Наблюдатель. Фантастическая правда, или Второе пришествие Христа

На участке росли семь корабельных сосен. Кто их высадил и растил, Андрей Иванович не знал. Не знал этого и отец. Рассказывал только, что полвека назад их было десять, однако три стали засыхать и пришлось спилить. На спиле видно, что сердцевина сгнила, заполнена трухой. Полость образовалась длиной метров десять. Отец использовал бревно в качестве трубы для отвода дождевой воды до тех пор, пока оно окончательно не сгнило. Младший Кручинин как-то высадил вокруг четырех сосен дикий виноград, и теперь он вымахал чуть ли не до середины ствола. Осенью перед закатом солнца бордовые, желтые, ярко-красные листья напомнят пламя огромного костра, взметнувшееся в небо. Мимо сказочной картины невозможно будет пройти без восхищения изобретательностью природы. Вот и теперь Андрей Иванович долго любовался соснами, каплями-алмазами на листьях винограда, ящерицей, обрадовавшейся солнцу.

С большой неохотой Кручинин все же сходил в магазин, загрузился дня на три продуктами, в том числе, водкой и вином, решив приготовить глинтвейн и полечить горло. Он очень не любил болеть. Конечно, размышлял, вряд ли сыщется человек, который равнодушно относился бы к боли, однако редкие его недомогания вызывали в нем активный протест и возмущение, хотя он и осознавал, что подобное отношение к естественному состоянию живого организма правильнее было бы назвать малодушием.

Он помнил до сих пор, при каких обстоятельствах возникло такое отношение к боли. Ему было десять лет, когда он перенес ангину. Началось с такого же, как и теперь, безобидного неудобства в горле, затем стала подниматься температура, а к вечеру рванула вверх. Отец (мать Андрей не помнил, и никто ему не говорил, куда она подевалась) вызвал на дом врача, но тот пожал плечами: не стоит беспокоится, обычная ангина, которую не избегает ни один человек. Пусть почаще полощет рот. К полуночи температура скаканула до 40 градусов, он бредил. Отец вспомнил о докторе, с которым познакомился на заключительном банкете какого-то симпозиума и который почему-то проникся к нему симпатией, предлагал выпить то за квантовую физику, то за традиционную медицину. Коллега, говорил он заплетающимся языком, я чту традиционную медицину и решительно заявляю, что будущее может быть познано только, простите за тавтологию, через познание прошлого. Заверяю вас: наши далекие предки стояли ближе нас к истине. Вы спросите, почему? Потому что они сознание принимали за реальность. А мы талдычим: бытие определяет сознание. Как бы не так! Сначала было Слово и Слово было Бог!

Отец старался отделаться от надоедливого собеседника, однако тот все же вписал свой номер телефона в записную книжку отца. «Звоните, – настойчиво предлагал он, задерживая книжку в руках. – Я помимо лекций в институте практикую, правда, на дому и не афишируя – вы же знаете, как в нашей стране относятся к побочным заработкам – лечение своими средствами, и, знаете, пользуюсь большим спросом. Так что при случае звоните».

И теперь отец суетливо искал номер телефона, то ли рабочего, то ли домашнего – он об этом не ведал – и несмотря на поздний час готов был позвонить, молил лишь об одном, пусть телефон окажется домашним, ибо в полночь доктора вряд ли можно было застать на службе. Абонент будто бы ждал звонка – ответил на третий вызов. Отец торопливо объяснил причину позднего звонка. Иван Сергеевич, такое имя он сам вписал в книжку, не удивился вызову и, более того, обрадовался ему. «Не надо извинений, коллега, назовите адрес, я приеду». Он захватил с собой какие-то таблетки фиолетового цвета, растворил их в теплой воде и ему удалось малыми дозами влить раствор в рот мальчика. «Температура спадет только к утру, ночь вам придется побыть у постели сына. Завтра в десять буду у вас, от парнишки потребуется только открыть ротик, а через два дня он забудет о болячке».

Но Андрей Иванович до сих пор помнил о болезни. Словно снятые оператором кадры, обрывки бреда, чередуясь, то уходящие в глубину, то вспыхивающие ярко и стремительно приближающиеся к глазам, давили на грудь и лопатки. Он видел себя в неизвестной местности среди необычных людей в хитонах и длинных юбках, живущих в домах из сырца-кирпича и в глинобитных хижинах, видел волов, тащащих волокуши и повозки на колесах, видел коз и овец, пьющих воду из огромных корыт. Сам же он был одет в шорты и светлую майку. Дети изумленно смотрели на него, женщины укоризненно покачивали головами, а старик погрозил пальцем. Затем к нему приблизился отец в костюме и галстуке, сказал, чтобы он ничего не боялся, ибо он попал в другую страну, где чтут богов, мирно выращивают злаки и преобразуют землю, когда-то проклятую их главным божеством. Эти люди, сказал отец, многое восприняли от своих предков, пришедших сюда с предгорий Памира и Алтая. Их называли ариями. «За что же их и землю прокляло божество»? – спросил сын. «Не их, а тех, кто жил на этой земле прежде, – успокоил отец. – Тебе приснятся и другие сны, ты и их не бойся. Завтра придет доктор и вылечит тебя, а в выходные дни мы с тобой рванем на озеро, и ты поймаешь большую щуку».

И сын вновь провалился в черную бездну.

Андрей Иванович и теперь чувствовал себя, как в детстве. Не было только отца, который тогда гладил его по голове, то и дело подталкивал под бока одеяло и о чем-то говорил и говорил. Андрей Иванович укрылся еще одним одеялом, но все равно отовсюду поддувало, ему казалось, он лежит голым на льдине, сверху падает острая снежная крупа, по льдине ветер порывами, подвывая, гонит ее к ногам, груди, а он, не прерываясь, кашляет сухим кашлем, горло и грудь трут крупной наждачной бумагой и тело вот-вот взорвется. Возник образ доктора (кажется, звали его Иваном Сергеевичем?) и сурово приказал: «Три четверти граненого стакана водки, минимум три, а лучше пять таблеток аспирина вылечат тебя, сын моего друга. С сердцем ничего не случится: оно у тебя имеет шестнадцатикратный ресурс».

Утром Андрей Иванович с удивлением глядел на кучу скомканных простыней, сваленных у дивана. Вспомнил: он раз пять-шесть вставал, чтобы поменять их, мокрые от пота. И еще он вспомнил видения в бреду и совет Ангела не пренебрегать ими. И ужаснулся: кто-то и зачем-то овладел его сознанием, провел по тенистым тропам центра миротворения, древним городам и равнинным берегам Евфрата.

Картина первая

Кручинин пятые сутки шел по правому берегу Ефрата в сторону Залива и города Ур. На спине была лодка из тростника, тщательно обмазанная битумом и изнутри проклеенная тщательно выделанной бычьей кожей. Причудливо сложенная, она напоминала рюкзак и была не тяжела. Без лодки, сказали ему, смертельно опасно путешествовать по равнине южного Евфрата. Весной река переполняется водами, заливает землю на многие километры и превращает ее в топь. В таком случае спасение одно: лодка. Такая же беда настигнет путешественника и во время ливня, если он случится. Здесь не бывает обычного дождя. Если уж с моря нагонит тучи, то они прольются все уничтожавшим потоком.

Со стороны Ефрата прозвучал гимн шумеров:

«Никому не остановить пожирающего всё потока,
когда небо гремит и дрожит земля,
когда матерей и детей окутывают
страшные покровы тьмы,
когда зеленый тростник склоняет
под ударами свои мощные стебли
и гибнет готовый к жатве урожай».

Впрочем, Кручинин избежал неприятностей. Он уже был в двух-трех верстах от города; уже хорошо видны его мощные стены, над которыми возвышался храм, построенный на высокой террасе, постепенно перерастающей в массивную башню с уступами – зиккурат. Кручинин побывает в этом храме. Рассмотрит святилище, окруженное рядами комнат для священников, статую бога, а перед ней стол для подношений.

Теперь же он подошел к воротам, у которых стоял стражник. Тот приветливо улыбнулся и простер руку, демонстрируя жест приглашения:

– Проходи, Гость из далекого Будущего. Тебя ждут.

Подобную приветливость Кручинин чувствовал с первого дня прибытия в страну Шумер. Все каким-то образом были оповещены о нем, проявляли интерес, одобрительно улыбались. Впечатление такое, будто жителей известили о его прибытии. «Я не удивлюсь, – посмеивался про себя Кручинин, – если у них есть телевидение. И не один канал».

Он самостоятельно, без провожающих, решил осмотреть город. Был полдник, солнце, казалось, поставило перед собой задачу растопить все, на что бросало свой взгляд.

