Времён связующая мысль

Тягаются китайцы с германцами скупкой облигаций: долговых обязательств южноевропейских стран… Вчера китайцы купили испанских облигаций сразу на 15 евромиллиардов!.. Это чтоб испанцы и покупали китайское – и поменьше германского… Можно понять китайцев – у них много еще населенияв первобытной самостоятельности, – там и при охвате пенсиями всего населения одной пятой – на богатых водой и почвой землях, при климате благословенном, – может жить, кто хоть шевелится… 70 еще процентов сельского населения – громаднейший китайский резерв… Но снова устрашает германское экспортное оборзение: при климате холоднее, без столь богатых почвою, водой земель, – при в двадцать раз меньшем населении, – немцы лишь два года назад уступили китайцам – ненамного, стало быть, пока – первое место в мировом экспорте!.. 1.51 На «Суде времени» в ноябре некоторыми экспертами отмечалось большим недостатком почти отсутствие пенсионной системы в Китае – никто (из знатоков!) не возражал… Никто не сказал, что в будущем не дальнем, – это громадным преимуществом Китая станет! Европейцам – и кто им следует, очень скоро отвыкать от весомых пенсий, – зане не станет в двух ближайших поколеньях рабов, эти пенсии поддерживающих!.. Китайцам ж к пенсиям – и не привыкать, – им сразу к здравому образу жизни приступать, – но раньше мы пример должны всем дать…01.57 8 января 2011

«…Свежесть благоухания, художественная роскошь форм, поэтическая прелесть и благородная простота образов, энергия, могучесть языка… … полнота чувства… необъятность содержания – суть родовые приметы поэзии Лермонтова и залог ее будущего великого развития»… В.Г.Белинский

Хоть, несомненно, есть у Лермонтова и перлы вечные, – прогноз Белинского щедрый не оправдал всё ж наш поэт, так рано ушедший: зане характером был скверен – как Пушкин, впрочем, Сервантес… Великим мыслями лишь можно стать поэтом, – стихи ж сплетать уж не такая редкость, – но как, коль молодость отдал… стихоплетенью, – …ту мудрость поиметь… У Пушкина, Лермонтова, Гоголя – одна судьба: отдали молодость словам, и мысль у них не развил`ась, – так и осталась лет на семнадцати, пусть очень даже были задатки, – а после двадцати способность мыслить не развить, – как после трех нельзя уж научиться, как следует, – банально говорить…

…Лишь после трех мне удалось еще поспать – до без четверти пяти; перед просыпом мне… Троцкий почему-то приснился: в какой-то людной комнате не помню о чем с ним говорил – он был уже седой старик, – я, ясно, молодым (мы меньше года на земле совместно в жизни были) … Из комнаты с Женей будто я выходил, ей говорил: не мог вождем он стать по трем причинам: две первые забыл (был высокомерен, ситуации не домысливал?) – третья – был евреем, да еще скверным (евреи есть ведь люди милейшие, – Женя со мной согласилась во сне: – У меня в одном классе такая есть девочка…) … – Проснувшись лишь, памяти включился механизм: всего меньше года я вместе с Троцком жил – в октябре 39-го я родился, – а летом 40-го он Меркадером убит, верным сталинцем, испанским коммунистом… 05.08

9 января …Когда ночами – не часто бывает, – сразу не засыпается, расположенье улиц старых под Двухгорбовой горой на Чуркине иногда вспоминается, – ныне сопка Бур`ачека; оттуда путь по жизни в 39-м начат… Уж 28 лет, как нет отца, – неделя с небольшим, как нет и матери, – и вот из всей родни ближайшей – я первейший самый на черед`е этой печальной… …Отец и в памяти остался старым – было ему около сорока, – а мне 15-ть, когда я к лицам стал присматриваться, – и был он узколиц и худощав, – а мать мне помнится и молодая: за тридцать было ей тогда слегка, – была в рассвете самом ее красота, притененная временем тяжким: и это всё в памяти жестокой наслаивается, – и каково ж ее лицо за восемьдесят пять с тридцатилетним сопоставлять мне в памяти!… …Не то на Чуркин чтоб не тянет – давно он территорией проклятой, – давно землей NON GRATAстал, – многоэтажками уж сплошь заставленный, в асфальт закатанный, – и мототы в нём «выше крыш», – и никого знакомых уже не сыщешь среди бесчисленной людской «икры»… И тишины давным-давно не слышно и в помине… …Ночами улочки детства старые глинисто-каменистые вспоминаются, дождями часто размывались, – и грузовик единственный днями не проезжал с Диомида на Окатовую; а легковушек вовсе не бывало; микроподъемы, микроспуски вспоминаются, и рытвины дорог, коров по коим на Улисс гоняли мы… Давно дороги те в асфальт закатаны – бесчисленная мотота, подобно тараканам травленным, – по ним и день и ночь мотается, – шумом и гарью всё в округе отравляя… Не иначе близ конца так развелась эта мотота поганая… (дабы людства сверхрост унять)…

Духовностью борется в людстве с животностью, – и победить должна ведь с нашей помощью – иначе сгинет ведь людство…

Массы людства от бега времени отстали! Хотя тем бредом термоядерным, войною невозможно стало решение каких-либо задач, – оно абсурдно множится в огромных городах, – его «капут» где скорый поджидает, как древних некогда афинян: – от эпидемий страшных, – иль всё ж сорвется от «науки» борзой, техники армагеддон тот самый, давно что над людством беспутным нависает, – изрядным от «наук» морали отставанием, – прихлопнет глупых и развратных горожан… Ну, что ж: сельчанам чище станет…

Несу я часть изрядную эпохи тяжкой, – пускай при мне не столь уже кровавой: и посему я человек не частный, – и пусть мне самому то мало даст, – я должен суд свой времени издать… (Как ни тягостно презрения к людству преодолевать массу, – что накопились-то в душе с годами… Уж в тридцать Пушкин написал: «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей», – но каково же мне, достаточно познавшего свирепость двадцатого века, – за семьдесят, вблизи уже природного предела…

Всего суровей судишь себя сам, – и санкция всегда – досада, – собою если что-то представляешь, – отнюдь не раскаянье – которого и вовсе в самом деле не бывает: ведомым массам не в чем каяться, – злодей всегда себе находит оправданье… А глубже взять – раскаяньем как бы кусок из жизни собственной изрядный вырывается, – и сам начинаешь презирать себя за несостоятельность! Вот почему есть лицемерье всякое раскаянье, – взять в рассмотренье всю совокупность (внутренних и внешних) обстоятельств, – средство хитро-лживо-банальное; раскаяние – свехпакость, – какую только можно и представить (поскольку неким «богом» невозможным, лживо-лицемерно прикрывается: мерзопакостное самое – еще и «богоугодным» считать призывается)…

Высок не тот, кто от рожденья в «высях», а кто с низов сумел возвыситься…

10 января 2011 г. … Шесть лет моей нечаемой поэзии: хотя совсем пока и непривеченной, – но средство в старости не закоснеть, – да и признанье воспоследует, – коль книгу выпущу я в свет…

Наука – это достоверность, – в отличие от предположений, – тем паче от веры…

25 января АЛЕКСАНДР ФАДЕЕВ

«Отвоевался, отшутился, отпраздновал, отговорил, в короткий некролог вместился весь список дел, что он творил. … Любил рубашки голубые, застольный треп и славы дым, и женщины почти любые напропалую шли за ним. … Напропалую, наудачу, навылет жил, орлом и львом, – но ставил равные задачи себе – с Толстым, при этом (лучше бы „и даже“ – Ю.Б., 1.7.2011) – с Львом (по мне – не важнее двух других Толстых, – а поэт Алексей, пожалуй, Льва, как человек, – весомей – Ю.Б.,). …Был солнцем маленькой планеты, где все не пашут и не жнут, где все – прозаики, поэты и критики – бумагу мнут. … Хитро, толково, мудро правил, судил, рядил, карал, марал, – и в чем-то Сталину был равен хмельного флота адмирал, … хмельного войска полководец, в колхозе пьяном – бригадир. И клял и чтил его народец, которым он руководил. … Но право живота и смерти выходит боком нам порой. Теперь попробуйте, измерьте, герой ли этот мой герой?» Борис Слуцкий

