Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

– Ещё раз назовёшь меня странным, и я тебя прирежу, – без тени улыбки на лице, отчётливо проговорил я. Он смотрел на меня встревоженным взглядом всего две секунды, которые показались вечностью нам обоим; я должен был следующим словом разрядить атмосферу и, я это сделал.

– Шутка! – весело сказал я. Он обрёл способность двигаться, но не говорить и, применив первую – двинулся полубоком, чтобы не упускать меня из виду, в сторону своего кабинета.

Пришёл на двухчасовое заседание. Слушалось дело о наркотиках, подсудимый – парень из Питера, но уроженец Казани, – в меру интеллигентная внешность, одет в тёмно-синий костюм-тройку. Правильная речь; он заметно волновался; было предварительное слушание.

Пять вечера, пятница; магия чисел. Пишу Аркадию: «Я сейчас "добрых" полтора часа спал, пока судья в совещательной комнате была, благо спинка кресла достаточно высокая для удержания головы. Мне пригрезилась моя последняя влюблённость. Как будто я спешу к ней на встречу, но меня удерживает зависшая касса в "Пятёрочке", а без контрацептивов на этой встрече делать нечего. Так и простоял все 1,5 часа на этой кассе, пока судья не начала меня трясти за плечо со словами: "Пётр, Пётр, зови конвой". Ответ Аркадия: «А ты ей: «Без кондомов не могу!»

Глава 31

Суббота и воскресенье были заняты сном и небольшим количеством работы в качестве извозчика. В воскресенье вечером, когда неотвратимость наступления понедельника была очевидна, мой организм почувствовал (не без радости) лёгкое недомогание, выраженное в ломоте в суставах, болью при глотании и чрезмерном соплевыделении. К часу ночи я уже твёрдо решил, что на работу не выйду, а поставлю будильник на «без десяти девять», позвоню Наденьке Юсуфовне, скажусь больным, затем вызову врача и снова лягу спать, затем проснусь от того, что придёт врач, нажалуюсь ему на здоровье, закрою за ним дверь, снова лягу спать. Остаток ночи мне снился сон в котором я подбираю слова, которыми буду объяснять Наденьке Юсуфовне почему я не могу выйти на работу.

Следующий день прошёл в точности так, как я и планировал, за исключением некоторый нюансов, а именно: в течение всего понедельника мне на сотовый (поставленный на «вибро») названивала уголовная судья, у которой я работал последнюю неделю. Я знал, по какому вопросу она хочет со мной поговорить, – по вопросу моих подписей на протоколах судебного заседания, а точнее по вопросу отсутствия моих подписей на протоколах. Когда я, наконец, взял трубку и умирающим голосом промолвил: «Аллё…», судья взяла с меня обещание явиться завтра в восемь утра на остановку автобуса, которая находилась в четырёх минутах ходьбы от дивана, на котором я сейчас возлежал. Это было гуманно, по крайней мере, меня не заставили ехать в суд. Между нами говоря, уважаемые читатели, чувствовал я себя и вправду неважно. Но, как бы я себя ни чувствовал, мне надлежало во вторник в восемь утра быть на остановке автобуса, дождаться когда подъедет джип судьи с её сыном за рулём, запрыгнуть в него, в двух словах извиниться за то, что всех подвёл, подписать замёрзшей ручкой (предусмотрительно захваченной с собой) два протокола (конечно же, до неузнаваемости исправленных помощницей) и, непрестанно втягивая обратно обильно льющиеся сопли, откланяться.

Следующий день (вторник) прошёл в точности как я планировал, без всяких нюансов.

Доктор сказал, что я должен прийти к нему в четверг в поликлинику, желательно к восьми утра. Остаток вторника и среду я скоротал пересматривая старые фильмы Аллена; «…тридцать секунд я был большим героем, а потом стал безработным», – не могу себе такого позволить, кстати будет сказано, что я сумел скопить за последние два месяца всего десять тысяч рублей. В скором времени мне предстояли расходы на покупку полиса обязательного автострахования, одного зимнего колеса на штампованном диске, пары кальсон и ещё чёрт знает чего; если бы не моя халтурка, от всего вышеперечисленного пришлось бы отказаться. Короче говоря, я, отстояв огромную пробку до поликлиники (пешком было бы быстрее пройти эти восемьсот метров), а потом ещё отсидев очередь в коридоре, зашёл в кабинет к доктору. Напустив на себя несчастный вид, я заговорил: «Доктор, я хотел бы попросить не выписывать меня до понедельника…»

– Вы меня не просите, вы жалуйтесь, а я уж посмотрю, когда выписывать!

