До встречи не в этом мире

– Ну, слыхал.

– Смотри – не спи…

Много я там чего накуролесил. К примеру, не разрешал сумасшедшим смотреть определенные телепередачи… Но все это меркнет перед дружбой с гордым еврейским парнем – Григорием Роскиным. Гришка прославился в психушке тем, что просыпался рядовым Роскиным, а отходил ко сну в чине не ниже генерала.

Ему очень понравились мои идеи: выключать сумасшедшим телевизор и не разрешать подходить к кошке, которую мы объявили своей собственностью. Моя кровать была в коридоре, Гришкина – в палате. Ровно в 5 утра, как по будильнику, я просыпался и с еврейским акцентом вопил на все отделение:

– Гирша!!!

В ответ из палаты Григорий не своим голосом кричал:

– Юга!!!

Я кричал:

– Кошачка!

Гришка орал:

– Кошачка!

И весь дурдом вставал на дыбы.

Странно, как нам позволили провести военный парад? В один прекрасный день мы с Гришкой начали устанавливать реквизит. Врачи и сестры наблюдали за нами, делая пометки в тетрадях. Наконец, все было готово. Гришка взгромоздился на красиво оформленный стул, на котором было написано «ЛЕНИН». Я оседлал с применением «сбруи» самого здорового сумасшедшего, а за мной психи тащили привязанные к ним стулья и иные предметы, изображавшие танки и артиллерию.

«Подъехав» к Григорию, я развернул «лошадь» и голосом знаменитого маршала отчеканил:

– Товарищ Иосиф Виссарионович Сталин! Войска для проведения парада построены на Красной площади.

– Парад начать, товарищ Жуков, – прорычал Гришка, и «артиллерия и танки» двинулись в свой единственный боевой путь.

Рыжий с оркестром оформляли действо, а авиацию изображали психи с обувью большого размера в руках.

После главный врач задал мне массу вопросов относительно данного мероприятия. Однако венцом моего ганнушкинского творчества было ухаживание за заведующей отделением – женщиной решительной и очень красивой. Каждое утро перед ее обходом я мочил свои, тогда густые длинные, волосы и тщательно зализывал назад каждую волосинку. На шею я повязывал вафельное полотенце в стиле Серебряного века, так что, думаю, даже Игорь Северянин остался бы мной доволен.

При этом я бросал на нее восхищенные, полные сексуального обожания, взгляды. Так продолжалось около двух недель, когда она пригласила меня в свой кабинет. Там она негрубо вытащила мое импровизированное жабо, вручила его мне и предложила вытереть волосы.

После дала щетку и велела причесаться. Когда я привел себя в нормальный внешний вид, она спросила:

– Неужели так не хочется идти в армию?

Мы очень мило и с юмором поговорили. В итоге я получил самую легкую статью – 9Б, которая, однако, гласила: «не годен в мирное время, годен в военное».

Несомненно, это была настоящая женщина!

А Гришку через год я встретил с родителями в магазине «Грузия» (был такой), до восторга был рад, и узнал тогда только, что вместо ног у него с рожденья были две металлические ходули.

При нем, как всегда, была библиотечка «Крокодила», с которой он никогда не расставался (в сумасшедшем доме давал читать только мне). Прекрасный мужественный неунывающий парень – получше многих здоровых.

Забыл: в 6-м классе меня отдали в интернат, откуда, испугавшись моего «преображения», в конце года забрали. Но я до конца жизни запомню дни, когда я не только проверил себя в долгих, многочасовых драках, окончательно поверил в свою самостоятельность, научился в одиночку зарабатывать деньги, и испытал такое чувство свободы, которое и космонавтам, осваивавшим просторы Вселенной, не снилось. По всем показателям я неуклонно шел к неизбежному событию – тюрьме, но, как это ни удивительно, еще не сел…

…Не помню точно, когда – было мне лет 19–20, много лет минуло, да и лень напрягать память, – пригласили меня в Переделкино, на дачу. Девушка была там – прелесть – Тоня. Однако, живя под одной крышей, я ее не донимал, днями и ночами пропадая с писательскими дочками. Появился у меня приятель – Александр, с которым мы, подвыпив, пели бардовские песни для очаровательных слушательниц. А также собственного сочинения.