Кручинин истекал потом и тем не менее по спине и пояснице пробегал холодный ветерок. «Ах, да, – вспомнил он, – я же болен и лежу на диване на своей даче в Кратово». Он нашел силы поменять простынь. И вновь провалился в сон.

Картина вторая

Кручинин шел по кривым улочкам, часто упирался в тупики, и возвращался назад. Он догадался: город вырос из примитивной деревни и без участия архитектора, который мог бы применить свои знания в планировании городских кварталов. Улицы не мощенные, узкие и извилистые, дома, одноэтажные, двухэтажные и изредка трехэтажные, возведены беспорядочно, крыши плоские, по которым можно дойти с одного конца города до противоположного. Переулки кое-где перекрыты навесами, под ними установлены торговые палатки. Ур, сделал вывод Кручинин, напоминает современный большой базар в городах Ближнего Востока и Северной Африки, где он не раз бывал.

Но так выглядели окраины города. Приближаясь к центру, он все сильнее ощущал мощь и таланты шумеров. Вон у Высоких ворот показались аллеи из финиковых пальм, а за ними бульвары, где, судя по устроенным местам для кострищ, устраивали пикники. А еще ближе к центру – публичная площадь, на которой, наверное, по вечерам молодые шумеры, мужчины и женщины, пьют ячменное пиво, слушают местных бардов и менестрелей, флиртуют и влюбляются.

Проходя мимо двухэтажного дома, Наблюдатель поприветствовал вышедшего на улицу хозяина.

– Считаю за честь приветствовать Гостя из Будущего, – ответил шумер с почтением. – Не желаешь ли отдохнуть в тени и утолить жажду?

– Еще как желаю, – по-простецки ответил Гость. – Божество, – и он показал на солнце, – кажется, решило испепелить меня.

– Воля его, – дипломатично ответил хозяин. – Приляг пока на ковре, а я из подвала принесу божественный пенистый напиток.

Гость огляделся. Дом бы построен из кирпича-сырца с дюжиной комнат, выходящих во двор. Снаружи и внутри побелен. На первом этаже комната, явно для гостей, кухня, уборная, помещение для слуг и, как позже выяснилось, домовая церковь. Из мебели – низкие столы и стулья с высокими спинками. На полках посуда из глины, камня, меди и бронзы. Вдоль одной из стен лежали одна в другой корзины и короба, сплетенные из тростника и кустарниковых ветвей. Полы и стены покрыты тростниковыми циновками, половиками из шкур и шерстяными настенными коврами. Под домом, сказал шумер, находится семейный мавзолей, где похоронены его предки.

– Я, подходя к городу, видел что-то напоминающее кладбище, – заметил Андрей Иванович. – Или это что-то другое?

– Хоронят и там, но, в основном, бедняков. Эти захоронения содержит город на свои средства. Город большой, по последней переписи 360 тысяч человек.

На многое раскрыл глаза Гостю хозяин этого благоустроенного дома. При всем зримом неравенстве шумеры сохранили личную свободу, право на труд и извлечений дохода от своего труда. Священники, чиновники и солдаты составляли малую часть городского населения. В основном, Ур – город земледельцев и скотоводов, корабелов и рыбаков, торговцев и писцов, врачей и архитекторов, строителей и плотников, кузнецов, ювелиров и гончаров. Они владеют фермами и садами, скотом, домами, мастерскими и ателье. На городском рынке бойко идет торговля изделиями ручного труда, покупатели расплачиваются либо своим товаром (своеобразный бартер, заметил Гость), либо дисками или кольцами из серебра стандартного веса.

– На соседней улице разместились десятка полтора мастерских, – сказал хозяин, – и, если пожелаешь, я завтра сведу тебя туда. Поглядишь своими глазами. – А теперь на выбор: или продолжаем наслаждаться пивом, или идем на городскую площадь, где ты увидишь весь наш бомонд. Как правило, это детки состоятельных родителей, старшеклассники подобные моему балбесу.

«Балбес», рослый парень с пробивающейся бородкой, бодливо нацелился на отца и от греха подальше поспешил ретироваться. Отказаться от похода на площадь он явно не собирался.

– Все так демократичны с детьми, – поинтересовался Гость, – или это свойство редкое?

