Увидеть весь мир в крупице песка…

Вечером, подъезжая к лагерю, опять увидели дрофёнка, удирающего со всех ног. Лисы сейчас жируют, недаром «рыжую» видели сегодня в этом же месте. Одним словом, лес и степь оживают (журналист с Валеркой утром поймали фазанёнка, но рыбачка Шура со слезами уговорила отпустить). А позавчера чуть не наехали на барсука. Бегает он неуклюже. Виктор застучал по кабине и шофёр притормозил, давая возможность тому скрыться.

На закидушку утром вытащили четыре судака. Судаки красивые, прозрачные.

03. 06. 1965 г.

Ирина Ивановна – женщина с классовым подходом к общей массе суп подает сначала начальникам. В полевых отрядах так не принято. Сразу видно – не бывалый человек.

…Художник разделывал черепаху, как вдруг уловил запах жареной дрофы, которую в 50-ти метрах от художника уплетал «удельный князь» Виктор. Сегодня он был в духе: кроме дрофы подстрелил ещё зайца. Правда, рассказывают, что это ему удалось не сразу, после двух выстрелов мелкашку пришлось заменить ружьём, заряженным картечью. Но, что ни говори, заяц был убит наповал удельным князем и поэтому князь сегодня был «в духе». О, а как он подъезжал и как въехал в лагерь, в этот-то момент и приросла к нему кличка «удельный князь», в этот-то момент она более всего и соответствовала этой властной, не терпящей чужого мнения натуре. Властная натура окинула лагерь взглядом и произнесла – Хм, что-то никто и не подходит?.. Вот тут-то мы и бросились к машине и снизу вверх кротко и наперебой заспрашивали: «А что такое? Надо помочь или ещё что?»

– Да, сегодня полная машина барахла, – и «князь» бросил мешок далеко на землю, в нём был обезглавленный заяц. И ещё он бросил дрофу. Больше бросать было нечего. И нам подали дрофёнка в чьём-то обгаженном птенцом накомарнике. Мы после этого, хотя и перемаргивались, но «трепетали». Нам казалось, князь сегодня, более чем когда-либо имеет право обижать нас с пристрастим, ведь у него удача. Но мы ошиблись и очень. У него было чудесное настроение потому что, когда шофёр во время ужина, заметив в рыбьей голове червя, выругался и хлопнул этой головой об стол, князь крякнул и сказал: «А я люблю червей, когда они свежие». Мы в этот момент опять переглянулись и подумали: «Ешьте, ещё не поздно». Потом рыбу выкинули, и воцарился мир. Повариха баба Ира приговаривала: – Не знаю, что это с ней – утром ели, в обед ели – хорошая была рыба, откуда черви, какие черви? Её можно было и завтра кушать, жаль, что я сама рыбу не люблю.

…Вскоре я уехал в Алма-Ату на сессию.

08. 07. 1965 г.

Лень жаркими зефирами распростёрлась над землей сразу после окончания сессии. Она подхватила и меня и понесла-понесла полусонного в объятья Морфея. А теперь я иду – сплю, сижу – сплю, живу – сплю. Бедный я!

* * *

В магазине стояла черноголовая бабушка с серебристого цвета макушкой.

* * *

Прошёл мужчина – «чёрные галифе» неуверенной бабьей походкой.

* * *

…А далее произошло событие, которое в корне изменило течение нашей полевой жизни в этом сезоне.

Приехали мы в лагерь из Алма-Аты 12 июля. Ехали, как всегда, не грустно. Н. Н. в кабине рядом с шофером. Все остальные в кузове на открытой машине. Остальные – это Виктор, Володя (журналист), Василий Иванович Сташков (рабочий) и я – после сессии. Где-то при подъезде к Николаевке Сташков начал жаловаться на воспаление в горле. Несмотря на жару, у него возбудилась ангина. Виктор громогласно заявил, что знает уникальное средство, которое тут же излечит Сташкова. Это керосин, которым надо смазать гланды. По пути вместе с вином раздобыли и керосин. Виктор обмакивал древесную щепку в керосине и затем запихивал её в рот Сташкову.

– Виктор, ну что вы делаете? – возмущался журналист, – это же ужас, а не метод лечения.

Таким образом, ехали и лечили Сташкова между приёмами вина и заездами в забегаловки.

Приехали 12 июля вечером. 13 числа готовились в маршрут. Но у Сташкова горло ещё сильнее возбудилось. Н. Н. Маньков принял решение направить его в Уштобе в больницу. Сопровождающим назначил меня. Я прихватил с собой Валеру-художника. Так как маршрут всё – равно не состоялся, Виктор и Володя-журналист решили прокатиться с нами до пос. Тюгульбай – это в четырёх км от лагеря по пути в Уштобе. На обратном пути мы должны были заехать за ними и все вместе вернуться в лагерь.

Сташкова довезли мы до Уштобе быстро, благополучно препроводили в больницу, где после осмотра ему назначили стационарное лечение там же.

Где-то к середине дня мы, возвращаясь в лагерь, подъезжали к Тюгульбаю. Перед самым въездом в посёлок вдруг заметили, что навстречу нам бегут две девушки и делают знаки, чтобы остановились. Тормознули. Девочки явно чем-то встревожены. Обращаются к нам с вопросом: «Это не ваш ли там человек утонул?» – Наши не тонут, – бравадно ответил я. Однако, подъезжая к берегу, издали вижу, лежит человек и на ноге у него спецчулок, обтягивающий голенную часть ноги. Вспомнил про больную ногу журналиста. Выскочил, подбежал, так и есть – Володя. Лежит в плавках с чулком на ноге. Ещё тёплый. Я положил его животом на своё колено, перегнул (как учили оказывать помощь утопающим), чтобы жидкость вышла горлом. Тут рядом оказалась медсестра, мать встретивших нам девочек. – Бесполезно, – проговорила она, – я уже делала ему искусственное дыхание «рот в рот».

Девочки рассказали, что Володя купался с ними в реке. Но потом они пошли домой обедать, а когда вернулись – застали его, лежащим на берегу, причём голова его и плечи погружены были в воду.

«Что делать? Виктора рядом не было, неизвестно, куда он подевался. Обычно в таких случаях люди не оставляют друг друга», – думалось мне. Тогда я принимаю решение – увезти его в Уштобе, может, он всё-таки жив, в больнице его откачают…

Так и сделали. Погрузили с Валерой журналиста в кузов и поехали в Уштобе. Привезли Володю в ту же больницу, куда сдали Сташкова. Врачи сразу же сделали укол, после чего констатировали смерть. Подсказали мне, чтобы я непременно сообщил об этом прокурору. Нашли прокурора. – Зачем вы его привезли? Надо было оставить труп на месте для расследования,– упрекнул он. – Мы думали, что он жив, – ответил я. – Тогда проведите опрос местных жителей. И письменные показания с их подписями привезите ко мне.

…Поехали назад. Немного не доезжая до лагеря (уже темнело), по пути увидели Виктора. Он брёл пьяный, отрешенный, прижав к себе бутылки с вином, завернутые в плащ. Про Попазова он ничего не знал.

В лагере, естественно, все всполошились. Наутро произвели опрос, как велел прокурор. И на следующий день сами предстали перед ним: начальник Н. Н. Маньков, Виктор, Евгений Сергеевич Егоренков – ст. геолог, Валера и я. Всю дорогу Виктора трясло, он пил валерьянку. Подозрение пало на него, ведь они были в плохих отношениях с журналистом. Странно было и то, почему они разлучились? Может, подрались и тот оказался в воде. Кто знает? Молчание было тяжёлым. И вдруг Виктор обращается ко мне – Ну ты – то, Юра, скажи, мог я это сделать?

И меня осенило: «Виктор, конечно, подлец, что оставил товарища на берегу реки. Но зная его пристрастие к алкоголю и то, что по натуре он всё-таки эгоист надменный, я представил, как он пьяный, забрав бутылки в охапку, удаляется в лагерь и где-нибудь на пути под кустом принимает «дозу» за «дозой» и засыпает. Купаться с девочками – подростками ему совсем не интересно. И потом, не настолько он жесток, чтобы по– настоящему драться и убивать кого-то. Он вспыльчив, с гонором, но на серьёзный конфликт не пойдёт».

– Нет, конечно, – после этих раздумий выдохнул я.

