Волчьи пляски

– Было, – утвердительно кивнул его собеседник, – Однако эти последующие сообщения повторяют друг друга один в один.

Соболев вчитался.

– Точно, – подтвердил он через минуту, – «Функционирую в фазе подготовки. Озабочен отсутствием нужной информации. Прошу корректировки. Назначаю встречу на последнее воскресенье марта». Аналогичных сообщений еще два. Все три сообщения отправлены в эфир в декабре месяце каждого из последних трех лет. Такое впечатление, что агент потерял своего резидента и находится в затруднении.

– А может, просто намерен пустить кому-то пыль в глаза? – не разделил его убеждения Лежнев, – Автономное «плавание», вещь довольно редкая для агентов. Обычно их плотно «ведет» резидентура. Мало ли что. Может статься, что эта бумага является лишь одним, и не обязательно важным краешком какой-то большой игры. Впрочем,…трудно судить. Эти сообщения можно с легкостью «пристегнуть» к любой «теме». Равно, как и к твоему «кроту».

– Не думаю…

– А вот прочитай то, что мне передали на этой неделе, – Лежнев, словно фокусник, приберегавший самое главное до последнего момента, протянул поднятую из кипы валявшихся на столе документов бумагу, – Или мне кажется, или слишком все похоже.

«15 июля 1993 года, – прочитал Яков Сергеевич, – Кречет Доктору. Акция внедрения завершилась с благоприятным исходом. Приступаю к разработке объекта под кодовым именем «Цветовод». Имеющиеся данные на объект уточнены путем личных изысканий. Результат удовлетворительный, однако, все равно требуется корректировка. Требую осуществить встречу в установленное число установленного месяца. Место для встречи оговорено. Подойдет вариант №1. Для утверждения рандеву прошу дать условный сигнал».

– И что? – недоуменно протянул Соболев, подняв на собеседника глаза, – При чем здесь мой отдел?

Лежнев в ответ только пожал плечами.

– А почему нет? – высказался он, – Языковой шифр может скрывать в зашифрованном сообщении любой смысл. А он там явно есть. Между строк там явно информации гораздо больше. А название «Цветовод» навевает определенные ассоциации. Со сбытом наркоты, например. Поройся, может чего и нароешь. А вообще, я даже не знаю, куда мне эту информацию девать. Она вроде бы есть, а вроде бы и не к чему. Обидно за попусту затраченное время.

– Понятно, – подвел черту в разговоре Соболев и начал подниматься со стула, – Ну, я, наверное, пойду.

– Куда ты? – Лежнев явно не ожидал такого быстрого окончания прений, – И что тебе понятно?

– А ни черта не понятно, – в сердцах буркнул Яков Сергеевич, – Пока много слов, а все без толку. Пойду работать, пока не затянуло. Нужно будет предпринять что-либо конкретное в этом направлении. Может тогда толк будет.

– А эти сообщения?

Майор Соболев поджал губы.

– Если этот «агент» отзовется на те действия, которые я стану предпринимать, и отразит все в своих сообщениях, то тогда я смогу с большей долей достоверности утверждать, что он и есть «крот», либо его сообщник. Пока же, эта подборка для меня какой-то оперативной ценности не представляет.

Высказавшись, Яков Сергеевич обернулся в сторону выхода.

– Постой, – прозвучавший за спиной голос Лежнева показался ему сконфуженным, – Ну…не знаю,…возьми эти бумаги себе. Может все-таки пригодятся.

– Ладно, давай, – желая побыстрее отделаться от разговора, не принесшего ему ничего полезного, Соболев протянул руку и принял от товарища корреспонденцию, содержащую сообщения загадочного «Кречета», – Авось чудеса на свете случаются.

Глубоко сомневаясь в нужности этих документов, майор, тем не менее, добросовестно вложил листки в папку, прежде чем покинул кабинет.

Глава 3.

Пермская тюрьма. Февраль 1995 года.

Сержант внутренних войск Петров втайне всегда мечтал стать каким-нибудь супергероем. Или, по крайней мере, стать хоть немного похожим на героев многочисленных западных боевиков, в последние лет шесть-семь прямо-таки заполонивших экраны кинотеатров и телевизоров, а также проживших короткую жизнь видеосалонов. Там они, рослые, холеные, играющие прокаченными мускулами, в капусту крошили орды всевозможных врагов, скрашивая этот увлекательный процесс скупыми прямолинейными остротами. Илья Петров, несмотря на все свои потуги, никогда бы не дотянул даже до приблизительно похожего уровня. Он попусту тратил время в доморощенных школьных «качалках», ради собственного престижа ходил на секцию карате, потел над атлетическими комплексами, вычитанными в журнале «Здоровье». Однако всех этих усилий явно не хватало для того, чтобы кардинально переформировать физические данные рослого увальня, склонного к грузности и, временами, даже к полноте. К своим девятнадцати годам он и вовсе заслужил у сверстников неблагозвучную, уязвляющую самолюбие кличку «Кругляш».

Положа руку на сердце, может это и подвигло паренька с городской окраины на то, чтобы изъявить желание служить во внутренних войсках. Пусть, они и не пользовались особой популярностью среди простого народа. Зато, погоны, выслуга лет и все такое. А главное, что наличие формы давало молодому человеку хоть какую-то иллюзию своей значимости, и в смелых мыслях, пусть «на чуть-чуть», но приближало к тем, кто смотрел на него с афиш и рекламных постеров.

Впрочем, как ни крути, а это самообман. Обычное самовнушение маленькой человеческой козявки, не отличающейся возможностями, но мечтающей об орлином полете. Не владеющий высшим образованием, давшим бы ему возможность получить офицерский чин, наделенный обычным набором мужских недостатков, в число которых можно зачесть и алкоголь, Петров прозябал здесь, в серых тюремных коридорах одного из казенных учреждений города Перми безо всякой надежды на скорый карьерный рост и регалии. Прозябал, если учитывать срочную службу, без малого пять лет.

Утро не задалось. Наверное, так сегодня расположились звезды. Вздохнув своим невеселым мыслям, сержант поднялся со скамьи в комнате для охраны, где осоловело клевал носом последние пятнадцать минут, и направился на обход своего участка.

«Опять эти облупленные металлические двери, отвратный запашок нечистот и грязных немытых тел, – мысленно посетовал он, хотя в глубине души отдавал себе отчет в том, что уже давно привык к этому.

Там, за этими бронированными дверьми, длинной чередой уходящими по обе стороны тюремного коридора, шла своя жизнь. Пусть и извращенная, грязная, но, тем не менее, со своими страстями и личностями. Закон волчьей стаи. Здесь выживал сильнейший. И, наверное, хитрейший. Кто не имел сильных черт в характере – неминуемо опускался на дно тюремного сообщества. Слабых топтали, помыкали ими, удовлетворяли с их помощью свою похоть. Заглядывая через смотровые окошки внутрь камер, Петров уже привык видеть «опущенных», которые покорно подтирали заплеванный пол и стирали носки для сидящей в камере «братвы».

Нет, сам сержант в тюрьму попасть бы не хотел. Насмотрелся досыта на тамошний быт. Хотя, признаться, отчаянно завидовал отпетым сорвиголовам, обитающим сейчас на воле. Самая середина девяностых годов двадцатого столетия. Время вольготной жизни для всякого рода бандитов. Джентльмены удачи, мать твою! Сержант сплюнул под ноги, но облегчения не ощутил. Там, на воле, уркам жилось неплохо. Власти, занятые собой, не донимали, заманчивых перспектив, хоть отбавляй. Щипай себе новорожденный класс «буржуев», да прогуливай изъятое у них «бабло» в кабаках с развратными девками. Красота! А повезет, возьмешь большой куш и сам заделаешься одним из этих… «новых русских». Вон, только посмотри по газетам и телевидению. Везде уголовный элемент лезет, рвется к власти. Любыми путями. Знают, где кормушка-то. Половина депутатов, наверное, с темным прошлым. Добудут тепленькое местечко и отламывают себе понемногу от государственного пирога.

С подобными отвлеченными мыслями сержант вразвалочку двинулся вдоль коридора. Размеренный темп ходьбы, движения тела, выверенные до автоматизма за счет тысячекратных повторений. Остановка, рука взлетает вверх, прикладываясь к механизму открывания наблюдательного окошка в камеру. Проем открылся с легким привизгиванием, смрадно пахнув в лицо надзирателя. Петров привычно поморщился, явив брезгливую гримасу, однако, как и полагалось ему по служебной инструкции, внимательно осмотрел помещение. Ничего особенного – обычный тюремный контингент. Матерые урки лениво взглянули в сторону проема, среагировав на звук, а затем снова вернулись к своим делам. Лишь «угловой» засуетился, вскочил со своего места под нарами и вышел на середину помещения, угодливо улыбаясь лишенным передних зубов ртом.

– П-шел в свою нору, туловище! – прошипел ему сержант с обычным пренебрежением, – Живо!

Небрежно захлопнув проем, Петров двинулся дальше. Все, как обычно, как заведено. Все привычно для его глаз. Он заглянул еще в пару камер, но ничего интересного для себя не увидел. Да и не ожидал увидеть. Интересное, знал, находится в камере под номером триста шестнадцать, следующей по ходу маршрута его обхода. Там обитал человек, сумевший произвести впечатление на сержанта.

Таких, как тот тип, люди за глаза часто называли «волками», «волчарами», вкладывая в эти обозначения самый негативный смысл. Самая короткая и самая полная характеристика для той разномастной когорты «беспредельщиков», появившейся в период вседозволенности девяностых на просторах постсоветских государств. То были отщепенцы, для которых не существовало святого. Они могли удавить ради собственной выгоды и родную мать, а собираясь в сообщества, творили чудовищные вещи, потрясающие добропорядочное общество до конвульсивных судорог. Сержант, наслышанный о подобных вещах, внутренне содрогался, однако невольно благоговел перед «волками», добровольно лишившими себя всего человечного.

Приблизившись к камере, сержант в том же порядке приоткрыл смотровое окошко и заглянул в него, оглядывая пространство по ту сторону двери. Ничего особенного. Камера, как камера, за исключением того, что в этой большой камере, способной вместить в себя не менее чем восьмерых арестантов, обитал всего один человек. Сейчас этот единственный постоялец камеры номер триста шестнадцать находился прямо посреди помещения, занимаясь своим обычным занятием, за которым Петров заставал его постоянно на протяжении всего месяца, что тот находился здесь – разминал поджарое тело физическими упражнениями.

Петров вспомнил о том, как этот заключенный здесь появился и невольно качнул головой. Такие истории, как ни крути, не забываются, часто переходя в разряд тюремных баек.

«А чего удивительного, – попытался сам себе противоречить Петров, – Вон, в боевиках сплошь и рядом. Лишь бы дурь в мышцах играла…

Отчаянно, по-мальчишески стремившийся верить в реальность кинематографического мира, где сила и удача решали все, он почему-то не хотел, не мог отдать должного тому, что наблюдал самолично от начала до конца. А между тем история действительно стоила того, чтобы на ней заострить внимание. Шутка ли, одному человеку так запросто утихомирить восьмерых рослых урок. И это, если не считать камерной «шестерки».

На первый взгляд все начиналось так, как начиналось десятки раз до этого и, казалось, не стоило и выеденного яйца. Ситуация не выглядела какой-то особенной. Все просто – в тюрьму этапом пришел заключенный, для которого, как знали опера из оперативных источников, кое-кто приготовил весьма «теплую» встречу. И этим «кое-кем» был ни кто иной, как Ёська Крутой, про которого только ленивый не знал, что это один из самых известных боевиков, работавших на воров в законе. Его боялись не только те, кто мог, в силу специфики своей деятельности стать объектом криминальных интересов. Боялись многие из числа находившихся рядом и считавшихся союзниками. Характер у Иосифа таков, что все могло поменяться в минуту. Тому имелись примеры. Однако, несмотря на свою известность и силу, после своего появления, «смотрящим» в тюрьме Ёська не стал. Не хватало босяцкого авторитета. Он был опытным бойцом, вожаком, жестоким бандитом, но уркой, по сути, никогда не являлся. Оттого, по воровскому закону, ему, как ни крути, оставалось играть на вторых ролях.

Как слышал краем уха сержант, в тюрьму Крутой попал благодаря некой темной истории, о которой он распространяться среди «братвы» не хотел. Зная его нрав, залезть в душу, соответственно, никто желания не испытывал. Тюремные авторитеты, как наиболее просвещенные, знали только то, что в делах Ёське перешел дорогу кто-то из молодых «беспредельщиков». Банда молодых «отморозков» покусилась на одно из доходных предприятий некоего крупного авторитета, на которого Крутой работал. Личность этого влиятельного лица осталась сокрыта пологом тайны, зато стало доподлинно известно, что все усилия Крутого устранить обнаглевших «новоделов» ни к чему не привели. В криминальной среде ходили какие-то отрывочные слухи о том, что из-за этого противостояния в одном из городов Урала чуть было, не началась очередная война по переделу сфер бандитского влияния.

В конце концов, обошлось без массовой резни и стрельбы. Противник Крутого оказался хитрее, и просто подставил того на какой-то второстепенной «делюге», тем самым с помощью третьей силы убрав с арены назревшего противостояния. Ёська в ускоренном темпе «загремел» за решетку, а его братков, лишенных вожака, легко вынудили уступить позиции.

«Се ля ви, – равнодушно подумал сержант, вспомнив о предтечах нынешней ситуации, дошедших до его ушей слабым отголоском, – Не всегда побеждает сильнейший. Чаще, как ни крути, побеждает более изворотливый.

Естественно, что попавший на нары Крутой поклялся отомстить тому, кто, оказавшись хитрее и проворнее, организовал ему подставу. Злоба в нем выразилась тем сильнее из-за того, что после столь позорного провала тайный покровитель внезапно перестал помогать Иосифу, оставив его на произвол судьбы. Нет, Крутой, находясь в неволе, не испытывал особенных лишений. Пусть и, не являясь официально признанным уголовным авторитетом, он имел достаточный вес, чтобы полнокровно пользоваться благами воровского общака и получать все необходимое. Дело состояло несколько в ином. Отсутствие весомой поддержки с воли умаляло возможности Иосифа и, соответственно, почти сводило на нет надежду на досрочное освобождение.

Заключение, тягостное день ото дня, естественно, только распаляло кровожадные желания Ёськи. Потому, наверное, он и возрадовался так, когда окольными путями все же получил с воли известие о том, что его недруг также не избежал своей участи оказаться в местах «не столь отдаленных».

История, по крайней мере, для сержанта Петрова, умолчала о том, какими путями Крутому, движимому столь вызревшими мстительными намерениями, удалось организовать и осуществить пересылку пресловутого обидчика в Пермскую тюремную обитель. Наверное, рассказ об этом, в свою очередь, также мог стать тюремной байкой. Не суть важно. Важным стало то, что уже спустя пару месяцев, въехавший в тюремный двор специализированный «автозак», вместе с партией новых «постояльцев» привез того, о ком теперь обретались все мысли Иосифа.

Постояльца звали Костя Грач. Возможно, что упомянутое имя и не являлось «родным» для этого человека, однако именно под ним он уже на протяжении пяти лет был известен на воле среди «братвы». Под ним и заработал определенную известность. Такую, что просмотревший по прибытию нового арестанта его «дело», тюремный опер затребовал его к себе на «задушевную» беседу. Результаты беседы, естественно, остались невыясненным, однако никак не повлияли на поведение Грача, вошедшего в камеру с высоко поднятой головой и уверенным видом.

Впрочем, по-другому вести себя в тюрьме нельзя. Нельзя показывать страх и нерешительность. Любое проявление слабости сразу будет замечено наблюдательными обитателями нар и истолковано соответствующе. Лишь знающий о таких «истинах» и сведущий в воровских «законах», зек может достойно продержаться в этой неблагоприятной среде.

И то не всякий. При определенных ситуациях, ничто не могло бы спасти арестанта, кому кто-то из заклятых врагов вынес свой приговор. В этом случае совсем не играл своей роли воровской закон, не принимались в расчет «понятия». Здесь все сводилось к звериной склоке, результаты которой, обычно, оказывались весьма предсказуемы с самого начала.

Из всего вышесказанного, естественно, проистекало, что Грачу, как ни крути, «не светило» избежать сведения счетов на невыгодных для него условиях. Тюремная практика показывала, что толпа всегда могла сломать человека, каким бы он сильным не являлся сам по себе.

«Должно быть, – подумал сержант, разглядывая сквозь проем в бронированной двери, как перекатываются под кожей обнаженного торса арестанта тугие жгуты тренированных мышц, – Сильно достал Грач нашего Ёську, если тот захотел не просто замочить его, а сперва прилюдно «опустить», чтобы каждый смог вытереть об него ноги. Это уж будет похлеще всего, что случалось в нашем заведении за все последние годы.

И все же, как показал недавний случай, не всегда толпе удается достигнуть своей грязной цели. Даже, несмотря на то, что при последней «тасовке» заключенных «по хатам» в камеру триста шестнадцать, как на подбор, собрали самых рослых и физически развитых «быков», преданных Крутому. Осуществить задуманную Ёськой и негласно одобренную тюремными авторитетами «ломку» они не смогли.