К Антонине я относился с нежностью, но вольностей не позволял. И то: была она, словно Аленький цветочек, – тихая, скромная… И был в поселке местный дурак – Игорь. Нечеловеческой силы парубок. Как все идиоты, был он неравнодушен к барышням. Не внушаемый галантному обхождению, он всех подряд лапал.

И однажды он добрался до Тони. Я ночевал у подружки, когда за мной Тоня пришла. Рассказывает, что к Игорю приехал друг, с которым он лежал в психбольнице.

Игорь воодушевился, явился к Тоне и сообщил, что вечером они с другом придут, принесут выпивку и доставят ей сексуальное удовольствие.

У девушки были заплаканные глаза, так она была хороша, словно святая Инесса… Я дал ей клятву, что разберусь. В голове моей мгновенно созрел удивительный план. Я отправился в лес.

Спилил молодую осинку, очистил от веток, привязал и опустил в ручей. После мы с Саньком сходили за вином, разжились провизией и стали ждать вечера.

И вот – он наступил.

Мы пришли к Тоне, все заперли, оставили открытым только окно. Включили на улице все освещение.

Я осиновый кол поставил рядом с собой. В полной темноте я, Александр, две девушки потихонечку пили вино и старались подбодрить перепуганную Антонину.

Наконец мы увидели Игоря. Он шел уверенно, а за ним, прячась за деревьями, – его больничный дружок. Игорь подошел к окну. Напряженно вглядываясь в темную комнату, он прошептал:

– Тонь, ты здесь?

Я ему эротическим шепотом отвечаю:

– Здесь… Иди ко мне… Милый…

Подоконник оказался высоковат для нашего бугая.

Герой-любовник поставил на подоконник одно колено, другое… И в этот момент я огрел его по лбу моченым колом. Он крякнул и свалился под окошко, подобно немцу. Кол развалился на три куска. Другой псих тревожно выглядывал из-за кустов.

Девчата говорят:

– Ты его убил.

– Да и хрен с ним, – отвечаю.

И мы продолжили наш прекрасный творческий вечер. Минут через сорок под окном зашуршало. Возник облепленный подоконной шелухой Игорь и, пошатываясь, однако ступая почему-то прямыми ногами, пошел прочь. На следующий день на лбу его я имел удовольствие лицезреть шишку синюю, размером, приблизительно, с сосновую. Больше он к Антонине не подходил и вообще стал намного скромней… Много я еще чего натворил. При всем этом разнообразии увлечение Поэзией не оставляло меня ни на день. И вот я притащился в Ленинград, позвонил в Союз писателей и, как ни странно, получил от них домашний телефон Бродского. Не сказать, что он обрадовался моему звонку.

– Я болею, – сказал он, – ни с кем не встречаюсь.

Но раз уж вы приехали из Москвы… Но не больше, чем на полчаса.

Я схватил такси и полетел. Помню, как вошел в полутемную прихожую, в коридоре было много всякой рухляди, а сам коридор, ведший на кухню, казался бесконечным, уходящим в иной мир. Иосиф поглядывал на меня с недоверием. Но вот я прочел первое стихотворение. Он поставил чайник. Я продолжал читать. После второго и третьего мы выпили портвейна. А после он неожиданно предложил пройтись. Стояла хорошая погода. Мы прошлись по Невскому, по Крюкову каналу, постояли у Новой Голландии…

Впоследствии я узнал, что мы прошли по любимому маршруту прогулок всех петербургских поэтов.

Я до сих пор чувствую, как там искривляется пространство. Бродский слушал мои стихи, зажмурившись, как кот, а я его – с открытыми ушами. Расстались мы поздно вечером. Меня потрясло: в какой степени у нас были схожи взгляды на Поэзию и поэтику как таковую!