И я пожаловался.

– Я очень не хочу идти на работу. Можно меня не выписывать хотя бы до понедельника. Ещё в субботу у нас на работе субботник, – меня заставят убираться на улице, а это мне не прибавит иммунитета.

– На здоровье жалуйтесь, а не на жизнь.

Я, конечно, и так сразу понял, на что мне доктор сказал жаловаться, но хотелось разыграть из себя дурачка.

– Со здоровьем ещё не всё в порядке, – из носа течь перестало только сегодня утром, теперь он просто заложен. Кашель спустился ниже, кажется… Голова кружится.

– Лекарства, которые я выписал, пили?

– Да, «Зет-фактор» – по одной капсуле раз в день, «Пинокиосол» – два-три раза в течение дня, «Ринза-стар» – две таблетки в день после еды.

Доктор велел задрать одежду на спине, дыхнул на фонендоскоп и начал слушать лёгкие.

– Таааак, шумов нет.

– Нет, да?

Интересно, доктор услышал разочарование в моём этом «нет, да?»? Всё верно, я предпочёл бы болеть до конца карьеры. Все-таки оплачиваемый декретный отпуск – это охренительный стимул продолжить популяцию.

Если честно, то из всех лекарств, за эти дни я принял только «Корвалол». Я решил не тратить ресурс печени (и свои денежки) на медикаменты, а предоставить организму возможность самостоятельно побороть болезнь, хм,… тем более что «дядя Вова» (российский аналог «дяди Сэма») оплачивает временную нетрудоспособность своего служащего. В моем случает «нетрудоспособность» надо писать так: «неработоспособность». Доктор назначил следующее посещение на понедельник.

– Придёте в понедельник и, если будете здоровы, во вторник пойдёте на работу.

Я вернулся домой. Мои попугайчики, с вечера накрытые платком, уже проснулись и препротивно кричали. Я убрал платок с клетки «своих любимых дурачков», открыл обе двери клетки, приоткрыл жалюзи, чтобы дневной свет радовал птиц и обеспечивал фотосинтез у двух цветков, стоящих на внешних полках подаренного мне мамой шкафа и, взяв короткий разбег, бросился на диван. Полежав так две минуты, я встал, взял со стола компьютер, вернулся с ним на диван и, пристроив его боком на краю своего ложа, включил «Пиратов Карибского моря три». До понедельника была уйма времени.

Глава 32

– Ты видишь это небо, малыш?!

– Не называете меня ма…

– Ответь, ты видишь этот небосвод, ты осознаёшь, что вашему племени конец?

– Мне плевать на «наше племя». Мне, наверное, всегда было плевать.

Я смотрел на небо. Планета, не уступающая по красоте Земле, приблизилась настолько, что люди могли рассмотреть горы и реки на её поверхности невооружённым глазом. Я уверен, что каждый свидетель этого грандиозного зрелища готов был умирать тысячу раз, только бы видеть снова и снова эту красоту. Все кто стояли, задрав голову вверх, уверен, пытались осознать неотвратимость и скорую неминуемость собственной и чужой смерти. Не у кого было просить пощады и отсрочки. Все, все до единого чувствовали себя виноватыми в том, что происходит, ибо какой-то высший разум внедрил эту мысль в мозг каждого человека на Земле. Мы не жались друг к другу от страха, каждый переживал эти мгновения в одиночестве; людей не тянуло на объятия и истерики, каждый был отдельной сущностью в эти мгновения… Да, каждый был отдельным существом, существом независимым от волн, которые порождают массы других существ именуемых людьми. В эти мгновения буквально каждый понял, что именно является величайшей ценностью бытия, осознал эту ценность, но ещё не мог выразить словами, ещё, казалось мгновение и понимание этой ценности обретёт вербальную форму, ту форму, к которой так привыкли люди. Люди начали понимать, что всегда обладали сокровищем, ценность которого не могли себе вообразить, да что же это за сокровище такое, чёрт вас всех возьми!.. Как всё-таки важно, хотя бы перед смертью, узнать правду, почувствовать её лёгкое свежее дуновение на своём лице.