Прокурор на него тоже «наезжал». Тем более вид у него был растерянный, его трясло. Он даже писать самостоятельно объяснительную не мог. Но после того как мы все подтвердили, что отношения у них с покойным были нормальные, так сказать производственные, нам, наконец, удалось выйти от прокурора.

Заехали в морг. Холодильной установки там не было, поэтому труп почернел и был облеплен зелёными мухами. На улице стояла жара. Рядом находился ещё один покойник, совсем чёрный – условно назвали его «корейцем».

– Забирайте свои костомахи, – сказал служитель морга, до этого помогая нам завернуть останки в марлевый полог и уложить их во вкладыш от спального мешка.

…Начальник Н. Н., как всегда, ехал в кабине, а мы – остальные – в кузове, рядом с покойным. От него распространялся слабый душок. Когда заехали в Алма-Ату, я сообщил, что моя жена должна вот-вот родить ребёнка и мне надо выйти. Н. Н. не позволил мне оставлять их, и мы все повезли покойника в Талгар, где он проживал, будучи живым. Разыскали дом. Вышла женщина с ребёнком на руках. Это была его жена и трёхмесячный сынок, лишившийся отца. Конечно же, узнав о случившемся, она расстроилась и растерялась, не зная, что делать. «Везите в морг», – были её слова.

Когда подъехали к моргу, H. H., Виктор и мой друг Валера, зажав носы, не захотели прикасаться к покойнику. Пришлось нам с Евгением Сергеевичем заносить его. Мы положили останки на пол и собрались уходить. Однако служитель сказал, что надо его высвободить от того, во что он завёрнут. От спального мешка мы его избавили довольно просто, разрезав ткань. А когда стали переворачивать, чтобы освободить от марлевого полога, вдруг раздался такой стонущий звук, от которого у нас на головах зашевелились волосы. Это внутренности покойного, меняя положение, вытеснили скопившийся в организме воздух и он, выходя наружу, издал этот страшный звук.

…Выехав за посёлок, где-то у реки на безлюдье, мы остановились, чтобы освободить кузов от соломы и оставшегося «обёрточного материала». Тут мои начальники (Н. Н. и Виктор) и мой друг Валера вновь начали зажимать носы, плеваться и разбегаться в стороны. Тут уже меня прорвало: «Как вам не стыдно! – орал я. – Это же наш товарищ, который с нами за одним столом хлеб-соль ел, жил и работал с нами. И может даже, по нашей вине погиб. Мы не уберегли его, да и не берегли вовсе!»,– а дальше шёл мой беспредельный мат. Начальство безмолвствовало.

Опять же с Евгением Сергеевичем очистили мы злосчастный кузов, обдали водой и, наконец, поехали в сторону Алма-Аты.

С Валеркой мы добирались до дома молча, отношения были натянуты. Но как только узнали, что у меня 12 июля родилась дочь – неприязнь отодвинулась на задний план. Заботы поглотили нас.

…Похороны журналиста прошли без моего участия. Представлял нашу партию на них Евгений Сергеевич. Мать Володи чуть с ума не сошла. Она жила в Алма-Ате по соседству с Н. Н. и по её просьбе он взял на работу её сына. Она так обиделась на него за то, что не уберёг сына, что даже вскоре продала дом и уехала в другое место, чтобы только не встречаться с Н. Н. даже случайно.

Николая Николаевича после расследования несчастного случая освободили от занимаемой должности и перевели в тематическую партию, понизив до ст. гидрогеолога.

Виктора на три месяца по законодательству перевели в рядовые инженеры. Работы на том участке временно свернули.

Валерку, моего друга – художника передали в Алма-Атинскую экспедицию к друзьям – гидрогеологам. Дорабатывал этот сезон он в горах Заилийского Алатау, обутый в трикони и верхом на коне. Там проводились инженерно-геологические работы по изучению селей. Потом он вернулся в Ярославль на учёбу в художественное училище. А на следующий год снова, но уже с напарником, тоже художником, приехал к нам, в нашу партию. Жизнь продолжалась.

Володя Попазов погиб в возрасте 28 лет. Раньше, до работы в редакции районной газеты, на лето он выезжал на Памир, работал там, по его рассказам, в какой-то лаборатории. Это был человек красивой внешности.

Так неожиданно и нелепо закончилась жизнь молодого мужчины, с которым встретиться и общаться мне довелось.

Апрель 1966 г.

Прошёл год, и мы снова едем на Каратал. На этот раз нас едет три человека: старший гидрогеолог Виктор, шофёр Василий Иванович, тёзка Сташкова (дядя лет 50) и я – теперь уже старший техник – гидрогеолог. Хотя кабина свободна, ни Виктор, ни я не занимаем её, мы: то валяемся в кузове на спальных мешках, расстеленных вдоль него, то просто взираем по сторонам и любуемся бурыми гранитными скалами перевала Архарлы. Эта дорога нам хорошо знакома. Проезжая через перевал, я всегда смотрю на «шапку-гору», что находится по левую сторону дороги. Эта гора мне представляется готовым пьедесталом, на который когда-нибудь люди вознесут вдохновенного исследователя Казахстана, космонавта или шофёра, или чабана, в общем – непоседу, мечтателя, олицетворяющего дух грядущего времени. Каждый раз я возношу на пьедестал одного из этих героев.

…Но «шапка – гора» остаётся позади, и мы уже вырываемся из каменных ворот перевала. В последний раз я оглядываюсь назад и прощаюсь, прощаюсь ли? – Нет, я впервые после длинных конторских камеральных дней, здороваюсь с обелиском, который возвышается на утёсе при выезде с Архарлов. Ходит легенда, что барельеф этот установлен братом одного из пострадавших при столкновении автомашины с тягачом. Говорят, при катастрофе погибли все. Изображение на барельефе не имеет, однако, ничего общего с легендой. И, тем не менее, мне взгрустнулось. Я вспоминаю уже наше горе, которое произошло в отряде в прошлом сезоне. Мы давно уже оставили позади Талды – Курган, Уштобе и едем по песчаной степи, а я все перебираю в памяти эпизоды этой трагической и нелепой смерти. По сей день смерть Володи Попазова мне кажется до слёз глупой. Может быть, я думаю об этом потому лишь, что это был первый человек, которого я хорошо знал, с кем жил в палатке, работал плечом к плечу, и которому суждено было погибнуть почти на моих руках. Он не был моим другом, он скорее был моим коллегой и по работе, и по учёбе. С той лишь разницей, что я давно уже работал в геологии и только что поступил в КазГу на филфак, а он недавно попал к нам в партию, но лет пять уже числился в университете на том же факультете. И тем не менее сожаление о его преждевременной смерти не оставляло меня ни на миг, хотя прошёл вот уже целый год. Это был, выражаясь языком предков, порядочный повеса, весельчак и красавец – отец его был болгарин, мать не то русская, не то украинка. Он поступил к нам в надежде познать труд геологов. Но не успел даже познакомиться с бытом геологов. 0т избытка веселья он и погиб: его нашли на берегу Каратала, только голова и руки его были в воде. Я подъехал, когда уже ни искусственное дыхание, ни массаж в области сердца, который делала ему медсестра, не смогли спасти его.

…Прошёл год, мы снова едем на Каратал, снова на старое место. Нас срочно по рации вызвали на скважину, которая вскрыла молибденит. Это результат нашей работы, это то, чего нам сейчас не хватает для дальнейшего стимула. Новый гидрогеохимический метод поисков месторождений оказался результативным и обнадёживающим наши старания.

– А мы давно вас ждем, как назло и рация не работает. У нас большая удача – идёт какая-то руда, – встретил нас, видимо, совсем ещё не опытный сменный мастер.

– Какая-то руда, говоришь? – проговорил, скрывая волнение, Виктор и тотчас с молотком в руках отправился к скважине.

А через полчаса всё стало ясно: прогнозы оправдались. В интервале от трёх и до 39 метров в гранитах визуально наблюдались отдельные вкрапления и чуть заметные прожилки молибденита. Это был он: свинцово – серый, пластинчатый и мягкий, как графит, наш долгожданный молибденит.

– Держу пари с кем угодно, что содержание его здесь 0,5 – 0,7 процента, – сказал Виктор, разглядывая в руке кусок керна. Он был «в ударе». – Три года не прошли даром. Гидрохимия победила, ей теперь зелёную улицу подавай.