Сцены из нашего прошлого

В ходе собрания выяснились между прочим интересные моменты. Председательствовал назначенный на место умершего секретаря Мациевский. Он-то и озвучил официальную версию, спущенную в качестве методички с самого верха.

– Самоубийство Падчего, – распинался Мациевский, – показывает, каким малодушным большевиком он был. Коммунист не может стреляться, а если он стреляется, то он не есть коммунист, потому что коммунист должен бесстрашным бойцом во всех трудных моментах.

Зал загудел, послышались крики протеста. Стали подниматься голоса, с требованиями обсудить происшествие.

– Обсуждать тут нечего, – грохотал Мациевский, – партия осуждает факт самоубийства, двух мнений на этот счет быть не может.

Собравшиеся продолжали шуметь, и секретарь ячейки поспешил добавить:

– Смириться можно с тем, когда товарищ погибает в бою, когда его убивают враги. А что Падчий? Неправильной смертью умер, бессмысленной…

– А ты про похороны скажи, – выкрикнул кто-то.

Лицо секретаря ячейки вспыхнуло, словно костер в ночи, ярко погорело минуту и угасло.

Несмотря на то, что все, как один осудили смерть Падчего – Мациевский лично спросил каждого и от каждого получил однозначный ответ: «Осуждаю» – на похороны явились многие, работники школы помогали родственникам самоубийцы, собирали для них деньги, а курсант Оловянников выступил на кладбище с проникновенной речью, после которой вдова расплакалась пуще прежнего.

– А что про них говорить, – угрюмо ответил Мациевский и хотел было сменить тему, обсудить материальные вопросы и образование Киргизской АССР, последовавшее 21 апреля 1926 года, несомненно важный для кавшколы вопрос, но тут слово взял Оловянников, ненавистный Мациевскому с той самой надгробной речи.

Оловянников говорил долго, суть его выступления, записанной в листке самоубийства твердым подчерком сотрудника ОГПу, которому, надо думать, секретарь ячейки поведал обо всех безобразиях, творившихся во время собрания, заключалась в следующем. Падчий похоронен как собака, тогда как он, Оловянников, знает случаи, когда на похоронах ответственных работников и даже руководителей, покончивших самоубийством, произносили речи вожди. Упоминался Ю. Х. Лутовинов, правда, неясно в каком контексте.

Пока работали с архивами, Кубяк и Верхоглядов много и подолгу обсуждали разные точки зрения на суицид, сами вставая то на одну, то на другую сторону, пока, наконец, не заключили, что самоубийство как факт и феномен является симптомом общественного неблагополучия. Мысль крамольная в стране, строящей социализм. Оба старались не высказывать ее, но она все равно проступала в каждом известном случае самоубийства, в каждой судьбе, оборвавшейся рано и трагически.

Еще один вопрос занимал их. Как расценивать суицид на личностном уровне? Как отсутствие силы воли, неспособность нести ответственность за свою жизнь, или, напротив, как безусловное наличие этой самой воли, которая вызывает у покушающегося решительное действие, всегда на что-то обоснованное? Для ухода из жизни, нужны стальные нервы.

Мы же, дорогой читатель, с высоты нашего времени, изучая мотивы кончавших с жизнью красноармейцев и партийцев, можем взглянуть на советское общество 1920-х годов с новой, неожиданной точки зрения, понять, хотя бы отчасти, специфические черты этого исторического времени. Рассмотреть жизнь отдельного простого человека, волею судьбы оказавшегося гражданином СССР.

Коммунистический суицид 1920-х был вызван двумя противоположными по своей сути факторами: мировоззренческим и бытовым; идеальным и материальным.

Новая экономическая политика, просуществовавшая недолгое время, но в 1925 году набиравшая обороты, насаждалась столь же категорически, как и прежний военный коммунизм. Идея НЭПа была диаметрально противоположна идее мировой революции, с которой красные вожди носились, как дурак с писаной торбой. Ее последние глухие отзвуки еще слышались в наэлектризованном до предела пространстве советского государства, еще хранились в памяти заветы Ильича, умершего год назад, то ли от инсульта, то ли от последствий сифилиса, еще горели сердца пламенем гражданской войны.

Страна переживала жесточайший духовный кризис. Символ веры был заменен на полную свою противоположность. Партию трясло как в лихорадке, силы ее были нарушены, что повлекло за собой всплеск большевистского суицида.

Духовная катастрофа усугублялась бедственным экономическим положением. Страна жила в глубокой нищете, в условиях скотских, в отсутствии базовых, необходимых для жизни вещей. В безнадежности выхода из бедности. Впрочем, НЭП подарил призрачную надежду на лучшее будущее, но власть почти тотчас же отобрала ее.