Спустя теперь еще полвека сомненья в этом никакого нету: герой земляк был славный мой. … Герой уж в ранней юности на поле боя в Гражданскую, суднейшую из войн, – … и в зрелости – в борьбе еще суровейшей, – когда жестокость лишь была страховкой в побоищах освирепевшей истории: когда безжалостность одна могла спасти людство, погрязшее в неправде к`орыстной… Дважды герой – и много более: … сумел он стать фигурой века узловою творчеством, – а для того не только хитростью, умом, жестокостью, – но надо было обладать (как Сталину!) – и совестью, – и наивысшей совестью при том… Так, значит, трижды был герой: героем то есть из героев… … И потому стал жертвой первою времен бессовестных: пришлось платить по всем тем сделкам с совестью с людишками бессовестными – и пулей в собственный висок сказать, что всё ж таки имел он совесть, – когда увидел: воцарилась подлость… сказал тем самым: из совсем другого теста он… … Когда бы мог он, как Хрущев, – и всяких там «червей» бездарных сонмы, держаться клеветой на истинных героев, – которые – про`яснится не так уж вдолге, – таки спасли заблудшее людство, – про`яснится, когда… таки к крутым придется мерам тем прибегнуть отчасти и вновь… (Кстати, прозрел тогда из очень он немногих… 16 было мне тогда всего, и главное хотя уже пон`ял я менее чем через год, ? но меру всю тогдашней подлости я осознал вполне лишь через тридцать с лишним лет: лишь в ноябре 91-го, – когда злодеи ельцинцы огульный объявили «отпуск цен»… 13 сент. 2011… Та завершающая подлость была начатого в феврале 56-го охаиванья хрущевского, хотя и необходимо жестокой, – но славной навсегда, великой сталинской эпохи, – того хлолуйски-пигмейского охаиванья гиганта совести, ума и воли усопшего – неизбежный подлый исход) … Ну, оправдал таки я день сегодняшний: помимо подведения черты под сложным прошлым, – дал, как всегда, неотменяемый прогноз)…

26 января Аз возрастом хотя продвинут зело – мне в октябре уж стукнул 71-ый, – однако, как пиита, – еще в детстве: в сем январе, 20-го, шесть лет, как высеклось во мне столкновеньем двух разных стрессов первое стихотворенье, – и сразу важное и совершенное – о жалости между людей (на эту тему очень мало в мировой поэзии) … …Хотя не сочинял, – но смладу запоминал шедевры (припоминая их затем, приобретал я навык рифмоизвлечения из языковых бездн и построения размеренности); хотя немалый опыт жизненный имел, – но в годы младости и зрелости мои способности осталися втун`е, – и лишь когда нач`алось в обществе в конце 80-х шевеление, – наметилось им (максимально возможное тогда) применение на стезе общественности: с 90-го по 95-й я, сугубый аутсайдер, чем-то вроде «колумниста» в краевой партийной газете «заделался» (что было удивительно само по себе: из КПСС я вышел по заявлению еще в 74-м, имея партстажу 11 лет, – а считая и в комсомоле на максимально важных по возрасту должностях, – надо накинуть стажа партийного еще лет с десять: с месяц еще до 15-ти по-настоящему начал, первые полтора года еще искреннее, ревностное служение) … – И, несмотря на сей мой тот отказ партии в доверии (правда, в 90-м в редакции уже никто не спрашивал партбилет), – меня передовицами публиковали еще в крайкома партии газете, – зане сами «журналюги» не умели на запросы времени ответить, – а было подписчиков свыше 300-т тысяч, – и надо было им обеспечивать «умственную пищу»: существовало «Красное знамя» лишь с подписки; затем прибрали мерзавцы к деньгам газеты, – а «Красное знамя» и вовсе в бурных волнах рынка исчезло (не спасло «комуняк» сильно запоздалое к случайно уцелевшим сочувствующим умам обращение (имевшихся в самой партии карьеристская «червятина», продукт послесталинского гниенья, – их еще в конце 60-х поизъела); … сам я сведенья обрел незабвенные о том, как партия утрачивала прессу (и власть вместе с ней! теперь бы надо эти крайне важные свидетельства до потомства донесть: в дневниках моих отражено подневно); к прозе всякой вообще в обществе убавилось интересу (к поэзии ж вообще интерес исчез (вернее, со стихами Бориса Слуцкого, Светлова (!) в 60-х последними исчезла, высосав насухо тему военную – где, как известно, немного «поэзного», и сама поэзия! А к несуществующему какой же интерес*!) … Но я тогда еще ни сном ни духом о самоучастии в поэзии! Не знаю – не случись два стресса с перерывом в месяц, так и не открылись бы, возможно, эти во мне способности редкие (единственно в жизни теперь держат) … В начале декабря 2004-го пришлось мне отказать в одном знакомстве лишнем давнем – приходится с годами сбрасывать «с корабля балласт»: пришлось мне отказать знаться с соратником давних походов младости, с которым дальше начисто никаких касательств: такой уже совсем конкретный малый оказался (в моих где-то годах, – зачем же мне старик бессодержательный!): меня и здесь он (инвалид уже) отыскал через одного из моих младших братьев: не на чем общаться, – но назад сразу инвалида не отправишь, – пришлось мне сразу же на машине брата назад его и отослать, – это, понятно, после стольких лет знакомства – настоящая драма!; и был в конце того я декабря наказан (не за этот, понятно, отказ – за череду в возведении крыши небрежностей по причине спешки, – слишком участия в перипетиях политики начала «эпохи Ельцина» мерзкой) … – Итак, был наказан пожаром здесь на «даче» страшным («сгорела крыша и чердак, весь выгорел второй этаж, осыпалась стекляная теплица там же, библиотека – третья уже за жизнь! сгинула дымом», из поэмы «Пожар»); преодолел в безлюдьи в две недели здесь последствия (первые самые) сего пожара, как стал тот Коля вечерами мне являться, – я подивился весу тягости моральной супротив всех потерь немалых материальных! Стихами ТОЛЬКО ту вину безвинную за тот казус замысловатый с души я снял того года 2005-го января 20-го (вего за четверть часа):

Вчера, растапливая печку, собою недоволен был: несчастный Коля Василенко опять в который уж раз всплыл. …Пора б забыть сей жалкий казус, отрыжку прежних мрачных дней, – да легче крупное несчастье избыть, чем жалость меж людей…

И после паузы в два месяца в «стихоплетении» – сначала было в третьей от конца строке «жалких» ж «дней», и с месяц было смутное ощущенье, что что-то в этом очень верном стихотворении неверно, – пока не дошло мне: сам-то я ведь жалким никак н`е был!…

И дни те десятилетия! жалки были для страны, для «быдла» (в 10-м классе уж вполне, в начале полста седьмого ощутил), – но не для тех, постигнуть кто стремился действительность! Для одного тогда себя фактически! Десяток лет в безлюдье полном был – ведь только в тот же год и «диссидентство» зародилось… …уж после того, как в конце апреля группу я в поход двухнедельный водил (краевого) семинара инструкторов по туризму: – утром диплом 28-го апреля 1968-го по геополитике («отлично») защитил – а вечером уже автобус группу семинара повез в ночь – одним из двух в крае в 67-м действительных инструкторов-методистом по пешеходному туризму (другим Юра Садиков был, – еще три тогда были присвоены Москвой чиновникам краевым от туризма, в походы они не ходили) … Итак, утром защита диплома – вечером, не отоспавшись, похода на Облачную, к самым истокам Уссур`и старт… Тут надобно в подробности мне всунуться, чтобы другой-то (тютчевский**) все ж мог как-то понять, как Апполон меня («поял») … на перевале аж на седьмой десяток… Но заодно, как в капле воды, – весь Универсум отражается в том эпизоде: времен разница, – и вместе то, – что навсегда останется… ________________

*До «электронной» эры интерес к чтению поддерживался «на 90 процентов» скудостью развлечений, – и где-то только процентов на десять – тягой к наученью… Но развивались пассивно и те «90 процентов» массивные… Всесильная индустрия, значительно освободив «быдло» от физических усилий, не в силах принудить его к развитию, – зато сверх всяких мер всяческая индустрия разврата «развилась», – сгнобив и тот, что был, к чтению интерес пассивный… К тому же рынок корыстный капиталистический устроил в два-три десятилетия гонку на словах информации – на деле «развлекухи-отвлекухи» носителей апокалипсическую… …Как всегда и везде здесь – не одни только беды. Без средств новейших я не набрал бы эту книгу здесь, вдали от людей, за два месяца… А в городе – и даже на селе! – мне бы даже не захотелось по причине шумами от людства раздражения… Возможная от книжки польза – вряд ли тотальный вред от оборзевшей электронизации перевесит… но всё же… …Одна надежда – «носителей» нынешняя гонка сумасшедшая несколько поумерится, дойдя до неизбежного физического предела; общество на гибельной «глиссаде» (в никуда!) взнуздает т`аки рынок сумасшедший, – и наполнение содержанием «носителей», надеюсь-верю, всё ж таки затребуется… ______________________

** «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Как он поймет, чем ты живешь? Мысль изреченная есть ложь»… Федор Тютчев

9 марта …Прелесть писания воспоминаний… Казалось бы, того касается, в далеком прошлом что осталось, – но если суть привскрыть уд`алось, – притом единственными словами, – пребудет то в нетленной младости… пускай давно не будет уж меня… (на подъеме от Таежки)

Сложнейший феномен – Победа, в нем бесконечны переменные, – и много надо разума отваги, чтоб к истине сквозь них пробраться… Победа мнится победителю добычей, – но побежденный должен шевелиться шибче: в итоге впереди развитием (да все ведь в этом мире относительно) … Победа, есть такой закон, – побольше к побежденным благосклонна, – их заставляя шибче размышлять, как победителей и где ужать… В итоге победители – в изрядном смысле жертвы Ники: она стагнации у них причиною! Зане Победа – стык противоречий, – и воплощение самой той «диалектики»: в итоге «черная ирония» истории, – вся суть которой: разрушая – строить…

(последние четыре строки вставлены 05.01.2011., 10.54)

Сложнее нравственный разрез победы, – тем более ценою жертв таких неимоверных, – которые спасли, конечно, соотечественников – и более того: всё человечество!, – … и… обеспечили на деле в то же время доходы заокеанской империализма ветви за счет немецко-европейской, – и также обусловили продление засилия военщины в своей стране на лишние треть века, – и будущее неизбежное поражение поэтому, – которое, тем не менее, благодетельно, зане: продляли мы капитализм на деле на лишниеполвека несостоятельною борьбою с ним (что было очень ему выгодно!), – и только когда каста штабистов в войне победителей вконец отгнила – капитализм стал через 20 лет всего л`ишь в могилу валится!, – которую ему вырыл еще Октябрь наш Великий… В пределах уж ближайших десятилетий! – мы снова будем впереди «планеты всей» примером устроенья справедливой жизни (сельской) на земле!.. Мечта великая селян 1917-го таки осуществится! Жертвы в войне ужасной не напрасны были: побоищ прошлого уже не д`олжно быть…

…А в до сих пор «балдении» той давней победой есть нечто косвенно и даже «людоедское»: не по отношению к многомиллионным жертвам, на ее «алтарь» прин`есенным, – а к их оставшейся жить родне, – которым «победителей штабисты» нечестные, как говорится, «заедали век»! Косвенно это и есть людоедство, – и за это надо держать хотя бы моральный ответ… 3 марта 2011 г.

17 марта …На европейских сварах старых нагрели лапы Штаты славно, – ох, крепко Старый – Новый Свет пограбил в веке безжалостном двадцатом…

«Вместе они (Гитлер и Сталин – Ю.Б.) являют пример самый яркий „ужасных симлификаторов“ (simplificateurs terribles), которых историк 19-го века Якоб Буркхардт предвидел, как типичное явление века последующего»… Алан Буллок, «Гитлер и Сталин», т.2, стр.334 (Некоторые слова мною заменены или переставлены для большей точности и лучшего звучания – Ю.Б.)

Не знаю, чем уж аргументировал Буркхардт такое мнение, возможно, тем же, что и Фридрих Энгельс: двадцатый век начнется международными столкновениями… Коих эффект как раз это «ужасное упрощение»!.. Причем ужасное двояко: и сами по себе ужасны мировые войны, – не менее страшны и упрощения, издревле свойственные всякой войне (за исключением «войны всех против всех», – что грядет не только ужасным, – но даже гибельным усложнением: тогда фронтальная война века двадцатого покажется даже благом – беды борзо продолжатся ужасные, – коль люди будут еще размножаться в благоприятственных к тому странах, – возрост животный свой не обуздав) … А сама вышевыделенная «жиром» предыдущего абзаца первая фраза – образец словоблудия «ужасного», – показатель историками самыми-самыми – самой сути явлений непонимания (что грозит неизбежными ужасностями уже не «в кавычках» – взаправду… как мы по нынешним нашим дерьмовым историкам наблюдаем… Только не приписывайте мне… целого сословия оскорбление – я лишь о тех, кто сервильничает в массмедиа… наверное и честные историки есть)…

19 марта …Исчадье обезьян отвязное борзо «песец» себе сварганило, под случаем полвека пребывает, – и образумиться, похоже, не желает…

(Проброс изрядный далее по биографии)

Пошли-поехали юбилеи моих провидческих статей, – что и могли увидеть только свет во мраке хаоса тогдашней пересменки властей, – в те годы сжатые и месяцы, когда бесхозной оставалась пресса… Что происходит, главное – что грядет, во всем Примкрае, может, только я и знал, – поскольку так сложилась биография, что зрил я на селе распад еще в каникулы после седьмого класса… После конца войны шел год девятый… В 8-м-9-м классе сам я задержал в школе распад – и возбудил я даже запоздалый массовый энтузиазм – в последние буквально полтора года «сталинщины», – лишь требуя выполнять ВЛКСМа устав, – в 27-й, крупнейшей школе края, избран внезапно в сан (тогда еще сакральный года последние полтора, – вплоть до дурацкого Хрущева доклада под завязку КПСС съезда 20-го) комитета комсомола школы секретаря. … (Так я совсем, совсем нежданно, восьмиклассником, «богом» комсомольским в школе стал, где было три выпускных класса – больше сотни десятиклассников!), —. приобщен был тем самым, с «ногтей младых» самых к власти, какую нынешним школярам нельзя даже и представить, – что мне дало в самой истории понимании забег немалый, – смею полагать, что даже уникальный… Судите сами: два года спустя, зря в школе снова распад, – уже не секретарь, учась в 10-м классе, – в дневник я записал в конце еще полста седьмого января об учителях (и вообще о всем начальстве!): «Былая сила их пропала – и управлять одною лишь командой теперь и впредь никак нельзя» (здесь перевел в стихи я сам себя: было написано тогда буквально: «Силы у них (идейной – это добавил сейчас) уже не стало, действовать одним администрированьем никак нельзя»… Нетрудно в фразе сей узреть уже не что иное, как определение – и приговор! ? не более и не менее! – уже без «яиц» тогда тоталитарной системе («благодаря» лишь одного хитрого дурака доклада на съезде 20-м величайшей, всепобеждавшей дотоле партии!) … А мне семнадцать лишь лет и три месяца… Такой вот мой в провидчествезабег (что не могло никак мне жизнь облегчить) … И где потом я только не бывал, к чему я только руки не прикладывал, – я неуклонный зрил везде распад; два универа кончил я с дипломами красными: «марксизма-ленинизма» на Сахалине в армии, ДВГУ (история) за два года семь месяцев, поступив из армии: «отлично» всё к дипломам в вкладышах (три курса «вышки» на судомеханика до в 62-м армии надо еще приплюсовать ко всем моим «образованьям», – я инженером был уж настоящим: мог фермы моста, допустим, рассчитать (металловедение, сопромат, статика-динамика, электротехнику уже сдал) … Диплом в ДВГУ я защитил, тож на «отлично», в 68-м, в конце апреля, – и до декабря года того рубежного успел еще в спорториентированьи сделать карьеру: председателем крайфедерации избирали в декабре… …Но в августа конце, на семинаре «начальников дистанций» в турбазе «Столбы» под Красноярском, – куда меня послали на повышение квалификации начальников по ориентированью дистанций (второе место там занял, хотя совсем не тренировался, на краевых соревнованьях) – с тревогой безнадеги ждал вторжения в Чехословакию, – чем мой прогноз себе весьма существенно ухудшался: я понимал – надолго отодвигается реализация всех этих моих образований, – надолго, если не навсегда… Еще там примешалась личная передряга, – из-за того еще в столь ранние, до тридцати, лета, – по сумме этих всех передряг – не место здесь распространяться, – решил тогда из мерзкой сей цивилизации в леса податься, – а чтоб деньжонок подсобрать, в ДВ пароходство помполитом подался (первым помощником капитана).. – Но на полтора года в партком ДВ пароходства встрял: Мальков Н. И. мой побег из цивилизации года на полтора задержал: грамотность моей справки по проверке Торгпорта парторганизации (по экономической реформе тогдашней) ему понравилась (это был третий, выше всех забравшийся партейбонз`а, в жизни с коими довелось встретиться: первому, Гульченко Александру Никитичу, что до зама потом в СССР рыбного министра поднялся, я сразу независимостью «поперек горла» стал, как первым секрет`арем Первомайского (Ворошиловского еще тогда) райкома партии – осенью 58-го бывшего старшину торпедного катера, избрали (не сразу, ясно, где-то партсекретарем сначала был на предприятиях, в горкома, крайкома партии был в аппаратах), – а я в райкоме комсомола на пропаганде тогда обретался: пришлось мне через пять месяцев из райкома комсомола убираться, – в крайоно методистом по туризму и краеведенью взяли (того похода лета 56-го уникального благодаря), в 19, – полгода там всего лишь задержался, не притерся к старым бабам, – и крайкомокомсомольские красавицы захотели перетащить меня «на комсомол» обратно (не иначе, как тоже «красавчика»); тогда я понравился Косте Харчеву (его фамилия до сих пор всплывает (на «Дожде» недавно): протоиерей Ардов, кажется, не далее, как попозавчера упоминал в теледискуссии на 5-м (Питерском) канале у Ники Стрижак, – что де Харчев, бывший конфессий от ЦК КПСС главноуправляющий («куратор»), – эк куда сей схожий с мопсиком-собачкой плюгавый парень взобрался* (правда, тогда религии мало что значили, – это теперь в идеологическом вакууме они мракобесием засмердели)!..; итак, понравился я Харчеву, номенклатурщику смладу (как и Мальков – из «пароходского» клана: к загранице были близки – найлон сначала, приемники-транзисторы, видаки (порнушкой балдеть), – подержанные потом авто: надо же капиталистам занятия – новые авто клепать! – найти своему «быдлу», – заодно и наше бездельем гноб`ить: «пускай шарахаются на на нашем автохламе, „шары“ выпучив»… Отвлекся на «истории развитие»… Итак, в конце августа 59-го аз – коснулся, уже в тот год вторично!, – в будущем «эмпиреев» высшей власти самих! … Ведь Харчев занимал под конец карьеры пост не кого иного, как самого Победоносцева!.. Который, словами Блока, в судьбоносной второй половине 19-го века «…над Россией… простер совиные крыла»… Влиянию Харчева Кости далеко было до Победоносцева, его должность была шутовская, «отстойная», – и в ней он тоже смог «наломать дров», стараясь падающее влияние партийной схоластики подпереть… попустительством мракобесию: построить под партаппарат наличествующие в «эсесесерии» конфессии, – на «ниве сей» перестарался: попал на «кончик пера» борзописной огоньковской братии, всласть они над глупонаивностью Кости запоздалой бюрократской поиздевались… Я бы никак не смог общаться с такими реликтами лживыми эпох отживших… А в августе 1959-го дальнего пересеклась моя с Костиной стезя Костя красно-мопсоподобнолицый обретался первым секретарем Фрунзенского райкома комсомола Владика, – я же хотел к студенточкам подобраться, – район студенческим считался: больше где-либо было там красавиц (я ни одной тогда еще не «ял»: суровей были времена, и робость «юного осла» (Гейне), и на «активность» сильно отвлекался: в районе Первомайском сильно мне мешала та самая «сакральность», – и не было почти там красавиц, – они всё в вузы ведь стекались: мед- пединституты, метеотехникум – это всё район Фрунзенский). …Меня Лика Подоспеева из крайкома комсомола, с которой на слете туристов-школьников мы (платонически) спознались, приятелю своему Харчеву рекомендовала (из одного они были, видимо, «пароходского» клана), – ее никак нельзя было назвать красавицей, она отличалась разве вкрадчивостью, – но две-три девушки в крайкоме были весьма привлекательные, – и я им нравился… Но бдили опытные взрослые самцы горкомовские! Буркин и Дульцев, секретари первый и второй горкома комсомола Владика «всеми четырьмя копытами» уперлись против меня! Пусти такого дальше – так самим невд`алеке власть уступать! Пришел я к Харчеву еще так раза два, – он уверял, что отстоит меня («Приходи, ты мне нравишься»), – но я уже пон`ял, умом он мне не равен, – и, стало быть, чем-то иным ему я нравлюсь (я знал уж правило главное любого начальника: рядом держать отнюдь и паки не умней себя, – все ждали от меня начальники, что буду угождать, – ну, и неизбежное затем во мне разочарованье (препакостные ведь были времена, похуже кое в чем самой и сталинщины (как ни прискорбно, та необходимой ведь была): тогда ведь головы снимались за бездарных замов! А перестали – стало всё расползаться… Словом, ходить я к Харчеву «с исканием» перестал, в завод опять я (на Улисс) подался, намыкался там годик с гаком изрядным «всласть», – покуда с Лешей Симаковым на улице не повстречался, – и он меня опять в туризм взвратил рекомендацией (он был типичнейший пролаза), – но уже в крайсовпроф на тот раз… Там я опять «актив» вокруг себя собрал (как и в районе Первомайском три года назад: народные дружины организовал: по триста человек на рейды отправлял я на танцплощадки: за месяц мы в справились с хулиганством-пьянством, драками массовыми (тогда-то я и с милицией спознался): по младости еще не понимал, – что этим именно старанием, – а главное, что вкруг меня ребята собирались – я становлюсь властям опасен! И против них могу поднять ведь массы, час такой настанет! Никак нельзя, покуда млад, мне хода дать) … Итак, еще я раз вокруг себя собрал отборных, на этот раз даже более бригадмильцев развитых ребят: клуб краевой во Владике туристов летом 61-го организовал, был избран первым председателем, – кроме того, клубы в Артеме, Арсеньеве, Находке и Спасске, – во всех тогда, кроме Уссурийска, городах, – не помню, что и там актив собрать мне помешало… А во Владике по средам ребята и девчата собирались, турсекций организаторы в вузах, на предприятиях, – и, видимо, сие не минуло внимания моих горкомовских недоброжелателей, – кроме того, мой непосредственный начальник, Совета по туризму крайсофрофа председатель Строголев Сергей Михайлович (такой носатый, хитрый сексуал с ухмылкой масляной, – ему я вскоре, ясно, резко не понравился), – Совета по туризму крайсовпрофа председатель (путевками заведывал всякими, турбазами); вполне возможно, не без горкомокомсомольской инспирации, на место мое красотку в марте 62-го подыскал (в туризме самодеятельном совсем бездарную), – меня ж на Океанскую турбазу на ремонт сослал, – а с мая маршруты разрабатывать для обеих тогдашних турбаз (по мне как раз занятие): там, наконец, по девкам я мал-мало разгулялся (всего одну-то я как следует «поял», – но стала лишь переглядом как бы моя на танцплощадке почти всякая (как мотыльки на свет слетаются), – вечера всего на два как бы «плейбоем» я стал (мне лет как раз ведь 22) … Как следует разгуляться не дала армия! В конце июля 62-го того же забрали… Комсорг там сразу, ясно, – и в карантине, и в батарее потом: такая уж физия была «секретарская»! Майор Салей, партсекретарь части, – о геополитике мы с ним беседовали часто (и внутренней осторожненько, намеками касались), на скамеечке перед карантином вечер каждый он присаживался, я выходил, к нему подсаживался, – или он подходил, видя, что я уже там, – и мы беседовали о всяком; в библиотеку части сразу меня садит – как раз то самое, что мне и надо: что называется «козла в огород» запускает (всем батарейцам на работу наряды – в библиотеку я (книги переписывать не спешил, больше читал; в караулы, конечно, и я хаживал); осенью наводчиком отлично на 56-миллиметровой зенитной автоматической пушке отстрелялся, – в партию Салей предлагает кандидатом: от меня только согласие: рекомендации (две или три) он сам собирает с гражданки: весной по этим рекомендациям – имел в райкоме комсомола стаж ведь я – в политотдел дивизии инструктором по комсомолу, на должность капитанскую, в Южно-Сахалинск отзывают, комнату на двоих (с Геной Таякиным) в укромном месте роты комендантской дали (Гена вскоре ночует больше по бабам); «корочки» с фото – вместо увольнительной записки и командировочного удостоверения постоянные дали: куда хочешь по всему Сахалину гуляй по воинским частям… Такая лафа была введена всего год назад – как специально для меня! Чтоб панорамней изучать мне армию… Тогда-то за год и познал о ней немало: в полк, допустим, в Долинск, еще рядовым приезжаю, помполит подполковник приветливо встречает, сразу в офицерскую гостиницу определяет, в офицерскую столовую на довольствие ставит, – просит чтобы, что я там доложу в результате, – с ним согласовал… Немало я провел с активом семинаров: приедешь, соберешь комсоргов рот и батальонов, – сразу обид, недоразумений с командирами шквал: где разобраться со штабными обещаешь, где необходимость армейских ограничений оправдываешь, обязательность службы из высших соображений объясняешь… И с офицерами немало я общался в беседах частных… (В полках всегда бывало много неурядиц: то тумбочки рьяно шмонает слишком ретивый комбат, книги, дневники изымает (чему в начале службы подвергся и я сам), то бесчинствует старшина, препятствуют самообразованью… и так далее …Нагрузкам, словом, подвергался немалым… Между поездками по частям… в библиотеках отдыхал: в девять утра все в политотдел на планерку на час являлись, – и «ф-ф-ф-ыр» затем всё офицерьё по домам, – в кино коллега мой Таякин, – и в библиотеку областную я (вниз триста метров-то всего от штаба) … Всегда там пустота, – два-три всего корейских юношей старательных… Все десять толстых тома Дарвина там перечитал, – и много прочего тогда; а на «квартиру» брал книги пачками уж на горе в библиотеке ДОСА (Дома Офицеров Советской Армии, – а было там редких книг немало после хрущевского в 56-м сокращенья армии из бибколлектора армейского в Хабаровске, куда со всего Востока Дальнего книги после ликвидации частей стаскивали даже годов выпуска еще 20-х: там Менделя Грегора, теории наследственности, генетики «отца», Шпенглера «Закат Европы», знаменитого Шопенгауэра – и прочее подобное, что «лженаукой» тогда считалось, прочитал (библиотекарша была ко мне в симпатии не старая, несколько хотя полноватая, но миловидная, хорошая была, – но просто так с такой хорошей было бы нельзя, – да я хронически не высыпался, – до трех ночь почти каждую читал, – а в восемь утра завтрак, – к девяти ведь в штаб дивизии надо поспевать (спанья такого маловато: кэгэ с десяток в год тот потерял, – не до красавиц было мне тогда) … Среди офицерья добрых и честных встретилось немало – побольше, чем в прежнем моем гражданском начальстве, – но чем подальше от солдат, – то тем бездушнее, как правило… Ну, словом, общество в армии в 63-м-65-м более двух лет использовало сполна мои способности организатора, притом почти задаром, – лишь за пособие смешное – 12 рублей всего! – сержантское, на должности, однако, капитанской, – притом свобода максимальная для срочника в армии мне предоставилась мудрым весьма решением использовать срочников в политвоспитательной работе на офицерских должност`ях: одно из немногих верных решений дряхлеющего уже цека партии (оно лишь армию тогда могло немного улучшать, введя такое средство демократизации, – так сказать, «обратной связи»): польза обоюдная извлекалась, способные парни не теряли времени даром, продолжали оттачивать навыки организаторские (вообще-то в обществе самые важные!), – и обходилось обществу, уже упоминал, почти бесплатно… Мне же то решение цека, для меня сч`астливое, позволило беспрепятственно (и тоже бесплатно) армию изучать… Куда хотел, я ездил по своей дивизии частям (Анива, Такое, Долинск, Хомутово, Корсаков, Южный Сокол), никого не спрашиваясь, – лишь взяв в канцелярии, общей для всего дивизии штаба, – куда отправляюсь, продовольственный аттестат… В такой моей свободе проявлялась полная офигенность к политработе моего начальства, – а поскольку в сем повторялся мой опыт еще школьный десятка лет назад, – и райкомокомсомольский паче, – лишь шести-пяти годов назад (когда я нардружины на Чуркине организовать старался при полном равнодушии (и зависти, тщательно скрываемой) остальных моих райкомовских сотоварищей: еще в итоге и неугоден стал партийному и высшему комсомольскому начальству), – того ж и в политотделе должно было ожидать: и через месяцы меня начальство, ясно, распознало, – подло-угодливости от меня, понятно, не дождавшись, полковник Пупышев, политотдела начальник, – а паче подполковник Рябов, его зам, помладше, – и позлее и попакостнее (что видно было даже и во взгляде – похож на Брежнева был в младости, смугловатый, с такими ж мощными бровями), – а Пупышев, политотдела начальник, человек крупноватый, ликом на Горького Максима походил сильно, такой же широколицый, скуластый, – изрядной флегмой отличался, ну, все ему было «до лампочки»; крутил же фронтовиком полковником подполковник Рябов: позлее был и посильней характером: он «оприходовал» сразу товарища моего Гену Таякина – по дому что-то тот Рябову помогал (ко мне он сразу тоже подбивался – но «глупым» я оказался, «непонимающим», – Рябов, как злодеи все, был «психарем» не слабым: понял – мне он умом не пара, – и, несомненно, Пупышеву при случае «капал»: меня де на «усиление» в часть надо послать, – лицемерно так от неугодных в штабах («обезьяны») те избавлялись) … Я в штабе лишь капитаном Толмачевым держался, замначпола по комсомолу (хотя один владел отчетной в округ информацией: сколько где в политкружках, сколько комсомолом охвачено, сколько где спортсменов-разрядников и так далее, – Таякин был лишь на подхвате – и в части почти не выезжал, – а выезжал; так, только при начальстве Таякин ошивался, сильно на меня начальству «капал», – но Толмачеву я решал по высшей математике и механикам задачки (тогда еще не забывал я дифференциалы-интегралы: контрольные ему решал, как и Демичеву в районе Первомайском, райкома комсомола первый секретарь пять лет назад, заочный факультет обламывал: им помогал по высшей математике, теоретической, аналитической механикам, сопромату («страшному» – но я запросто и по нему задачки щелкал, мосты там, фермы всякие расчислял), – и прочей премудристикой технической всякой: тем только и там и там и держался… Но вот в начале 64-го января Пупышев меня вызывает: «на усиление» комсомольским секретарем освобожденным в «родной» зенитный дивизион отсылать собираются (согласия моего не спрашивая: как же от «усиления» отказаться!); к рации Пупышев меня подзывает, у майора Соколова, помполита дивизиона в Южном Соколе зенитного, спрашивает: «Не забыли еще Бевзюка?» – «Как же забыть – за мудрость почитаем»… Конечно, слушать это было лестно азу – еще бы, что «мудрец» в 24 узнал!, – но меньше всего хотелось бы на «собственную блевотину», на низовую работку комсомольскую, к коей еще в школе сбил «охотку» (когда должность сия – в школе комссекретаря еще почиталась последние полтора года сталинщины сакрально, – но в 56-го 2-м полуодии уже более-менее тайно презиралась), – и снова в казарму (можно было, впрочем, комнатешку и там сорвать, – из принципа не стал бы настаивать, унижаться); библиотек облцентра в любом разе лишался… И вот везет в своем «козле» в конце (64-го) января полковник Пупышев в Южный Сокол на комсомольское собрание хмурого меня, секретарем комсомольской организации на комсомольском собрании предлагает… но, к моей великой (тайной – про себя!) радости, – «находит коса на камень»: меня «прокатывает» собрание! Еврейчик явный Масленников, салага, сию политотделу дивизии «козью морду» показал, – еврейчик такой маленький, черномазенький, кучерявенький… Его я только не расцеловал: евреев с пять мне в жизни повстречалось – немного их ведь на Востоке Дальнем, – и делом мне помогал каждый, – но больше всех, сам того не подозревая, вот этот Масленников! Именно тем, что мастерски подбивал собрание против меня голосовать… Вряд ли догадывался, какую важную услугу этим мне оказывал! По самодеятельности художественной этот Масленников, по жанрам всем был мастер; и был с времен недавних там и Кондратенко, младший лейтенант, – тоже смугловатый, субтильный, улыбчивый парень масляноглазый, – немного повыше еврейчика Масленникова: у них там, уже без меня, славненькая компашка сбацалась на базе художественной самодеятельности – и с местными девками и офицерскими женками молодыми («овчарками»! ) танцев; и выбор Кондратенко вместо меня Масленников, этот славный салага, организовал… Пришлось полковнику «не солоно хлебавши» везти меня обратно… Не только своим неизбранием сч`астливым я молча торжествовал, – а тем еще, что непокорство партии начало проявляться, надежду некоторую это мне подавало: коль так пойдет, так жизнь в стране, глядишь, еще воспрянет… Так задержался в Южном я еще полгода, до августа: до второй, успешной уже попытки от меня избавиться… Но до нее я, из танкового полка в Хомутово возвращаясь, у ворот этого самого полка, автобус на площади поджидая у пересохшего фонтана, – осенился важнейшей мыслюгой внезапно: у нас под фразеологию от Ленина, от Маркса самый настоящий паразитарный класс «сгарбузовался»! По тем временам то было озарение немалое! Всего-то год назад, в 63-м, Джиласу, заместителю Тито, второму лицу в Югославии, пригрезилась такая мысл`я! И сразу умника такого в тюрьму Тито, диктатор, усаживает лет на десяток, до своего скончания (узнал не сразу я, аж тридцать лет спустя) …Но Джилас был гораздо старше меня, в войну жестокую он возглавлял партизан: аж тридцать дивизий германских держали славные югославские партизаны, – не помню точно: держали – или даже расколошматили; потом два раза встречался с самим Сталиным, – словом, это была немалая величина, с опытом политическим изрядным: и то, что я пришел к такому же выводу лишь годом спустя, – было достижение в любом разе немалое)…

…Растекся воспоминаньями, далёко отрейфовал от Кости Харчева – более чем через десять лет после августа 59-го второй, – и последний – раз пересеклась моя и его стезя. В конце уже 69-го или начале 70-го был уже Харчев Владгоркома партии первый секретарь («мэр» Владика, считай), – а я, инструктором рядовым парткома Мортранспорта, дежурил ночью у «тревожного» телефона в горкоме партии; и вот Костя, на работе задержавшийся, меня приглашает, – он за столом сидит, я в двери стою, – спрашивает: – Ну, как ты там? —. – Да так себе…. – Та-а-ак се-е-бе, – протянул иронически Харчев… – Не пригласил поговорить, – да и нельзя мне было от телефона отходить: вдруг что в городе случилось… Но если б он человек был, так сам бы в «секретарку» вышел… Если бы был человек поумнее (и посмелее), – но недаром же слабохарактерный Горбач вручил ему должность самую мерзколицемерную, самую пакостную (смотри выше о лицемерии)…

Ну, наконец тепло настало… Хотелось б марта навсегда, – но задержалась чтоб и старость… Но так в природе не бывает: живем ведь мы от урожая, – а он от летнего тепла, что за весною наступает… …Время движения не сбавит, жизни лет пять еще осталось, переносимой хоть как сейчас, – а дальше сплошным страданьем уже станет: пожалуй, не захочешь жить и сам… (16.2.2019 …Да нет, уж 8 лет, без месяца, при сносном самочувствии «отскакало»)…

23 марта… Мне средство есть одно от страхов старости: создавать грядущего устав, рост вспоминая с младости сознания…

Зависит полностью Свобода… от места в обществе – и возраста, и пола… У пола женского какая же свобода! И у детей и стариков мужского… А кто родился при богатстве и при власти – тому, как правило, остаться при них в рабстве (и от людей совсем в презренье впасть) … …Сорвав неправое богатство, – а быть не могло правых в том небывалом разграбе общего достояния, – ворюга главного лишается: всерьез хоть чем-нибудь труждаться!.. Свое потомство же – грабежом даже… Над ним презренье нависает – и гнев неизбежный ограбленных масс, – и неминуемое воздаяние… …И если сам избегнет смертью воздаянья, его потомству праздному в любом разе не избежать… Неотвратима все ж таки расплата … (Ох, время паки мерзопакостное нам досталось … … но хоть не так, как отцам-дедам, кровавое) … 22.3.2011., 0.16

Три легендарности ажна имел… (Ни от одной не богател – но обретал таки известность (местную) …И самая важная первая, с 15-ти по 17 лет: как «бога» комсомольского в школе, – вспоминали учителя, по меньшей мере, по прошествии десяти лет… Вторую приобрел я в универе… Схоласт осмелился Ефиценко (ф.128, слева) «пятерку» мне в зачетку сразу не занесть: заставил аж три ночи посидеть, – и прошерстить все три «Капитала» Маркса томища, дабы ляпы у корифея найти – и в морду сунуть обнаглевшему преподу… (марксосхоласту несчастному, давно уже покойному, общим с другом Валентином Рябцовым, то же фото: умер в сентябре года прошлого; приятелем Юра стал… через 15 лет после сего) … Он и пустил легенду эту обо мне по университету… Узнал сие через профессора международного права (уже покойного тоже) Михайлова, на десятилетии дочки Ирины Твердой (эту дочку до ее рожденья знал по ее матери драме: мой друг армейский, ее, наконец (о, тут целая сага! но в свое время и в другом месте) обрюхатив, испросил согласия на развод ради женитьбы на другой даме (неделю жил летом 78-го у них в Иваново, где он политэкономию преподавал, преподавала и она – лицом и не слишком красивая, но фигурястая, весьма характерная, сексуальная дама, его вторая жена) … Ирина готовилась на седьмом месяце беременности сдавать английский в аспирантуру в декабре 66-го в Москве Я зашел к ней на Миллионку, еще там теснились, давно уже снесенные, сплошь кирпичные дореволюционные трущобы (год назад, в конце декабря 65-го, прилетал мой армейско-политотдельский друг Конашевич и мы у ней долго беседовали); она вручает в слезах от него письмо, почерком весьма в конце неровным, – с просьбой дать развод: так захватила его в МГУ новая любовь («С глаз долой – из сердца вон») … Так вот, на десятилетие той самой дочки, – ну копия, копия Толика! – собрались юристы ДВГУ ее выпуска, – и я совершенно случайно, зайдя… почти через десять лет, уже собственный, второй уже, претерпев развод, – и надо же, прямо на именины этой дочки! Сидел рядом с лишь слегка знакомым проф. Михайловым, единственным приглашенным их преподавателем, – а бывших студенток-юристов, исключительно дам, было с десяток Наперебой они стали всякие хохмы вспоминать, молчал Михайлов И когда я потщился свое словечко вставить, сказал Михайлов: «А Вы помалкивайте: Вы тоже личность легендарная» – «Как это?» – «Вы единственный прочитали всего Маркса» – «Да нет, я всего лишь три тома „Капитала“ с пристрастием за три ночи и дня перелистал …и что-то семь нашел там ляпов: и Юре Ефиценко все их впарил»… То была легендарность вторая… …Тот казус, понятно, польстил мне весьма: такой видный человек, как проф. межд. права Михайлов, фигура в юристах даже мировая, знает, оказывается, меня, хотя я, отсидев вынужденно, как студент-историк с армии, – на ист.-юрфаке два всего, с 65-го на 66-й семестра, – за следующие год и семь месяцев проскакал галопом на заочном оставшихся семестров аж десять… При «отлично» почти всех дозволялся такой галоп-экстерн, разумеется… На преподов-историков я нагнал страху еще на первом, из двух, семестре стационарном, который неволей был вынужден после армии отбывать Как меня родина за службу отблагодарила, повышенной стипендии дембеля лишив, тоже не раз описано, – и здесь вкратце выше или ниже. Но, главное, меня разочарование постигло, сильнейшее в жизни: вместо «храма науки», я, как «кур в ощип», – попал в отстойник злейший схоластики!, преимущественно дамский*; престарелый Низяев читал по древней истории сентиментальные сказки, уместные для детсадовцев; единственный вроде бы толковый Бродянский отличался холуяжем Окладникову (даже по простецкой, особо грубой «физии» там интеллекта не видно), – но это бы еще не беда: тоже актуальности избегал, как чорт ладана, Давид Лазаревич. …Как-то Ермакову Эльвиру, кажется, по российской истории подменила единственная докторица Черных (за источиковедение по Ленину, так он и сяк, – помнится, аж 65 процентов по истории «научных» степеней), читала нам из книжки о любви Самозванца и Марины Мнишек, моего терпения минут на десять хватило: воспользовавшись паузой, задал два-три вопроса по Смуте собственно, Анна Григорьевна, кажется, – покраснела, смешалась: ни слова мне в ответ не сказала, оправившись, продолжала читать, – а я вспомнил: мне ей ведь еще источниковеденье сдавать… Подобную бестактность спонтанную впредь не допускал, – но на семинарах последним (подобно Сталину в бакинских марксистских кружках по воспоминаниям одной революционерки-армянки) выступая, старался насколько возможно беспощадно куснуть марксосхоластику, – где со здравым смыслом резко в разладе… Идеологии не оспоряя (и был, оказывается, прав!), к нарушениям логики, к погрешнстям арифметическим придирался… И преподов и сотоварищей-студяг я серьезнее готовиться к семинарам заставил (кстати, тогда, на именинах за столом, в беседе частной, мы, отвлекаясь от междусобойчика шумного дам, много тем перебрали, и между прочим он сказал: «Вы таки заставили тот выпуск в библиотеках заниматься: в нем более чем в каком другом и до и после отстепененных оказалось») … По сам`ой остальной истории – экзамены, зачеты – за год с половиной на заочном я пронесся метеором: ставили, задав пару вопросов, преподы (их было всего-то двое) и виновато преподки, тех было побольше, «отлично», как миленькие, – пропускали мимо себя «со свистом», – дабы поскорее от меня отделаться (как бы чего не вышло) … Но у превышавших «историков» численностью раза в три юристов, нелюбознательные преподаватели были, – да и Михайлов обо мне узнал лишь после моих стычек с двумя из них… Числа 10-го 67-го марта была первая, самая важная Направление в деканате на экзамен по политэкономии взяв, с трудом я тезку (узнал потом, когда приятелем он стал) Ефиценко разыскал, он с ходу мне вопрос: какая разница между трудом конкретным и абстрактным, – отвечаю тоже сразу: никакой разницы – любой труд конкретен, нет труда абстрактного: труд конкретен даже при написании диссертации о труде абстрактном!.. Он: – Но у Маркса… Я: – Маркс еще немало грешил схоластикой гегельянской… Препод (Юра – будущий почти друг, – через давнего, с лета 61-го, друга Валентина Рябцова, долгое время преподававшего ту же политэкономию (быв юристом по диплому) в мединституте под крылышком завкафедры общественных наук Ефиценко Юрия (умершего внезапно 55-ти лет от инфаркта, при обходе своих подземных убежищ где-то вблизи здесь, – его и нашли-то благодаря Валентину, посещавшему с ним те ямы с люками: лежал головой в ручье, при нем мелкашка и —револьвер-наган) … Тогда, в марте 67-го, он озадачился – такого борзого студента еще не встречал, минут пять со мной препирался (мы были почти ровня, я даже на полгода его старше): – Ну «хорошо» вам можно поставить… – Не согласен! Зачетку посмотрите, там одни «отлично», – а марксистскую политэкономию знаю всех этих предметов лучше (еще с десяти лет читал брошюрки, после 8-го класса с утра до вечера конспектировал для вузов учебник; а «политэкономию социализма» – этого преподу не говорил – в сельском хозяйстве еще в 14 видел, за два месяца до 15-ти – четыре с половиной нормы дневные на кладке копен выполнив, – а когда учетчица сказала, никогда у них столько не ставили мужики, – я уже суть политэкономии «социализма» нашего в земледелии ее словами подсознательно постиг! А через год неразбериху в лучшем колхозе края наблюдал, каждое утро на правления колхоза заседание являясь, как бригадир ученической шефской, в полста человек бригады, – а еще через год, летом 56-го, – в двухмесячном через все Приморье единственном и неповторимом походе, я, из группы единственный, вел походный дневник, – и все наблюдения и разговоры в попутных колхозах тщательно в него заносил на всем протяжении от Сергеевки, по Чугуевской долине и заселенке Имана и Уссури до самого Хабаровска: везде я видел, что на колхозные поля являются отдыхать, на собственных делянах с утра как следует устав… Кстати, Ефиценко готовил докторскую до самой своей смерти внезапной диссертацию, в оправдание… не Маркса – марксосхоластов, – как совхозы все-таки поднять – он как раз был отпрыск директора совхоза в тех же местах, в низовьях Имана) … …А в тот раз он закончил наше рандеву словами: – Ну, не согласны, почитайте еще Маркса, приходите еще раз… – То есть «галоп» мой тот триумфальный по курсу четвертому или пятому «марксосхоласт» мало не на неделю прервал …В ярости я три дня и три ночи все три тома «Капитала» бегло листал – взгляд на ляпах как-то сам останавливался, – в первом томе «Капитала» не к чему было придраться, как говорится, «ножа не вставишь между камнями кладки», – разве тогда я был, по недостаточности еще понимания истории, несогласен с самой идеей диктатуры пролетариата, – но тогда публично и с преподом визави неоспоряема была, – а с ноября 91-го и с ней согласен, как с необходимостью** не только в прошлом у нас, – но и в будущем, уже не дальнем, лет этак через полста, – в определяющих странах… ну… разве не настолько суровую, как первый этап у нас***____________________

* Природное назначение дам – вовсе не истории созерцание: в ней они – пассивная сторона, добыча завоевателей; еще несноснее – только в судейской роли дамы

**Необходимость – зто если не выполнить, то – гибель, – а неизбежность – в любом разе тому быть

***У нас была военно-пролетарская диктатура, как единственное действенное средство противостояния отстающей, в целом малокультурной страны (и всего славянства, с еврейством впридачу) экспансии, – на восток неизбежимой (доказывается мною в амбициозной поэме под Лукреция «Природа истории» – читателю оценить обоснованность амбиций: двести страниц (можно до ста ужать прогрессом моих компутерных навыков), – над коей трудился позапрошлую зиму, – прозопоэзия там сочетается с приведением доступных мне и достаточных для доказательств документов и мнений)…

…Но во втором томе уже пошли ляпы, нашел их два-три, – а в третьем – до шести-семи (это доказательство, что их мало кто критически читал, с пристрастием: какой-нибудь циник тогда запросто бы и кандидатскую и докторскую диссертацию сбацал на второго и третьего томов «Капитала» правке, – да цинизм (ведь) с принципиальностью, то бишь критичностью – не сочетается (да и попросту у циника на то в мозгах недостанет «масла») … Разумеется, при тех томищ листании беглом я нашел «вшей и блох» (описки, перескоки смысла явные нарушения логичности, ошибки арифметические) далеко не всех… Но найденные все до единой затем Ефиценко бедному «впарил»!.. Два часа он престарелого Энгельса защищал и последующих недобросовестных издателей Маркса до испарины – по провинциальной наивности верил изданному всему, будь там хоть сам абсурд! – ему было невдомек, что недобросовестных переводчиков, корректоров и редакторов хватает; таки вынудил беднягу очередной «пятак», с такими мытарствами доставшийся, мне в зачетку вставить… …И где-то только через год вел политэкономию Юра в «моей» группе стационарной, и, говоря о «Капитале», сказал: только одного человека знает, кто все три тома смог прочитать. «Мы тоже знаем!», группа чуть ли не хором вскричала, – «это Бевзюк наш!» (они, конечно, абсолютно ничего не знали о тех трех штурмовых днях и ночах моего пристрастного листания тяжеловесного творения предтечи… эпохального в свое время значения – не столько заключенной в нем, уже устаревшей ко времени Ленина ученостью, – сколько устрашающим объемом… Мои соскамеечники по первому курсу на истправфаке в Дэвэгэу об этом пристрастном моем, тогда антимарксовом листании абсолютно ничего не могли знать, – но меня они еще не забывали). …Вот и вся моя вторая, самая лестная мне легендарность… сопряженная с сугубой печалью – не один же я в стране был такой востряк! Сколько же от той схоластики мертвящей умственных сил сгинуло напрасно… (Байка моя о «Капитале» Маркса на сем еще не кончается, впереди самое главное… Под утро третьего дня – я тогда, примерно как стариковски сейчас, спал в марте том памятном «кусками»: с 21-го до трех семь часов листал те тома, с трех до девяти утра спал, затем до 18-ти листал, – два часа до 21-го – спал… и так, по кругу, трое суток… Выисканную «добычу» записывал с критикой, полчаса-час под вечер гулял, свежим воздухом дышал… И вот под утро третьего дня – в восполнение отсутствия обзора краткого, резюме, так сказать, у Маркса, – не поленился простым карандашом набросать кратко всю историю капитализма на третьего тома форзацах… И в самом конце прогноз дал: отсутствие рынка, достаточно развитого, – и полное его развитие – несовместимо с капитализмом… А тогда я был сторонник рынка у нас ярый! Но совесть исследователя меня такой вывод сделать заставила – вопреки тогдашним пристрастиям… Мог ли я тогда знать, в том марте 67-го мрачном (и погодой, – и во все месяцы года, – царящей в стране мертвящей схоластикой), – что не тот, вырванный у препода скрупулезного (через 15 лет – через друга – стал даже приятелем) в зачетку «пятак», – а именно эта запись поддержит меня… через 30 лет уже не во мраке – в полной темноте крушения … «империи Ленина»!.. Нет, не через нее я ход истории «пронял»: – сразу уже после расстрела Верхсовета, в октябре 93-го, – я дал в краевой газете прогнозы верные (вот начали исполняться через 20 лет), – но через четыре еще года, те записи на форзаце прочтя, – я в себя, в свой ум, в силу его прогнозную уверовал… что сильно помогло мне бодро преодолеть двадцатилетнее лихолетье… …Все три тома «Капитала» недвижимо стояли на самой полке верхней моей первой библиотеки в благословенной времянке, – из коей большая часть растаскалась братьями и племянниками, покуда я год плавал, а после сразу 11 лет и зим по тайгам скитался… Вторую библиотеку с 82-го собирал в ту же засыпушку-времянку, освобожденную семьей младшего брата (он, она, сын лет восьми, дочь лет пяти) смертью в основном шлаколитом доме большом не дожившего до 68-ми месяц или полтора отца… Каждую осень, 88-й включая, уезжал в Кенаду на бруснику-ягоду (коей собрал тонн в общем 25), – понятно, библиотека изрядно убавлялась… Приезжал, снова пополнял, – совсем не обижался: пусть образовывается родня, книги читает… В мое отсутствие на ягоде снесли вместе с домом времянку (был я и его и ее домохозяин: хотя строилось всё отцом и матерью на средства отца, – но я весной 59-го получил «по блату» у второго секретаря райкома партии от завода на Улиссе участок, – когда уже в городе под застройку не давали: меня уже тогда из райкома комсомола изгоняли, – но Андрей Петрович Ткалич еше с 8-го моего класса был мой симпатизант – его жена Татьяна Ильинична, русистка, у нас преподавала, – и он частенько в школу заглядывал; – в пустых коридорах, шли уроки, крепко мы руки друг другу пожимали; – увлекаюсь, всё в подробностях давно описал… …С лета 84-го здешняя обустроительная «эпопея» началась; – с 86-го только на субботу-воскресенье на фотокружки «на квартиру» наезжал, – а с самого конца 88-го декабря, когда от фотолаборатории в школе новой близ «фатеры» (что далеко не дом) шустрые девятиклассники ключ себе забрали, дабы пункт иметь «для блядок» (в школе 59-й несколько лет счастливо под крылом Пикина Сергея Михайловича пребывал, – но когда он резко пошел на повышение, а директрисой стала завуч красивая (только крупноватая), меня стали обвинять, что фотолаборатория используется, как притон, старшеклассниками (я этих блядунов ранних и не видал, в мое время в школе о таких пакостях и не помышляли даже во сне самом страшном: даже намеки на флирт поганый ранний всячески я, как комитета комсомола секретарь, изгонял); в кружке у меня были исключительно шестиклашки: еще малы годом младше – и уже секс на уме поганый годом старше; преемница Пикина, рослая благообразная завучиха дала понять – я persona non grata; но пустили меня еще в детский клуб вблизи с ребятами – от школы 59-й через шоссе вниз; но там мои шестиклашки как-то воду пустили, часть вестибюля затопили, – но главное: по ориентированью спорта мастерам (смотрите о моей третьей легендарности, с.), – я для них был уже тогда вроде патриарха: – они бегали «чайниками» по моим картам: – им показалось, что в мой кружок их кружковцы переманиваются, – хотя не было ничего подобного: просто это была ориентировщиков уже другая генерация, уже без всякой интеллектуальности, – фарца, как правило… Ни возрастом, ни – главное! – духовностью между мною, одним из первых основателей спортивного ориентированья в крае в 60-х, – и ориентировщиками 80-х не было ничего общего… 1988-й был для меня одним из переломным, – важнейшим при том (наряду потом с 2005-м, вследствие страшного пожара осенившим меня поэзией совершенно внезапно) … Последняя попытка «работать» продолжать закончилась, не начавшись, чуть выше упомянуто… Так в 49 я ощутил: лимит моих сил с детвой этой возиться полностью выбран; прочие способы обществу «служить» – еще в 71-м были перекрыты… …А привез я уже из Кенады той же, 88-го, осенью два тяжеленных рулона толстой пленки для теплицы поливинилхлоридной; и хотя вынуждали алименты на дочь еще два года трудиться (добровольно платить я мог только по пересуду с согласия жены бывшей, удовлетворялась квитанциями на тридцать рублей в месяц в нарсуде приставша, кои я, почти 50-тилетний мужик, ей, 18-тилетней, красивой редкостно, ежеквартально приносил; она мне, как довольно моложавому еще мужчинке (фотку Хемингуэя в газете, с усами, но еще без бороды, – лет еще через 15 кому показывал, – все неизменно за мою принимали), – с робостью явной даже симпатизировала) … Итак, за 11 лет до шестидесяти наработанным стажем на пенсию ограничился, – а жить – и для «шевельливости» – товарная теплица, кролики, огород, сад, рыбалка зимняя… Опять поехал налево – или направо? О чем мы бишь говорили? Давненько я по своей биографии не галопировал «и рысью и в стороны «конём» – столь стремительно… О третьем томе «Капитала» Маркса мы говорили… Он пока в городской квартире на полке с первыми двумя недвижимо стоит… И только когда в осенью 91-го «слепил» из камня пористого дикого второй этаж своего «замка» – и увенчал весной 93-го высокой крышей (третий этаж мансардой), – стал помаленьку библиотеку сюда на второй этаж перевозить; первые два тома «Капитала» в страшном пожаре 28—30 декабря 2004-го сгинули, – а третий с записями на форзацах здесь внизу, на веранде, сохранился; из-за событий на Украине связанные с ее историей четыре томища бесценной теперь капитальной «Всемирной истории» спустил (с 65-ого выкупал по подписке, 13 их, томов, накопилось), – остальные девять в пожаре сгинули; как раз тем летом перевез томов восемь «Исторической энциклопедии» разрозненной, купил случаем в букинистике, оставил внизу для просмотра; были еще рядом с лежанкой из серии «из искры пламя возгорится» революционных мемуаров три, выпущенные в 88-м весьма для меня ценные книжки (и хотя еще с десятка два о революции отобранных книг в пожаре наверху сгинули – все же здесь внизу уцелел необходимый для ссылок в историософских изысканьях моих – на наиважнейшие события необходимый минимум) … …И только когда в марте 97-го появились признаки последнего, завершающего кризиса капитализма, я тот третий том «Капитала» открыл, – и на форзацах с удивлением и удовлетворением великим увидел: этот кризис я еще лет ровно за тридцать чисто теоретически (априорно) воззрил! Это веру в способности свои мыслительные – сильно в тогдашней полной изолированности ободрило… И сам был тогда почти в кризисе: уже два года, как газету «Красное знамя» Ноздратенко утопил, – а до этого за 4—6 месяцев замглавреда Колесов, мой в газете уже третий протектор (сам Шкрабов, главред, ни разу не соизволил меня даже «заметить», – хотя сталкивались лоб в лоб в коридоре не раз), пустить в печать мою статейку с нетривиальной оценкой 50-летия Победы отказался: не понравилась моя фраза «подзалежались на лаврах» (святая чистейшая правда!); на сем мое сотрудничество оборвалось с ним, еще я два-три письма присылал – публиковали, – к Рабаеву, в отдел писем; газета в еженедельную перешла, и до 25 тысяч съехал тираж… … Да, в начале 95-го я спросил Колесова как-то – мы вдвоем из его кабинета по лестнице спускались, – и где-то уже на спуске на первый этаж (всегда запоминается антураж моментов важных), я спросил: «Так за что же, скажи мне, Ноздрат газету топит?» – «И за твои в том числе статьи»… Вот тогда я опасность ощутил: «губернатор» сам претендует на оракула (часто выступал на радио малограмотно, – но имел, имел дар ораторский (это, кстати, прекрасно сочетается… с узостью ума) … Кто его знает… Первая обязанность интеллекта – самосохранение, – ибо, кроме как на него, – не на что обществу больше надеяться… Кто знает, сколь далеко мелочная мстительность простирается… Надо «залечь», переждать лихое время… … В дневниках о том, как партия утратила контроль над прессой много подробностей: надо, покуда еще здоровье, – начать переписывать их ближайшей же осенью-зимой… Для меня это – тоже уже легендарность, – нельзя чтобы такой материал сгинул вместе со мной уникальный…

Ну, а о третьей моей «легендарности» вкратце – где-то здесь поподробней рассказано: она – в моем «метеорном» участии в постановке спортивного ориентированья в крае на точную картную базу… … В конце мая 68-го «рисовать» карты ориентировщикам начал я, отсудил судьей главным за лето 4—5 соревнований, к каждому «рисуя» новую карту, – и в декабре вместо деспотичного Славы Китаева председателем краевой федерации меня избирали, – но, работая уже в парткоме ДВ пароходства, Валентина Мельника председателем рекомендовал, заместителем оставшись (Китаев все равно главным казначеем и лоббистом, «центральным колом», – оставался …16.2.2019 …Нет уже лет к 20-ти годам Мельника, 5 лет Китаева, прожившего 75) … …5 мая 71-го – мой турдефорс охотником «штатным» на благословенное побережье пролива Татарского хладного (по каковой причине – одно из последних немногих мест на Земле, людством отвязным еще не загаженных). … …В 76-ом, после развода в марте, после шести лет отсутствия, приехал во Владик, зашел на заседание федерации, – ведет заседание незнакомый тридцатилетний интеллигентный с виду парень. «А у Вас что, товарищ?» – отвечаю: «Моя фамилия Бевзюк, слыхали?» – «О, фамилия легендарная!»… До сих пор греют эти слова, признаться… Честно, головой-ногами, – досталась мне та легендарность (к тому же в «жизни личной» мне принеся изряднейшие мытарства, – и всё по причине слишком увлекаемости)…

31 марта… ОККАМОВ ПРИНЦИП Во всех религиях – к добру призывы, – но может ли оно стоять на лжи? Нет никакой разумной внешней силы… Ведь бога нет – не может быть!.. Не проявляется никак его наличие. Нельзя, мол, доказать, что бога нет, – жрецы талдычат… Но ты что есть он – докажи!..

За четверть часа нечто важное смастрячил, теперь бы хорошо еще поспать 29.03.2011 03.53

Вот выдумай хоть что угодно: фантазий бесконечность в каждой голове ведь может быть! И требуй от меня – попробуй, этого нет, – мне докажи… А я тебе в ответ: того, чего нет вот в этом помещении, – попробуй-ка ты в нем найди… … Вот в этом именно религий суть: словом одним – абсурд злостный…

За перекусоном к 12-ти размышляя о русском дворянстве… На пути исторических сил неодолимых нельзя оставаться, тем более против выступать: надо уступать, прятаться, – или – спасаясь! ? в них вступать…

Мечтательность прилична младости, – и даже необходима лет этак до 15-ти-20-ти… И как же людям здравым видеть мерзодикостно жрецов фантазий, уж давно отживших, – с бородищами длинными в одеяниях мрачно-диких… Дядям, по меньшей мере весьма солидным, давным-давно пора мудрее быть (если, конечно, их не проела насквозь лживость)…

По «альтернативщиков» нынешних блудливым изреченьям – история, – это распутная девка, отдающаяся первому встречному… Но на самом деле она, история, весьма разборчива: когда ей иначе не продвинуться вперед, только тому отдается, – кто за возмездие злод`яний – равно зло-не-деятельности! – бездарной власти берется: – и в этом смысле – строго однозначна, безальтернативна… Ведь с бюрократией без строгости никак нельзя: чуть послабь, сразу и быстро весьма – разлагается (разумею управляющих, – а трудящимся надо свободу давать ради добра, – ради создания жизни нормальной)…

Войне серьезной с внешним ворогом уже вряд ли бывать… Не начинают войны просто так: их начинают, чтоб по крупному урвать, – и заодно своих врагов домашних – на бойню «сплавить», – притом и целыми остаться… Последнее уже «прорежет» вряд ли… Не может быть уже войны фронтальной… За фронтом то есть уж не спрячешься, своих противников «домашних» (и потенциальных даже!) на фронт погнав, – а «быдло» вкалывать заставив…

Общественные катаклизмы – бедствия много страшней природных катастроф любых; особенно те, что надвигаются незаметно: из этих же – всего страшней безудержное потребление… Затем – населения тотальное, беспрецедентное оглупление… Вот зрим мы что уже почти что четверть века… …Всего ужасней бедствия потенциальные, – если б они из бездеяельности властей актуальной – со всей неизбежностью не вытекали… Младежи всестороннее развращение всей силой зело оборзевшей техники… вот это бедствие страшнее всех в потенции!.. Поскольку следует «всему» уже «писец»…