Золото для дураков

– Садись в угол на лавку и жди. Скоро придут.

Почему Витюшка пришёл только через неделю? Где он скрывался всё это время? Кто запустил его на охраняемое сторожами подворье Голицыных? Все вопросы остались без ответов и тайной для всех.

…Запасшись пасхальными подаяниями, Витюшка на следующий день после встречи с Фёклой и Миланьей, лёгкой тенью промелькнул через двор Голицына на конюшню и поднялся на сеновал. Устроился в куче сухой, душистой травы и через щель фронтона, внимательно начал изучать жизнь двора. Через два дня он знал поимённо всю дворню и их маленькие тайны – кто, где ворует; кто, кого, где и как; кто, кого, как поносит.

На пятый день своей засидки Витюшка поверил, что китаёзов на подворье Голицыных нет. Риск попасть в пирожки отсутствует. Он хотел, уже объявиться перед родной мамкой и тёткой Фёклой, но его задержал странный случай.

Лукерья – прислуга из домашних (старый князь частенько её похлопывал и оглаживал по крутобёдрой заднице, как любимую лошадь) – выскочила из хозяйской части дома, и, озираясь, метнулась в конюшню.

Витюшка подумал, сейчас на встречу с любимой, сладкой задницей Лукерьи появится старый князь со своей подагрой, но, увы…

Вместо романтической встречи, Лукерья одним махом взлетела на сеновал. Витюша едва успел юркнуть в толщу сена и тихой мышкой наблюдал за незваной гостьей.

Лукерья вытащила из передника мешочек и быстро засунула его за стропило крыши. Затем, как завзятая гимнастка, слетела вниз и через пару-тройку мгновений уже исчезла в утробе хозяйской части дома.

«Как привидение», – подумал Витюша и, стараясь не шуршать сеном, полез к месту Лукерьиной захоронки.

Через пару минут Витюшка высыпал из замшевого мешка с гербовой монограммой рода Голицыных, на грязную ладонь, искрящуюся бриллиантовым блеском кучу золотых украшений.

Сверкание драгоценностей околдовало пацана. Никогда он не держал в руках ничего дороже водочной тары. Золото и бриллианты играли завораживающим блеском в луче солнечного света.

Манили в страну Счастья, обещали все удовольствия подлунного мира и даже пирожки с требухой каждый день.

Суровая школа нищеты обучила Витюшку практике бытия. Одно из правил гласило – если наказание неотвратимо, подставь под него жопу товарища.

Без сомнений и колебаний, Витюшка разделил драгоценности на три кучки. Одну кучку сыпанул обратно в замшевый мешочек и спрятал его туда, где он ранее лежал. Две кучки завернул в грязную тряпицу и задумался: «Лукерью завтра, край послезавтра, поймают на воровстве. Свою захоронку она, как пить дать, выдаст. Когда обнаружат, что драгоценности в мешке убыли, то зачнут трясти дворню и учинять обыски. Значитца, держать при себе золото с каменьями, дело опасное. Нужно их спрятать. Куда?»

В поисках надёжного места для своего клада, Витюшка облазил весь сеновал. Ничего путного не нашёл. Наступила ночь. Спускаться с сеновала он опасался. Лошади, учуяв в темноте приближение чужого, могли поднять тревогу, разбудить собак и сторожей.

Витюшка умел принимать решения. Недаром же был зачат одним из умнейших мужей Российской Империи – князем Голицыным.

Грехов поболтал баклажкой. В ней ещё порядочно оставалось воды. Достал тряпицу с драгоценностями и, скривив грязную мордаху, принялся глотать фамильные драгоценности Голицыных, щедро запивая их водой. Проглотить браслет с чудными зеленоватыми каменьями, Витюша не пытался, а вот толстая, золотая цепь, длиной с локоть не хотела залезать. Вызывала тошноту. Пришлось их положить обратно в замшевый мешочек.

***

Первой в людскую влетела тётка Фёкла.

– Витька, засранец, где так долго был? – подбежала, осторожно приобняла, боясь подхватить вшей. – Голодный? Садись вечерять.

– Не…

– Сытый чё ли?

«Ещё бы не сытый!» – подумал Витюшка. – «Столько золота сожрал за один присест!» – а вслух продолжил несмело:

– Тетка Фёкла, мне бы помыться заперва…

– Сей секунд Миланья заявится и тебя обиходит.

Дворня сидела, распахнув рты. Звероватый Степан, едва не вытуривший мальчонку за ворота, враз съёжился и бочком-бочком выскользнул из людской, от греха подальше. Что за «принц» в лохмотьях объявился на голицинском подворье, никто не знал. Дворня терзалась в догадках.

От прибежавшей Миланьи слышались лишь «охи» да «ахи». Они прибавили к догадке появления грязного оборвыша в приличной людской, туману, и завели дело в окончательный тупик.

Самый грамотный из всех присутствующих, – копиист секретарь молодого Голицына, – Козьма Фомич Благонравов счёл возможным заметить довольно тонко:

– Сдаётся мне, Фёкла с Миланьей тайные адептки священного учения Будды. Мальчонка, по всей вероятности, живое воплощение Будды на земле. Ламы – это ихние монахи – тайным собранием выбирают среди детей кандидата на сию роль и рьяно поклоняются ему.

Разумеется, никто ничего не понял, но все сделали вид: «Ну, конечно! По-другому и быть нет возможности!»

Миланья уволокла сына в дальний конец господского сада, где стояла обширная баня по-белому для дворни, но в ней не брезговали попариться другой раз и старшие из Голицыных. Особенно Глафира Порфирьевна – бабка Голицыных. Старушка старых правил, ядовитая на язычок и нравом крутёхонькая. Могла возлюбить, но могла и запороть розгами на козлах. Правда, творила она свои чудеса всё больше по молодости лет, но и ныне, другой раз такое коленце запендюрит – хоть всех святых выноси.

По случаю субботы, баня вытоплена на славу. Вода в колодах осталась, хотя все, кому положено, и кто хотел, помылись. От души русской попарились и, судя по прилипшим кругом, распаренным листьям берёзы, дуба и пихтовым иголкам, исхлестали друг об друга с добрый десяток веников.

Миланья хотела помыть сына, но он застеснялся и отправил мать восвояси с наказом забрать его из бани не раньше, чем через час.

Только она ушла, Витюша кинулся в предбанник, где заприметил ухватистый заступ. Взял его. Выскочил из бани и юркнул по стенке за её угол. Огляделся…. В гуще кустов шиповника высмотрел разбитую статую Купидона на массивном мраморном столбе. Ящеркой проскочил меж цепких колючек ветвей и с ходу вонзил лезвие заступа в зелень дёрна возле столба. Быстро, но на удивление аккуратно, срезал слой дерна, выкопал на глубину штыка землю, складывая её на сорванные с себя портки. Затем, не мешкая, засунул себе глубоко в горло два пальца и вызвал рвоту.

Похищенные драгоценности, словно по команде, вырвались на свободу и, перемешанные с рвотными массами, уютно устроились в выкопанной ямке. Одного движения Витюшкиной руки хватило, чтобы засыпать их землёй. Другой рукой он, не торопясь, уложил пласт дерна на своё законное место. Готово! Придирчиво осмотрев место захоронения клада, Витюша не нашёл изъянов своей спешной работы и, оглянувшись по сторонам, не спеша вернулся в баню…

Миланья часа не выдержала. Минут через сорок она уже топталась в предбаннике и прислушивалась к плеску воды в моечной.

– Витюш, могет тебя попарить?! – крикнула она в приотворённую дверь.

– Не-а-а…. В другой раз!

– Я тебе тута рубашонку, портки, обувку принесла…. Всё чистенькое. Тётка Фёкла самолично отбирала. Грить, мол, малец настрадался и значитца заслужил. Опояску шорник Федька Косорылый подарил. Повариха Авдотья пирог капустный в печь посадила…

В моечной воцарилась тишина. Миланья обеспокоилась – не угорел бы сынок?

– Витюш! Слышь-ка, ты пироги-то с капустой любишь?

Дверь моечной распахнулась. На её пороге стояла маленькая, улучшенная копия Глафиры Порфирьевны в её младые годы с копной тёмно-каштановых кудрей при угольно-чёрных больших глазах, обрамлённых девичьими густыми, чёрными, длинными ресницами. Античной чистоты нос оканчивался тонкими трепетными ноздрями, алые губы чудесной формы красовались над упрямым подбородком с ямочкой. Отмытый нищий оборванец являл собой образчик Голицынской породы.

Миланья раскрыла рот и потеряла дар речи.

Витюша, перепоясанный через чресла найденной тряпкой, обеспокоено посмотрел на тётку, которая напрашивалась к нему в родные матери.

«Не-а-а….», – подумал Витюша, – «Мне такая мамка без надобности. У неё засорение мозгов. Ишь, как зенки-то замерли, вроде, как у чебака на морозе! И рот распахнула кошёлкой…»

– С чем, гришь, пироги-то?

Миланья с треском захлопнула рот.

– Дык, с капустой.

– Капуста это хорошо. Она кишки чистит, и вонь с нутра выгоняет.

Миланья ожила.