В следующее мгновение вибрации страшной силы сотрясли Землю. Было слышно, как наша планета глубоко и печально вздохнула. Из лёгких людей вырвался выдох умиления, – все поняли, что планета прощается с её самыми несносными детьми – с нами. Кажется, никто не таил обиды, все, напротив, были благодарны за то, что мать-Земля так долго терпела «наше племя» и, не исключено, что будь её воля, планета и дальше терпела наши мерзкие выходки и наше над ней надругательство. Секунду спустя другая планета снова пришла в движение, она шла на сближение. Боже ж ты мой, до чего прозрачный воздух! Мы почувствовали лёгкость в своих телах. Секунда и все поняли, что другая планета своей гравитацией перетягивает наши тела на себя. Люди держались за вкопанные в землю предметы, чтобы остаться на земле. Кто-то начал плакать, это были слёзы прощания, а не жалости к своим никчёмным жизням, слёзы улетали в небо. Древние старики и малолетние дети, все они знали, что заслужили такой конец. Люди начала разжимать руки и уноситься в небо.

– Как тебе нравится такой поворот событий, – голос в моей голове вновь завёл беседу.

– Феерично, – ответил я и разжал пальцы.

Глава 33

Пока я болею, пока меня ничего не отвлекает, хочу рассказать вам о двух вещах. Первое – «о дрожании дела» и второе – «о моём папочке».

Дрожание дела. Дело (судебное, конечно) в данном контексте – бумажная папочка, в которую вложены листы, которые необходимы для судебного процесса. Как правило, сначала в этой папке идёт определение судьи о принятии дела к производству, затем идёт исковое заявление или просто заявление, ну или жалоба или что так ещё бывает, неважно. Затем идёт квитанция об оплате госпошлины, кстати, госпошлину платить не нужно с суммы требования возмещения морального вреда, отсюда и берутся все эти «… прошу, уважаемый суд, чтобы работодатель компенсировал мне моральный вред в сумме один миллион девятьсот девяносто девять тысяч…» Дальше в дело вшиты разного рода доказательства или что люди считают доказательствами, разного рода чеки, копии квитанций, копии трудовых книжек, паспортов, копии копий, распечатки скриншотов и так далее вплоть до самый абсурдных вещей, типа образца обоев или некондиционного листового железа. После того как несчастный секретарь, ценой своего здоровья в части целостности кожных покровов на руках, подошьёт весь этот бред сивого жалобщика в лунную ночь, папка «дела номер такое-то, по иску такого-то мудака к другому мудаку» раздувается до невероятной толщины, от первого тома дела вегетативно-бюроктатическим способом появляется второй, затем третий. Вот, короче, это «охреневшее» дело лежит на столе у какого-нибудь судьи, допустим, по гражданским делам; лежит себе дело и ждёт дальнейших с собой манипуляций, иногда по нему задумчиво постукивает пальцами судья и задаёт вопрос в пространство зала заседания: «Что у нас с этим делом?». Из пространства зала заседания прилетает ответ помощника или секретаря, что-то типа: «Распишитесь в сопроводительных письмах (запросах, частных определениях, протоколе)». В уголовном производстве с делом происходят немного другие манипуляции, но «дрожание дела» может произойти и в «гражданке» и в «уголовке».

