Высший суд

– С чего ты взяла, что у меня развито чувство прекрасного? – удивился Ильин.

– У вас нос большой. У мужчин это первый показатель.

– А у тебя какой показатель?

– Ну лицом я точно в маму. Но меня как магнитом потянула сцена, а мама всю жизнь парикмахер. Хотя, конечно, у парикмахера тоже должно быть чувство прекрасного. Видите, мы уже просто болтаем.

– Я убеждаюсь, что совсем не знаю тебя. А раньше казалось… Но тогда ты чаще бывала у нас.

– Тамара Сергеевна меня невзлюбила. Или всегда ненавидела, только прятала это. Посчитала, что я плохо влияю на Алинку. Если честно, мое одиночество началось как раз в то время, когда я перестала бывать у вас.

– Я об этом ничего не знаю.

– Да ладно. Как это? Тамара Сергеевна не раз говорила вам, что я плохо влияю на Алинку.

– Странно, что это никак не отразилось на отношениях Тамары и твоей мамы.

– Еще как отразилось. Мама тоже перестала бывать у вас. Но потом подруги помирились, а я осталась за бортом.

– Как это неприятно. А что же Алина? Я что-то не замечал, чтобы она так уж слушалась мамочку.

– Тамара Сергеевна сказала Алинке, будто я на вас не так смотрю. (После паузы) Боже, что я несу? На самом деле, я перестала бывать у вас, потому что не могла видеть… Нет, не могу. Пока не могу. Но я обязательно скажу, потому что сейчас это нужно уже не мне, а вам… А почему вы не спрашиваете, не нахожу ли я в своем одиночестве какого-то позитива?

– Действительно, хороший вопрос.

– Я стала записывать свои переживания, мысли, какие-то диалоги. Конечно, это все надо привести в порядок, придать какую-то форму. Может быть, я решусь показать вам, а вы что-то посоветуете.

– Среди литераторов распространено мнение, что произведение о любви должно быть написано именно неумело. С непосредственностью, – сказал Ильин.

– Правильно. Любовь нерассказуема. Так, кажется, Зинаида Гиппиус писала. Стоп! Андрей Викторович, разве я сказала, что мои записи о любви? Они скорее о нелюбви. Интересно, как вы объясните свою оговорку?

– Действительно… – обронил Ильин.

– В кусты, Андрей Викторович?

– Не совсем. Беру тайм-аут на экспресс-самоанализ.

– Это меня бодрит. И почему мнение литераторов, по вашему мнению, странное? Непосредственность как раз привлекает. И лучше убеждает, что написанное – правда, а не вымысел.

– Лидочка, ты рассуждаешь, как очень взрослая, и даже более того.

– Не отвлекайтесь от вашего самоанализа, Андрей Викторович, – призвала Лида. – Или вы уже? Тогда я вся внимание.

– Ну что сказать. Видимо, некоторая любовная грусть…

– …или даже тоска по любви, – добавила Лида.

– Хорошо, назовем это тоской… все еще остается на периферии моего сознания и чувственной сферы.

– Вот почему я не могу прочитать ни одной книги по психологии. К чему эта абракадабра? Неужели нельзя о сложном писать и говорить просто? Я бы на вашем месте сказала примерно так. Я, Андрей Викторович Ильин, давно уже забыл, что такое влюбленность. Поэтому даже пугаюсь, когда испытываю что-то подобное. Даже если моя влюбленность чисто платоническая.

– Лида, ты выздоравливаешь на глазах.

– Так вы специально мне поддаетесь?

– У тебя сильная энергетика.

– А вы знаете, что в энергетику влюбляются? Те, кому своей не хватает. Но вам это не грозит. Хотя знаете, чем сильнее энергетика, тем сильнее спады, приступы депрессии. Я иногда лежу полдня без сил.

– Холерический темперамент.

– Разве холерик испытывает такие приступы?

– Ты можешь быть смешанным типом.

– Вот это точно. Гремучая смесь чего-то с чем-то. Мама говорит, что у меня на дню два-три характера.

– С годами это пройдет. Останется один.