Революционеры оказались зависимы от новой буржуазии, продававшей хлеб, керосин и сапоги по заоблачным ценам. Стрелять из нагана и бить морду обидчикам было нельзя, теперь за это грозил срок или расстрел, зло вымещали на ком-то или чем-то не столь «опасном», в конце концов на себе самом.

Самоубийство как протест, как выход из безвыходной ситуации, как лекарство от депрессии, становилось одним из возможных решений.

По мотивам статьи В. С. Тяжельниковой «Самоубийства коммунистов в 1920-е годы» (https://historicus.media/2839/)

Письмо бывшего завмага Данилова товарищу Сталину

1 декабря 1951 года.

Дорогой, Иосиф Виссарионович!

Пишет к Вам Данилов Захар Петрович, бывший заведующий магазина из Зайковского райпотребсоюза. Существующее положение в нашей системе потребительской кооперации и в целом по Свердловской области вынуждает меня обратиться к вам с информацией и просьбой. Информировать хочу о  сложившейся ситуации, а просить о содействии и помощи. Умоляю выслушать меня до конца и по возможности принять меры, в том числе, если потребуется, самые суровые.

В течение долгого времени я верой и правдой служил социалистическому государству. Когда стране нужны были мои руки, я без промедления предоставлял их ей, если требовались мозги – я тоже был в первых рядах. Теперь я хочу сообщить партии и Вам, дорогой Иосиф Виссарионович, как претворяются, в кавычках конечно же, священные ленинские заветы в нашей Свердловской области. Постараюсь использовать для этого все свое красноречие, коего, уверяю Вас, у меня предостаточно.

Прежде чем перейти к делу, хотелось бы поблагодарить за те великие дела, совершенные Вами на благо советского народа. Тяжелую ношу приняли Вы, товарищ Сталин, в годы Великой Отечественной войны, Вы спасли нашу страну от врага, но от надвигающейся старости Вы, увы, спастись не можете. Эта мысль засела в моем мозгу так глубоко, что ничем не вытравишь. Миллионы людей на планете с удовольствием бы пожертвовали жизнью, чтобы продлить Вашу жизнь на сорок, пятьдесят, шестьдесят лет. Но к сожалению, медицинская наука пока не располагает механизмами для удлинения человеческого существования.

Утрата мирового авторитета в вашем лице, дорогой Иосиф Виссарионович, будет серьезнее, чем утрата половины населения планеты, ведь Вы столько сделали для дела мира, для всего человечества. Осознав этот факт, я решил во что бы то ни стало, найти средство, способное продлить Вашу жизнь. Ведь люди, подобные Вам, рождаются раз в тысячу лет!

Я долго мучился вопросом, изучал различную медицинскую литературу, и пришел к выводу, что искать продлевающее жизнь снадобье следует среди народных средств. В одной книге я прочел, что древнегреческий математик Пифагор советовал в качестве эликсира долголетия мёд. Рекомендация Пифагора показалась мне обоснованной. Сам лично знаю человека, дожившего до 102 лет. Это Мурашов Иван Трофимович, жил он в Бичурском, это недалеко от Зайково. Сколько его помню, Иван Трофимович занимался пчеловодством, пасеку устроил прямо во дворе. Всю жизнь на свежем воздухе, мед употреблял ежедневно и дожил вот до ста годов. И еще дольше бы жил Мурашов, да отравился грибами. Как выяснилось, в грибах Мурашов не так хорошо разбирался, как в пчелах, и скорее всего перепутал боровик с горчаком или сатанинским грибом. Но то к делу отношения не имеет, факт грибов приведен для наглядной иллюстрации.

По моему мнению, необходимо создать совещательную группу из ученых, и пусть они выяснят, пыльца каких растений обладает наибольшим эффектом омоложения. Однако, экспериментировать на Вас категорически не следует по понятным причинам. Для подобных целей необходимо набрать подопытных людей, возраст и здоровье которых походили бы на Ваши, и тренироваться сначала на них. И только потом, при получении положительных результатов, применять их к Вам, без риска повредить Вашему здоровью.

Надеюсь, что все вышесказанное уверит вас в тех теплых чувствах, которые я испытываю к вам, дорогой Иосиф Виссарионович!

Прежде чем писать свое письмо, я много передумал: строчки эти – есть результат моих душевных волнений и  страданий.

Я так думаю, что невозможно жить, когда не решен самый главный вопрос, который и составляет содержание жизни.

Всю жизнь я жил, чтобы помогать советской стране бороться за счастливое будущее.

Родители мои были крестьяне-середняки из Пермской губернии. В годы Гражданской войны они не раздумывая поддержали Красную Армию, поскольку осознавали слабость и бесперспективность буржуазных догматов, насаждавшихся интервентами, которые притворялись нашими союзниками, и белогвардейцами. Я окончил бухгалтерские курсы, работал счетоводом в сельскохозяйственной артели. В войну трудился на Уралмаше, а также выполнял поручения партии в области бухгалтерской и агитационной работы. В 1946 году вернулся в Зайково, и был назначен заведующим магазина, тут-то все и началось.

Вот уже несколько лет против меня ведется травля из-за того, что я выступал против вредных явлений, прорастающих сорняками в области районной потребительской кооперации. Трудность моего положения осложняется тем, что местное руководство не в состоянии создать коммунистический порядок и необходимые условия для нормальной работы.

Дело все в том, что председатель Зайковского райисполкома, товарищ И. Капустин находился и находится в тесных отношениях родства и доверия с бывшим заведующим Верхне-Тавдинской перевалочной базы Т. Бубновым и председателем Усениновского сельпо Ленского райпотребсоюза товарищем Ф. Шишкиным, которые вместе со своими знакомыми в интересах личной выгоды извращенно осуществляют указания партии по хозяйственным вопросам, ведут борьбу против справедливой критики и самокритики и, применяя профессиональную демагогию, скрывают от народа и партии свою в недавнем прошлом профашистскую деятельность.

Мне уже минуло пятьдесят лет. Молодость моя прошла в буржуазной России, где я слабо и бесперспективно жил, не понимая, зачем и кому я нужен. Советский строй, который установила Великая Октябрьская социалистическая революция, открыл передо мной новый светлый путь. Я понял, что должен учиться и делом показать свою волю, стать достойным членом коммунистического общества. Годы войны дали моей личности новое качество. Я вам больше скажу, раз уж пишу это письмо, которое останется в архиве и попадет на глаза всем работникам Кремля, я считаю, что я сложился и существую как советский человек исключительно благодаря мудрому руководству партии, особенно после того как Вы встали у руля.

Но после войны в Зайковском районе условия для честной хозяйственной работы стали сопряжены с большими трудностями. Уже упоминавшиеся выше Бубнов и Шишкин, под водительством председателя Капустина вместо светлого будущего, куда звало их руководство страны,  пошли по пути личной карьеры. Завбазы Бубнов использовал у себя на ответственных постах дельцов с темным прошлым, неизвестно откуда взявшихся в тылу. Верхне-Тавдинская база превратилась в место, где совершались хищения и процветало систематическое пьянство.

Из кассовой наличности огромные суммы использовались для незаконного обогащения руководящих работников базы и их родственников. Тов. Бубнов, прикрываясь ошибками перерасчета, положил к себе в карман несколько сот тысяч рублей. Бухгалтерский учет на базе и в Усениновском сельпо категорически запущен, подбор кадров поставлен неудовлетворительно: на работу принимаются ранее судимые личности. Но когда я в 1946 и 1947 годах на партийных совещаниях выступил против фактов вредительства в райпотребкооперации, то председатель Капустин вместе с Шишкиным стали на меня всячески воздействовать, пустили в ход лесть и угрозы, а когда и это не помогло, организовали против меня общественную критику и подрывную работу.

Когда товарищ Бубнов в истекшем периоде был разоблачен как расхититель и был вынужден уйти с поста заведующего, Капустин поручился за него, уверяя, что больше этого не повторится и упирая, что весь, мол, финансовый ущерб Бубновым возмещен, после чего устроил его кассиром в Тюльгашинское сельпо, подальше, так сказать, от места преступления. Чтобы Бубнов не мозолил глаза бывшим своим сослуживцам, которых он бессовестно ограбил, а в их лице и весь советский народ.

Новый завбазы товарищ Косенко скрыл и спрятал все противозаконное, что там творилось, и сам, по примеру своего предшественника, непорядочно обогащался за счет кассы. А райисполком продолжал враждебно относится к честным советским работникам, в том числе и ко мне. В 1948 году по рекомендации товарища Капустина на должность заведующего столовой в Зайковском райпотребсоюзе был назначен некий Юрновский, которого через некоторое время после этого органы госбезопасности арестовали как врага народа. Потом выяснилось, что Юрновский уже провел пять лет в тюрьме за антиобщественную деятельность. Вот какие личности пользуются благосклонностью тов. Капустина!

В марте 1948 года я написал письмо о нездоровых явлениях в сфере райпотребкооперации Зайковского района председателю Свердловского облисполкома тов. Г. С. Ситникову.