Итак, если за принятие того или иного решения по делу кто-то заплатил… Нет-нет, – так слишком грубо. Представьте – от решения по делу зависит чьё-то финансовое благополучие или свобода, далее объединим эти два агрегатных состояния индивидуума словом «судьба». Итак, от решения по делу зависит чья-то судьба. Судьба (довольно мощное понятие, согласитесь) не может зависеть от какого-нибудь неинтересного дела, как то: лишения права управления транспортным средством или наложение административного штрафа в размере пятисот рублей тридцати пяти копеек, или признания перепланировки жилого помещения законной. Судьбы зависят от судьбоносных дел, господа, да-да, тавтология? Возможно… А по судьбоносным делам, господа, принимаются судьбоносные решения. Патетика? Очевидно… Не сочтите за лирическое отступление, – скажу, что планета Земля – гораздо меньше, чем думали люди ещё пару веков назад, и ещё более маленькая, чем думают те, у кого нет возможности приобрести билет даже на поезд, даже в плацкарт. Есть отдельная категория людей, для который Земля – что парк аттракционов, – они знаю все хорошие места на ней и во многих уже побывали; речь идёт, без сомнения, об очень богатых людях, о, что называется, мировой элите, истеблишменте, богачах, упакованных дядьках, – какой термин ближе вам и вашему кругу общения (сословию, касте, классу)? Я к чему написал предыдущее предложение; чтобы дать понять, что верхушка любого общества (мир, страна, город, остров, наркологическая клиника) всегда знает друг друга; геометрическая фигура «пирамида» наглядно отображает этот социологических факт, – если низы общества могут являться разными сторонами пирамиды и не догадываться о существовании друг друга, то вершина пирамиды – вот она, – грани сходят на нет, венчает конструкцию острие, «острие жизненного благополучия», ОЖБ! Для нахождения на ОЖБ необходимо пройти только один ценз – имущественный, остальных цензов, поверьте мне (двадцатипятилетнему юноше), не существует. Интеллигенция, согласны со мной? Да, да! – вопиёт интеллигенция. И вот мы имеем город, на ОЖБ этого города находятся разного рода-племени харизматические личности: выжившие бандиты, аферисты всех мастей, главный прокурор, главный судья военного гарнизонного суда, брат президента республики, жена мэра, одноклассник премьер-министра республики, Натан Валерианович (а это ещё кто такой?!), кокаиновый дилер всех вышеперечисленных, председатель районного суда (центрального с маленькой буквы «ц», очевидно), возможно. Все они ходят в одни места, ездят на отдых на одни и те же курорты. Немного ниже на ОЖБ нашего гипотетического города находятся люди, лично знакомые с кем-либо с самой верхушки: крупные бизнесмены, опять же выжившие бандиты и аферисты всех мастей, братья одноклассника премьер министра, подруги жены мэра и прочие, сами придумайте, кто может ещё там находится. В этой имущественной прослойке уже появляются грани пирамиды, то есть представители этой секции не обязательно знают друг друга, но при желании могут познакомиться через третьих лиц, так сказать посредством одного рукопожатия. Ещё раз скажу, что есть только один ценз – имущественный, кто-то конвертирует деньги во власть, кто-то нет.

Очевидно, что есть ещё несколько ступеней верхней части пирамиды, которые так или иначе можно именовать высшим обществом. И нас с вами, пожалуй, интересуют вершина и несколько последующих. Назовём их «неприкасаемыми» частями пирамиды. Ан нет, господа, только не в этой книге. Слово «неприкасаемый» означает «тот, к кому противно прикасаться», это понятие из индийского кастового общества. Мы же будем именовать «больших шишек» «неприкосновенными». Итак, «неприкосновенные части пирамиды» – НЧП. С представителями НЧП ничего не может случиться случайно, даже молния в них не ударит, не будь на то воли Главного (и это не Бог). Представители НЧП не подвержены юридическому суду и суду общественного мнения, они вне юрисдикции законов физики и правил дорожного движения, вне норм федеральных законов и подзаконных актов. Все общечеловеческие и юридические споры решаются автоматически в их пользу. Когда судебное разбирательство касается, не представителей НЧП лично, я вас умоляю (дела с участием НЧП как одной из сторон никогда не дойдут до суда), а тех личностей или юридических лиц, которые как-то связаны с НЧП, как-то могущее затронуть НЧП, даже косвенно, такое дело необходимо, конечно, обернуть в правильную сторону, и тогда это дело начинает… «дрожать». На каком бы столе дело ни лежало, оно, подчас мистическим образом, взмывает в воздух и летит по коридорам прямиком в кабинет председателя. Затем, таким же мистическим образом, возвращается обратно; затем снова исчезает и появляется; зазевавшемуся секретарю приказываю поторопиться с формальностями относительно этого дела, помощник судорожно пишет определения и постановления по этому делу. Вокруг дела воздух наэлектризовывается и, наконец, судья, рассматривающий это дело, куда-то исчезает, а потом появляется весь взъерошенный и запирается у себя в совещательной комнате не забыв прихватить с собой злосчастное дело. Дело может «дрожать» мелкой дрожью, – это когда мелкая юридическая сошка хочет обернуть мелкое же дело (дельце) в нужную сторону; дело может «дрожать» крупной дрожью, – это когда босс (или даже босс босса, или даже сам Сатана) хочет обернуть дело в правильную сторону. Остальное додумывайте сами, – мне эта тема не интересна, в конце концов, – это ведь не журналистское расследование, а образчик современной модной литературы…