– Ага, самый худший. Если сохранится дефицит любви.

Ильин вдруг заговорил, будто на лекции:

– Да, мы привыкли жить плохо, но никак не привыкнем, что при этом нужно еще научиться любить друг друга. Это вообще не входит в программу жизни. В ее первой половине нас захлестывает желание, чтобы любили нас. А потом, когда это не получается, мы перестаем любить что бы то ни было и кого бы то ни было. Любовь как чувство перестает функционировать. Единственное исключение – любовь к домашним животным. Там – полная гарантия взаимности.

– Почему же вы не заведете собаку? – вставила Лида.

– Исключительно из чувства страха. Ты же знаешь, сколько у меня разъездов. Никто не будет заботиться о ней, как я.

– Ах, почему я не могу обратиться в вашу собаку, – размечталась Лида. – Я бы с вами ездила. Я бы хорошо себя вела. Все время виляла бы хвостом. Между прочим, в Америке с собакой можно хоть самолетом летать, хоть в ресторан ходить. А мы – такая еще деревня! Хотя, может, это и хорошо. Но я вас отвлекла. У меня мысли путаются. Вы меня направляйте. Прежде чем приступить к главному, мы должны наговориться. Почему вы не спрашиваете, есть ли у меня бойфренд? Или вам все равно?

– Лидочка, мои мысли не залетают так далеко, – как бы извинился Ильин.

– А вы знаете, что 49 процентов пар сегодня спариваются на первом свидании? – строго спросила Лида.

– Меня это не удивляет, – как бы оправдывался Ильин. – Девственность вышла из моды, перестала быть фетишем. А если этого фетиша нет, то все не просто разрешено, а крайне желательно, ибо сладострастие – это инстинкт, а секс – наслаждение.

– Куда-то не туда вы повернули, ну да ладно, – еще строже сказала Лида. – Вообще-то, я просто хочу проверить, можете ли вы на глазок определить человека. Рентген вы, в конце концов, или не рентген? Потому, что у меня к вам есть главный вопрос. (Ильин изобразил интерес.) Нет, только не сейчас. Мы еще недостаточно близки. Наверное, для того чтобы ускорить сближение, я должна кое в чем признаться. Вас, наверное, покоробили мои слова о маме. Но поверьте, я далеко не все сказала, а всего никогда вам не скажу. Этой правды не выдержит никакая исповедь. Я скажу вам только часть. Вы, конечно, догадываетесь, что у мамы было многовато мужчин. Некоторых она приводила сразу после стрижки. Но с годами тех из них, кого мама могла увлечь, становилось все меньше. И когда я подросла, клиенты стали мне улыбаться чаще, чем маме. А один заявился однажды, когда мама была на работе. Мне было двенадцать, но у меня, как ни странно, еще не было эротических позывов. Я была в этом смысле очень неразвитым ребенком. Но мамин клиент был терпелив и нежен. Он распалял меня своими ласками не меньше месяца, пока я не вспыхнула. Но именно в этот момент мама вычислила его и застукала с поличным. И натравила на него другого хахаля. Вы должны помнить этот жуткий скандал.

– Для меня потеря девственности не стала трагедией, – продолжала Лида. – Я в этом отношении вся в маму. Во мне бродила жажда дикого языческого секса. Так что девственность мне только мешала. Трагедией стало то, что мама увидела во мне соперницу. Мой соблазнитель был у нее на особом счету. Она хотела выйти за него. Пошлая ситуация. Но в двенадцать лет все выглядит иначе. Я готова была убить ее и не скрывала этого. Она так боялась меня, что врезала в дверь своей комнаты замок. Почти год мы не ели вместе, за одним столом. Мама успокоилась только после того, как мой растлитель исчез.

– И сколько длилось твое чувство к нему? – поинтересовался Ильин.

– Это вам важно? Полгода точно, пока он не выдохся. Потом у меня появился мальчик. Десятиклассник. Он это язычество перешиб одним актом. Тогда только мама окончательно успокоилась, и мы как бы помирились.

– Как бы?

– Конечно, как бы. Мы простили друг дружку, но ничего не забыли.