В декабре того же года меня вызвал к себе тов. Капустин и велел взять с собой копию моего письма тов. Ситникову. Надо было идти. Я бросил все дела и пошел. С письмом. Когда я вошел в помещение, где заседает председатель райисполкома, то встретил там Шишкина, Бубнова и еще одного человека, представившегося товарищем Ивановым и попросившим не обращать на него внимания. У Шишкина и Бубнова были масленые лица, из чего я понял, что сегодня будут «чистить». Скорее всего меня, кого же еще? Ошибся. Как таковой «чистки» не было. Была прилюдная казнь. Бросилось еще в глаза, что из области на мою экзекуцию ни одной живой души не явилось. Приказным тоном Капустин предложил мне зачитать копию моего письма вслух. В результате содержание письма стало известно тем, чью вредительскую деятельность я изобличал. Такая гадость.

Остается невыясненным, как тов. Капустин узнал о факте моего письма в облисполком. Я не говорил о нем ни единой собаке. Отнес на почту, отправил заказным и молчок. Вот Вам загадка!

На следующий день тов. Капустин сообщил мне, что рассказал о письме другим товарищам из партии. Я полагаю, он куражился подобным образом потому, что незадолго до этого тов. Ситников был освобожден от должности председателя облисполкома и место занял тов. К. К. Николаев. Не удивлюсь, если тов. Капустина каким-то образом связан с новым председателем, поэтому позволил себе столь отчаянную смелость, которую раньше, при Ситникове позволить не мог.

После зачитывания моего письма, тов. Иванов, на которого я не должен был обращать внимания, неожиданно подошел ко мне и пообещал дать указание, чтобы вопросы из письма были обсуждены на партсобрании и по ним было бы вынесено принципиальное коммунистическое решение. Ничего из этого сделано не было. Тов. Иванова с тех пор я на партсобраниях не встречал. Может статься, что к партии он не имеет никакого отношения. Партбилет он мне не показывал, а спросить я не подумал. Да и вообще внешность его произвела на меня странное впечатление. Выглядел он как человек не внушающий политического доверия. Больше я его не видел. Однажды только, это было в январе 1949 года, когда я шел с работы домой, на узкой тропе со мной повстречался человек, который толкнул меня плечом и, не извинившись, прошел мимо. Мне показалось, что это был тов. Иванов, но поручится не могу.

После этого тов. Капустин и Шишкин, к которым присоединился и тов. А. Яковлев, назначенный на место Юрновского, затеяли против меня травлю, которая продолжается до настоящего времени.

В мае 1950 года в повестку закрытого партийного собрания первичной парторганизации Зайковского района было намечено обсуждение постановления «О мерах подъема сельского хозяйства», принятого на февральском пленуме ЦК ВКП(б) 1947 года, на деле же обсуждали «мое поведение». О постановлении пленума не было сказано ни слова. По предложению тов. Капустина в повестку был принят мой частный вопрос. В течение двух дней меня буквально допрашивали относительного моего позапрошлогоднего письма товарищу Ситникову. Казалось бы, после такого хоть кто-либо должен был объявиться из облисполкома. Никого! В конце собрания единогласно постановили – объявить мне строгий выговор с предупреждением «за близкие отношения с кулацко-капиталистическими элементами». Кроме как вопиющей нелепостью я все это безобразие, включая и партсобрание, назвать не могу.

Правда, я действительно был знаком с Н. Андроновым, арестованным еще в 1935 году за хищение социалистической собственности по закону «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» от 7 августа 1932 года, принятого по личной, Вашей инициативе, товарищ Сталин. Закон, безусловно, важный и нужный, укрепивший основы нашего общества и сделавший социалистическую собственность священной и неприкосновенной. Товарищ Андронов работал в нашей местной артели «Гвоздарь», где случайно и по недосмотру присвоил себе два десятка гвоздей, после чего был осужден по закону от седьмого-восьмого и отсидел три года. Я виноват в том, что не сумел разоблачить его и взял на работу продавцом в магазин, заведующим которого до недавнего времени являлся. Однако, на основании этого просчета с тов. Андроновым обвинять меня в связи с кулацко-капиталистическим элементом это уж слишком даже для Зайковской партячейки. Газеты я читаю свободно, книги трудные – чуть менее свободно, а обыкновенные – читаю запросто и понимаю разницу между кулаками-капиталистами и расхитителями социалистической собственности. И в марксизме-ленинизме за время состояния в партии насобачился, знаю, что кулаков мы еще в 1937 году ликвидировали как класс.