Теперь о папике. О папе. Об отце. О моём «родителе по отцу». Начну с того, что папик говорил (часто или однажды).

Папик любит повторять: «Перестройка идёт всегда». Это означает, что если ты хочешь добиться успеха, то должен отличать один вагон от другого в несущемся составе времени, чтобы успеть запрыгнуть в один из них. Перестройка идёт всегда. Закон ускорение исторического времени сделал это утверждение гимном тех, кто хочет интенсивно жить.

Ещё отец как-то сказал: «Все мы пидоры, кто-то активный, кто-то пассивный». Когда я услышал это утверждение, а я тогда уже был не маленький мальчик, а вполне себе женатый работающий человек, мне стало как-то не по себе; у меня есть дурацкая особенность сознания – я безоговорочно принимаю за правду слова отца и матери, какими бы бредовыми они ни были. Не буду продолжать рассуждать на эту тему, только добавлю, что эта фраза была сказана в контексте папиного рассказа о своём друге и деловом партнёре, который по случаю трахнул другого их делового партнёра в предбаннике. М-да, уж… В тот момент я побоялся расспрашивать о подробностях, и сейчас бы не стал.

Папик хорошо умеет вспоминать анекдоты в тему, я унаследовал эту особенность. Папа сильный и выносливый человек, я не унаследовал эту особенность. В армии папа дрался против пяти хулиганов, избил четырёх, а пятого сильно покусал; может их было четыре, но это нисколько не умаляет подвига. Мы с папиком одинакового низкого роста, только я вешу шестьдесят килограмм, а он – почти в два раза больше. Папа любит и не боится женщин, я – люблю, но боюсь… Папик был женат несколько раз и все браки были счастливыми. Все дети папика родились мальчиками, многих из них я знаю. Так как детей у папы много, он не слишком сильно переживает об особенностях склада характера каждого из них (нас), не пытается что-то радикально изменить, потому что не делает ставку на идеал. Когда я носил длинные крашенные волосы, папа относился к этому без лишних эмоций, потому что и сам был битником; когда старший из нас был пойман при курении марихуаны на территории своего альма-матер, – папа не ругал старшего, потому как сам уважал тетрагидроканабинол; когда следующий после меня в пятнадцать лет переехал жить к взрослой женщине – не моргнул глазом, потому как… это круто. Папика любили маленькие дети за то, что он корчил смешные рожи и за то, что разрешал им разбегаться и ударять головой в его огромное упругое пузо, правда за последующий отскок и падение он ответственности не нёс и безопасности не гарантировал. Взрослые его любили примерно за это же. Однажды мы с папой стояли в пробке на Владимирском проспекте и договорились до того, что «…мужчина должен быть всегда влюблён. Точно, мужчина должен быть всегда влюблён, иначе он не чувствует, что живёт…»

