Золото для дураков

Ничего хорошего от такой выходки он не ждал. На всякий случай спрятал поглубже в рваньё остатки ватрушки, яйца и попытался вырваться из неожиданно крепких объятий.

Миланья плакала, а Фёкла продолжала спрашивать:

– Отец-то с мамкой где?

– Как где? – не понял малец. – Вмёрли оне, ещё в прошлом годе…

– А братья?

– Братья?! – удивился Витюша. – Они мне не родные…. Им самим жрать нечего…. Вот и выгнали из дому христарадничать…

– Давно?

– На Ильин день, как год буде…

Миланья, захлёбываясь слезами, ещё крепче прижала к себе Витьку Грехова.

– Она из меня кишки выдавит! – возмутился пацан, обращаясь к Фёкле. – Она чё, припадочная?

– Окстись, харя чумазая! Она мамка твоя.

– Какая ещё мамка? Моя мамка на погосте тихо лежит и по церквам не шастает.

– На погосте мачеха твоя лежит, а эта, – Фёкла указала на Миланью, – твоя родная мамка! Та, что на свет белый тебя народила.

– Ну, и дура, – сразу и без обиняков определил Витя статус родной матери.

– Пошто, сразу и дура? – опешила Фёкла.

– А то! Она своим бабьим умом не подумала, а хорошо ли мне на вашем белом свете буде? Ничего хорошего. Одни тычки, подзатыльники, поджопники, зуботычины и подножки. Мне ейная любовь без надобности. Я жрать хочу.

– Конечно, конечно! – засуетилась Фёкла. – Ты не сумлевайся. Пойдём с нами. Мы тебя оботрём, обмоем, оденем, накормим, Пошли, родимый, не бойся.

– Дык, как не бояться-то? – упирался Витька. – Не ровен, час вы меня забьёте, как подсвинка и пирожки с убоиной торговать на привозе зачнёте.

– Какие такие пирожки? – удивилась Миланья через слёзы.

– Дык, ясно какие! – разъяснил Витька. – С человечиной. Ходи-ходи[7 - Ходи-ходи – прозвище китайцев], завсегда такими пирожками торгуют.

– Неужто?! – всплеснула руками Фёкла.

– Верное дело – авторитетно подтвердил Витька. – Нас околоточный Ерофеич самолично упреждал. Если на железке балаганить кто будет, того ходи-ходи непременно на пирожки скрадут волоком, аль конфетой заманят.

– Мы-то не китайцы.

– Ляд вас знает, могёт вы китаёзные мужние бабы?

– Бог с тобой! Околесицу-то не неси!

– Не спорю, может и околесица, но лучше сейчас её нести, чем потом в пирожке молчать.

Мудрости юного нищего можно только позавидовать. Фёкла с Маланьей не нашли резонов для Витюши.

– Хорошо, – сказала ключница. – Боишься с нами идти, не ходи. Сам приходи на двор князей Голицыных и спроси нас – Фёклу, али Миланью. Придёшь?

Витюша Грехов задумался, внимательно оглядывая женщин.

– Приду.

– Побожись!

Витюша коротко взглянул на неожиданно, как снег в июле, появившуюся родную мамашку и мелко перекрестился.

– Ей Богу, приду!

– Когда? – не унималась Фёкла

– Ноне, после обедни. Как прихожане разойдутся, так и приду.

– Пошто прихожан-то ждать?

– Как пошто? – удивился Витюшка. – Мир не без добрых людей. Может кто копеечку, аль из съестного чё подаст.

– Я тебе рубль серебром дам и пирогов от пуза. Ты только приходи скоренько.

– Небось, обманешь?

– Без обмана! – Фёкла обернулась на церковные купола и перекрестилась. – Ей Богу, без обмана!

– Ну, тоды…, конечно…. – замялся Витюша. – Вы, тётеньки идите, а я за вами следом…

Витюша Грехов на подворье князей Голицыных не пришёл ни следом за Фёклой с Миланьей, ни завтра, ни через три дня. Миланья металась по многочисленным церквям, высматривая среди нищих худенькое тельце своего сына, но всё без проку. Расспрашивала калек, побирушек. Никто не видел такого пацана.

Витюша Грехов объявился сам через неделю.

В людской, едва только присели вечерять, открылась дверь. В её проёме обрисовалась худенькая фигурка. Мальчишка смело шагнул в круг света, солидно откашлялся, перекрестился на образа. Метнул глубокий поклон дворне.

– Доброго здоровья добрым людям!

Дворовые люди от неожиданности обмерли.

– Тебя кто во двор запустил, рвань подзаборная? – угрожающе загудел басом конюх Степан. Мужчина роста огромного и вида звероватого. – Я тебе ходунки-то взад пятками сей момент закручу! Сказывай, как во двор попал?

Вопрос громилы остался без ответа. Пацан не убоялся. Продолжил почтительно:

– Люди добрые! Мне с тёткой Фёклой, либо с Миланьей свидеться надобно. Они сами меня звали, не обессудьте зазря.

Кто-то из дворни недовольно буркнул: