Прощание с «Императрицей»

Алексей Иванов помрачнел и с явным неудовольствием подтвердил:

– Увы, всё так. Бросать в бой одних черноморцев – это авантюра. События 18 марта[4 - В этот день сводный флот Англии и Франции оставил – за полшага до успеха – дальнейшие попытки пройти Дарданелльским проливом в Мраморное море и далее к Константинополю.] все изменили. Турки, сволочи, подняли голову – как же, остановили – то есть вовсю трубят, что победили, – британский флот! А он считался самым мощным оружием нашего времени! И на Галлиполи, если судить по количеству раненых, доставляемых союзниками в госпиталя на Лемнос и Мальту, турки дерутся отчаянно…

С лица Сергея Дмитриевича сошли все следы удовольствия от успеха какой-то дипломатической – а скорее всего, внутриполитической комбинации. С едва ли ни более мрачным, чем обычно, видом он подтвердил:

– Естественно, Энвер и Талаат приписали себе все заслуги. Ещё бы, 18 марта для них – спасение. До этого времени они никогда не чувствовали себя в безопасности, правили изо дня в день, затаив дыхание, – всё ждали если не восстания, то пинка от нового султана, а то и от низложенного, да живучего Абдул Хамида. А тут взлетели на гребень патриотической гордости.

– Даже более того, – невесело согласился статский советник. – Теперь они как бы символизируют самого турка. Или даже собственно ислам.

– А в турецком варианте, – подхватил Сазонов, – ещё и с жаждой мести паразитам-иноверцам и высокомерным иностранцам, которые доселе их поучали и помыкали ими…

– Пока что иностранцев особенно не трогают, даже англичан и французов. – Алексей Иванович был детально осведомлён обо всём, что происходит в Константинополе. – Чувствуют каким-то местом, что союзники могут победить в войне. Ограничились тем, что Талаат приказал снять все указатели и вывески на французском и реквизировал пару-тройку автомобилей в посольствах. А вот армян громят со всей восточной дикостью…

Сергей Дмитриевич печально покивал:

– Это совершенно не ново для Востока… и других диктатур. Будем справедливы: почувствовали силу – и сразу приступили к охоте на политических оппонентов и на расово чуждых людей. На иноверцев, прежде всего. Лучший способ выразить свою силу – громить тех, к кому набралась неприязнь в массе. Кто умнее, кто способен всегда перехитрить ленивых, непрактичных турок, кто себя считают выше и образованней мусульман, ближе к европейской цивилизации. Что, в первый раз? Как только, ещё в прошлые века, турки проигрывали войны, так сразу же устраивалась резня. Помните, Алексей Иванович, как в 1894 Абдул Хамид натравил на христиан этих фанатиков, софтов?

– Но почему всё-таки именно армяне? – спросил статский советник, не столько пребывая в неведении, сколько ожидая услышать от умника и опытного дипломата слова в подтверждение собственным мыслям.

– Армяне – христиане. Но ни одно, кроме нас, извечных врагов Порты, иностранное христианское правительство не радеет за них. И были у турок основания считать армян пятой колонной внутри страны, они же злорадствовали при каждой неудаче турок в Балканских войнах. Везде, в каждой деревне и каждом городе, турки им завидовали – и ненавидели их.

Начальник департамента поддержал министра:

– А ещё их вдобавок особенно озлобило, что в недавней кампании на Кавказе армяне переправляли нам информацию о движении и состоянии османских войск и что некоторые парни из Западной Армении переходили границу и вступали в российскую армию. И с подачи Талаата распространились слухи, что армяне прячут оружие с целью поднять восстание…

– Очень жаль, – Сазонов поднялся из кресла и прошёлся по кабинету, время от времени поглядывая то на руководителя разведслужбы МИДа, то на карту юга России, – что в Оттоманской империи пока не видно никого, кто смог бы реально противостоять этим младотуркам с их «революцией».

Мустафа Кемаль (Ататюрк)

Краткая историко-биографическая справка

Будущий маршал и первый президент Турции прославился во время обороны полуострова Галлиполи (Гелибоглу) от десанта англо-французских войск. Мустафа Кемаль командовал к её завершению 16-м армейским корпусом, занимавшим стратегически важный участок.

Союзники решили провести десантную операцию у входа в Дарданеллы со стороны Средиземного моря. В десантный корпус входили английские и французские пехотные дивизии, австралийские и новозеландские войска, три бригады английской морской пехоты и греческий добровольческий легион: всего около 81 тысячи человек при 178 орудиях. С моря его поддерживал союзный флот под командованием адмирала де Робека. В резерве на территории Египта находились английская и две индийские пехотные дивизии.

Турция для защиты пролива Дарданеллы создала сильную группировку войск из 20 дивизий под общим командованием германского генерала Лимана фон Сандерса. Одной из пехотных дивизий на Галлиполийском полуострове командовал полковник Мустафа Кемаль. Высадившийся под мощным артиллерийским прикрытием своих кораблей десант натолкнулся на жёсткую оборону. Несмотря на все усилия и артиллерийскую поддержку с моря, продвинуться от побережья по Галлиполийскому полуострову десантным войскам так и не удалось. За первые дни боев союзники потеряли 18 тысяч человек, продвинувшись вперед всего на километр-полтора.

Когда австралийцы, высадившиеся у мыса Каба-тепе, начали подниматься на господствующую высоту Чунук-байир, полковник Мустафа Кемаль лично повёл в рукопашную схватку пехотный батальон и своим примером увлёк за собой всю дивизию. Австралийцы, потеряв в бою 5 тысяч человек, были отброшены с высот к береговой полосе[5 - Операция на Галлиполийском полуострове длилась 300 суток. За это время Великобритания потеряла 119,7 тысячи человек, Франция – 26,5, Турция – 185 тысяч человек. Англо-французский флот потерял 6 линейных кораблей, турецкий – один.].

Вскоре Мустафа Кемаль стал первым помощником генерала Лиман фон Сандерса, проявив себя «агрессивным» боевым командиром. И в январе 1916 года жители Стамбула горячо приветствовали героя галлиполийской обороны как спасителя столицы Турции. За проявленную доблесть Мустафа Кемаль получил звание генерал-майора и титул паши и стал быстро продвигаться по служебной лестнице. С 1916 года он последовательно командовал 16-м армейским корпусом в Закавказье, затем 2-й армией на Кавказском фронте и 7-й армией на Палестинско-Сирийском фронте.

Николай Иванов

Ещё несколько шагов к краю пропасти

Они вышли к следующему полудню обратно, на пригорок, чуть возвышавшийся над дорогой. Не все, а за вычетом практически всей полуроты, сгинувшей в неумолчной перестрелке то с немцами, то с древесными призраками сумерек. Капитан Иванов, вахмистр Борщ, подпрапорщик Радецкий (как выяснилось) и ещё два десятка солдат, больше напоминавших полевой лазарет в изгнании, чем строй.

– Та-ак, – первым, естественным образом, пришёл в себя живучий хохол, глянув с пригорка вниз. – И какого, скажите на милость, чёрта мы душу рвали? – в минуту особо возвышенного состояния духа Григорий Борщ отчего-то выражался исключительно по-русски, будто прокламацию читал по слогам.

Капитан Иванов вдруг попятился под белый занавес еловых ветвей, грузнувших под снегом, кивнул вахмистру и потащил за собой оцепеневшего подпрапорщика, по-прежнему обнимавшего трёхлинейку, как единственное весло спасательной шлюпки.

Со двора «почтовой станции», правду сказать, порядком размётанной артиллерией, под дощатый навес ворот с потемневшей иконой Угодника, тянулась колонна…

Нет, уже не солдат, и даже не отступавших солдат, а, определённо, колонна военнопленных. Ни с чем иным этот «крестный ход» безропотного отчаяния не перепутаешь. Тем более что вчерашние уланы в рогатых «пикельхельм» с медными кокардами гарцевали вдоль колонны. Привычно, ленивыми окриками, поторапливали унылое шествие и немецкие пехотинцы в запоздало новомодных «штальхельм».

– Щось забагато наших, – вновь задушевно, на мамкином наречии, прошептал за спиной капитана Григорий. – Не було вчора в дивизии стилькох…

Подмороженная дорога, вьющаяся от ворот, размётанных прямой наводкой в щепу, уже превратилась в весеннее месиво льда и бурой жижи от несчётного количества сбитых сапог и драных ботинок (интендантская служба расстроилась напрочь ещё чёрт-те когда). А всё новые и новые толпы, приблизительно разобранные в шеренги по четыре, исходили из тёмно-угрюмой печали Николая-угодника.

– А это уже и не одна только дивизия, – узнал Николай Иванов приятеля, штабс-капитана Оленева из двухсотого полка с багровым бинтом на разорванном шрапнелью предплечье (а ведь отправлен был в тыл, на эвакуационный пункт). – Это они весь корпус тут прогоняют.

– Як же ж… – возмущённо дёрнул рыжим усом казак, недоумевая.

– Как так? – вдруг не то переспросил, не то выкрикнул с вызовом юный подпрапорщик.

Капитан Иванов даже оглянулся. Никита Радецкий до этого один раз, кажется, только и подал голос. За вычетом того момента, когда чуть ли не шёпотом представился новоназначенному командиру, неловко перехватив верную «мосинку» под левую руку.

– Чёрт! – вскрикнул он вчера в самый разгар боя и девичьи покраснел в ответ на немой вопрос капитана: «Ранили куда?»

Вместо ответа юный подпрапорщик показал на ладони пустую обойму винтовки.

С тех пор и не проронил ни слова – молча как-то разживался патронами у убитых, молча шёл в рукопашную; даже когда вахмистр, взявшийся опекать «хлопчину», всучил ему сухарь, натёртый луком, поблагодарил одним лишь кивком.

А тут…

– Как?! Как, спрашиваете?! – с истерическим надрывом кричал Никита, чуть не во весь голос. – Да они сдались, сдались просто! Вы что, не видите?!

Хрупкие, музыкальной длины, пальцы его дрожали, тыча в голубой просвет между снежными лапами елей.

Капитан перевёл взгляд с перекошенного лица юноши туда, куда тот указывал.

На печную трубу, возвышавшуюся над красным коньком из бельгийской черепицы. К ней была привязана жердь с безвольно обвисшим флагом. Флагом такой белизны, какой могла похвастаться только простынь согнанных войной хозяев дома.

– Сдались, значит, на то приказ был, – жёстко произнёс капитан, враз прекратив едва не случившуюся истерику.

Впрочем, что-то такое Николай и ждал от Никиты Радецкого – уж больно долго тот напоминал заевший граммофон с закрученной донельзя пружиной. Такой ткни только или топни рядом – взвизгнет, замечется грампластинка с истошным ором. А сейчас никак не до того.

Потому что на самом деле так оно и было: третьего дня командир 20-го корпуса генерал П.И. Булгаков вынужден был отдать приказ о прекращении сопротивления…

Кирилл Иванов

Назначение и предназначение

…Чёртов, то есть германский, шпион был отменно подготовлен к наземным операциям. Даже под землю, к секретным кабелям спецсвязи, его команда в своё время сумела добраться. Сумел он перехватить и «Флейту» – задающий валик уникальной системы синхронизации и управления артиллерийским огнём линейного корабля. Сумел и скрытно забраться с этим небольшим, но поистине бесценным грузом и с портфелем искалеченного им же фельдъегеря в пассажирскую нишу графского аэроплана – и приставил револьвер к голове Кирилла, когда они уже были в доброй версте от матушки-земли.

Да вот только не обратил шпион внимания, что в этом аэроплане пассажирская ниша толком не оборудована и ремней безопасности там не имелось. И уж совсем не мог предположить, что пилот, вроде как поняв безвыходность своего положения под прицелом, спокойно наберёт высоту, а затем резко пойдёт на снижение, набирая скорость, затем поведёт аппарат по крутой дуге вверх, так что грозного пассажира сначала прижмёт к спинке сиденья и наконец, когда земля и небо поменяются местами, отправит его в свободный, хоть и недолгий полёт.

Но «Мёртвая петля», она же «Петля Нестерова», заложенная в небе за пять вёрст от Новоглинска, оказалась для потрёпанного графского «таубе» испытанием чрезмерным. Даже избавленный от четырёх с чем-то пудов весу непрошеного пассажира, моноплан уже тянул еле-еле и то и дело норовил клюнуть носом. Мерседесовский мотор чихал и кашлял, а то и вовсе замолкал, но пока что сам и запускался. Кирилл уже поглядывал время от времени на недальнюю землю, выбирая место для посадки, а потом бросал взгляд на карту, прикидывая, сколько ещё осталось до ближайшего аэроклуба.