– В Шумере любят детей, – ответил хозяин. – Может быть, излишне любят и оберегают. Наши соседи с севера и северо-востока воспитывают молодую поросль в суровых условиях, не потакают им как мы потакаем своим. И они у них вырастают жестокими и алчными. Ради серебра и золота, волов и женщин их дети готовы перегрызть нам глотки. Лично я вижу во всем этом огромную опасность для Шумера. Нельзя быть мягкосердечным с теми, у которых одно на уме: отнять у тебя имущество, сжечь твой дом и убить тебя.

На городскую площадь Гость, сославшись на усталость, не пошел. Схожу в следующий вечер. Попросил:

– Может, у тебя есть что почитать на ночь?

Хозяин оказался писцом и в его кладовой хранились глиняные таблички. «Я только что закончил по заказу храма переписывать поэму о страшном бедствии шумерского города Агаде. Принесу тебе ее. Но разбираешься ли ты в нашей клинописи?» Хозяин в нерешительности на миг остановился.

Гость поначалу смутился, но тут же успокоился: это же всего-навсего сон, он, больной, валяется на диване и под ним опять мокрая от пота простынь. Сейчас он встанет и заменит ее, а потом возьмется за чтение поэмы.

Картина третья

Ему показалось, что он прочитал ее за минуту. Древний автор, омывая слезами таблички, повествовал о беспощадном и разрушительном вторжении кутиев, тех самых, о которых упоминал хозяин дома. Жестоких варваров-кочевников, спустившихся с восточных гор. Это было возмездие правителю города Агаде Нарамсину за разрушение соседнего города шумеров Ниппура, а самое главное, за поругание святилища Энлиля – царя богов. Именно по этой причине Энлиль наслал на Шумер кутиев, приказав им разрушить Агаде и воздать по заслугам за разоренный любимый храм. И его поддержали восемь божеств из шумерского пантеона. Они прокляли город и обрекли его на вечное запустение и безлюдье.

А прежде, рассказывал автор, Агаде был богатым и сильным, под нежным и постоянным руководством его верховного божества Инанны. Его дома и храмы были полны золотом, серебром, медью, оловом и ляпис-лазурью. Старики давали мудрые советы; юные дети полны радости; звучала музыка на площадях и бульварах, да и все окрестные земли жили в мире и безопасности. Ворота города всегда оставались открытыми и сюда приезжали кочевые марту – люди, не знавшие зерна. Они пригоняли отборных быков и овец. Сюда приезжали люди Черной страны, привозя экзотические товары. Приезжали эламцы и субарийцы с востока и севера с огромной ношей, точно вьючные ослы. Здесь бывали все принцы, вожди и шейхи равнины с дарами каждый месяц и на Новый год.

И вот пришла беда! Ворота Агаде разбиты, ибо святая Инанна, гневаясь, пренебрегла дарами и покинула храм. Грешный правитель Нарамсин теперь мрачно сидит в одиночестве в рубище. Увы, его колесницы и суда стоят без дела, всеми забытые. И все почему? Да потому что Нарамсин нарушал заповеди Энлиля, осмелился разорить соседний город Экур и его рощи, разрушил все медными топорами и кирками так, что каждый дом лежал сраженный, точно мертвый юноша. Он осквернил святые сосуды и срубил священные рощи Экура, превратил в пыль его золотые, серебряные и медные сосуды. Он погрузил все имущество Ниппура на суда, что стояли прямо у святилища Энлиля, и вывез в Агаде.

И тогда Энлиль неистовый бросил взгляд на горы и призвал кутиев, народ, кому контроль неведом, и они землю покрыли, как саранча. Никто не избежал их ярости. Бандиты обложили все дороги, жители оказались запертыми в городе. Страшный голод настиг Шумер. Поля зерна не давали; не ловилась рыба в затонах; сады орошенные ни вина не давали, ни меда.

Тогда восемь самых главных божеств шумерского пантеона Син, Энки, Инанна, Нинурта, Ишкур, Уту, Нуску и Нидаба, решили, что пора умерить ярость Энлиля. Но в наказание Агаде, согласились они с Энлилем, должен быть разрушен: пусть зарастет он плакун-травой. Каждому смертному в назидание. Пусть все знают: кара настигнет любого, кто эгоистичен, зарится на чужое добро, излишне честолюбив.

Город, ты, что смел напасть на Экур,
что Энлиля ослушался,
пусть рощи твои превратятся в кучу пыли,
пусть кирпичи вернутся к своей основе – глине,
пусть деревья твои вернутся в свои леса.