ничего хорошего.

– Молчат, господин комендант.

– Что значит – молчат?.. Что значит – молчат?!

– Ничего не говорят, – пожал плечами Домбровский, он, видимо, понял вопрос в буквальном смысле.

– Откуда вы взялись, олицетворение тупости? – с издевкой процедил сквозь зубы комендант.

– По предписанию полковника Шварцкопфа назначен в ваше распоряжение, – как ни в чем не бывало, отрапортовал Домбровский.

Блюм окончательно взбесился. Длинный нос его побагровел, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.

– Если они не заговорят и сегодня, я вздерну вас рядом с ними на базарной площади, потом… потом их прикажу закопать, а вашу жирную тушу отдам собакам, пусть хоть для них будет праздник!.. Вы не можете справиться с двумя мальчишками!.. Безоружными и полуживыми, а я отдал за них дюжину лучших солдат!.. Вы это понимаете?

– Так точно! – вытянулся Домбровский.