Папа всегда был боссом. Папа никогда ни на кого не работал и нам – своим сыновьям – не советовал. Когда развалился советский союз, папа быстро уразумел, что «время пришло». Сейчас, к сожалению, он уже не «рубит фишку» так же хорошо, как в девяностые. Папа – добрый сильный человек, душа компании, любимец фортуны и лиц женского пола, неутомимый алкаш-философ и вообще desperado. От папы я не унаследовал ни одного хорошего качества, (кроме) только страсть к потреблению алкоголя. Пользуясь случаем, хочу передать папе привет и сказать спасибо за то, что ничему меня не научил. Есть у моего папика и изъяны, – он же человек. Он слишком доверчивый, а может просто хочет надеяться на порядочность людей и не может не доверять. Он верит в дружбу и в семейные ценности, но не имеет ни друзей ни ценностей. Был неоднократно мною замечен в дружеском пьяном бодании с людьми которых хотел считать друзьями и которые ими не были; так же он стремился связать себя душевно-нравственными узами с женщинами, которым он случайно присунул… ещё не успевая высунуть, уже изъявлял желание познакомиться со всеми её родственниками и детьми от предыдущих связей и называть их семьёй.

Была одна особенность характера у отца, к которой я, в разное время, относился по-разному. Раньше меня обескураживало его как будто наплевательское отношение к нашим с братьями хрупким жизням, но потом я понял, что это вовсе не признак нелюбви, а часть жизненной философии, которую теперь – будучи взрослым – я полностью разделяю. Жить одной минутой – не блажь и не понт, а единственное разумное решение.

Вернёмся к персоне моего отче позже, может не специально, но упоминания о нём в ходе повествования прояснят его персону ещё отчётливее для читателей.

Глава 34

Воскресный рассвет в городе. Это не время и не место, это что-то, что не передать словами, это ощущение, которое испытав однажды, будешь помнить всегда и при удобном случае захочешь испытать снова. Вот что пишет по этому поводу Х. Томпсон: «Никогда раньше не видел город воскресным утром. Обычно я вставал к полудню и сразу шёл к Эллу, не спеша, – завтракать. Теперь же улицы были почти пусты. Ни следа от ежедневного хаоса, от визга и рёва армии торговцев, рыскающих по всему городу на незастрахованных тачках. Набережная была почти пустынна, магазины закрыты, только в церквях, казалось, ещё что-то происходит…» Здесь речь идёт о Пуэрто-Рико, но чем цивилизованней наш край?

Впервые я осознал магию этого события два года назад. Я тогда устроился на работу в кофейню на Невском проспекте в ночную смену. В субботу ушёл на работу. Отработав одиннадцатичасовую смену с семи вечера до шести утра, поехал домой. Ещё когда вышел из кофейни, меня кольнуло непонятное чувство, пространство Невского проспекта было холодно, прозрачно и чисто, туристы, давно ставшие частью декораций, неверными шагами шли в сторону гостиниц, молодые и не очень петербуржцы ещё более неверными шагами шли к станциям метрополитена. Да, понятно, что сегодня выходной день и город относительно пуст, но этот факт не мог полностью объяснить того ощущения, которым обволакивал легко дышащий город. Пять минут назад я был готов заснуть на бегу, а сейчас же, стоя на проспекте и видя его в оба конца почти полностью, сна не было ни в одном глазу. Я почувствовал лёгкость в мыслях и теле, город как будто говорил мне, что у меня с этого самого момента в жизни всё будет хорошо, всё будет получаться, и город мне в этом поможет. Выйдя из подземки на окраине, я не растерял того ощущения зачарованности, которое застигло меня врасплох в центре; напротив, на окраине города чувство, что попал в другое измерение усилилось кратно. Ну да ладно.

Пришло воскресенье. Я решил, что этот день наиболее благоприятен для того, чтобы вновь перейти на дневной режим функционирования. Дело в том, что когда я не связан каким-либо графиком, то уже на второй на третий день перехожу в режим ночного бодрствования. Так как во вторник мне, скорее всего, придётся-таки идти на работу, я с вечера субботы, проснувшись около девяти вечера, начал своё двадцатичетырёхчасовое бдение. Лучший способ заставить себя не спать в течение дня – это отправиться на шопинг. Клянусь, люди ничего не придумали лучше за всю историю цивилизации! Написав в заметках на телефоне что нужно купить и заблаговременно созвонившись с Аркадием и договорившись о встрече около главного входа, я отправился в гипермаркет.

– Привет Аркадий.