Сцены из нашего прошлого

– Выходит, шансов у Берга нет, чтобы ей понравится…

– Тридцать шесть шансов и все против.

– Тем лучше для нас. Насколько он честен?

– Мошенник, во-первых, и… во-вторых, – ответил Филимон тоном палача, наказывающего кнутом жертву, – пора уж до него добраться.

– Прекрасно, замечательно. Устроить свое счастье и покарать негодяя. Двух зайцев одним выстрелом. Но ты говоришь, он держит ее взаперти. От кого же он ее прячет?

– От всех на свете. Грешно и стыдно, но если бы он мог заточить ее в монастырь…

– Хорошо бы повесить каналью, – пробормотал князь, – попадись он мне, я бы не стал с ним миндальничать, вызвал на дуэль и дело с концом. Да только я ему не представлен, незнакомца как оскорбить?.. Ну а ты-то, – он повернулся к Филимону, – можешь пройти к ней?

– Еще бы! Я доставляю ему сведения о жильцах, пекусь о хозяйстве, деньги опять же. А так как он цельный день сидит либо у Настасьи Павловны, либо рядом с ее комнатой в кабинете, то, само собой, я и к ней вхож, и к нему.

Князь просиял и обнял Филимона.

– Ах, Филимоша, друг мой, ты сущий ангел, посланный мне Господом. Спаситель, одно слово! – и Абашев рассказал Волчинову, что он задумал.

Филимон должен был передать Анастасии Павловне записку. В записке он, не раскрывая настоящего своего имени, сообщал, что влюблен без памяти и с этой целью бродит у нее под окнами.

«Моя дорогая, – писал Абашев, – я все знаю… Старый негодяй, живущий с вами, будет наказан и посрамлен. Мы потребуем от него покаяния. Смерть его нам не нужна, нужно только его удаление. Мой удел – вам повиноваться, прикажите – и я у ваших ног. Мое имя вам ничего не скажет, я  – никто, у меня нет ни состояния, ни чина, чтобы бросить их к вашим ногам. У меня нет даже часов, будь у меня часы, я мог бы высчитать, сколько осталось до нашей встречи с вами, которую пообещал устроить податель сего письма. Он мой, а значит и ваш, друг, и вы можете всецело ему доверять…» и прочее в таком же духе.

Филимон, как уговорено, отнес записку Настеньке.

Та быстро прочла ее и спрятала на груди. Посланец князя стоял и, почтительно склонив голову, ждал вопросов. И они не замедлили последовать.

– Это от того человека, с которым вы вчера беседовали под окнами? – спросила она, имея в виду записку.

Волчинов склонил голову, что могло означать только одно слово «Да!»

Девушка глубоко вздохнула.

– Кто он?

– Мой дальний родственник, неопытный студент, без гроша в кармане.

– Ну, да это все равно, не в деньгах счастье.

– И не сильно знатный…

– Ах, что мне в том, – воскликнула она, ломая руки. – Любовь к деньгам и чинам – это низко. Не с чинами жить, а с добрыми людьми. К тому же деньги у меня есть. Да-да, monami, я несметно богата, понимаете теперь, почему деньги меня не интересуют? А кстати, как зовут вашего родственника?

– Леопольд.

– Значит из немцев, – заметила она тихо в сторону, но это ничего, и среди немцев наверняка есть порядочные люди. – Что же ему от меня угодно? – спросила она уже громче.

– Разве он не сказал вам об этом в записке?

Она лукаво улыбнулась. Сказал и не один раз. Едва взглянув на первые буквы, написанные крупным твердым подчерком, она сразу поняла, что Леопольд влюблен, но, как любой хорошенькой девушке, знающей, какое впечатление она производит на мужчин, ей хотелось, чтобы слова любви говорили ей чаще, так часто, как это только возможно. Ее воля, она бы запретила произносить все другие речи, кроме речей о любви и о ней самой в качестве предмета этой любви.

Анастасия Павловна хранила загадочное молчание, тогда заговорил Волчин.

– Да, – сказал он, сверля ее взглядом, – Леопольд вас любит. Он хоть не знатен и не богат, зато умен и наделен душеспасительными качествами. Сказал мне давеча: «Пусть проклинают, а я женюсь на ней», на вас, то есть. Я, говорит, ее может быть большем чем жизнь люблю! Жить без нее не могу! Ежели в скорости не женюсь на ней, то и жить не хочу! Сейчас пойду, говорит и скажу этому шуту Бергу…

Девушка вскрикнула и зажала рот платком.

– Боже мой, мы погибли, – прошептала она. – Если дядя узнает, он запрет меня и перестанет выпускать, а Леопольда убьет. Наймет головорезов и они разделаются с ним в тихом безлюдном переулке. Здесь полно таких…

– Головорезов, сударыня?

– Переулков, переулков, moncherami! Что же нам делать, дорогой Филимон, что делать?

Она в отчаянии глядела на него полными ужаса глазами. Волчинов понял, вот она та самая минута, которая решит исход дела.

Он низко поклонился ей, выждал минутку, и произнес.

– Спасение одно, вы должны выйти за Леопольда замуж. Тогда он сможет защитить вас.

Она удивленно посмотрела на него и нервно засмеялась.

– Каким же образом, позвольте узнать? – спросила она, все еще не понимая, куда он клонит.

– В случае женитьбы на его стороне будет закон, и божий, и человеческий. Неколебимому постоянному закону противостоять трудно, авось и ваш опекун поостережется.

Некоторое время Анастасия Павловна раздумывала. В душе ее боролись противоречивые чувства. Она и сама испытывала страстную любовь к Леопольду. За то время, которое он проводил под окнами, она успела рассмотреть его и заметила, что он невероятно красив. Белокурые прямые волосы, волевой подбородок, серые пронзительные глаза и тонкие губы – все черты лица его выражали достоинство и благородство. Не соврал ли Филимон, что Леопольд – человек низкого происхождения? В конце концов, какая разница, пусть даже он простолюдин, что ей с того? Не об этом нужно сейчас думать, а о том, как избежать свадьбы с Бергом.

Дядя всерьез решил жениться на ней и в последнее время не просто докучал ей своим присутствием и тем, что совал нос во все ее дела, но и назойливо ухаживал. Делал дорогие подарки, посылал конфеты и сладости, которые Анастасия Павловна тут же отсылала в людскую. Она не хотела ничего брать от этого человека.

Безразличное отношение к его ухаживанию еще более, однако, распаляло страсть Берга, доводя ее до предела. Вместе с возрастающим не по дням, а по часам чувством бывшего гоф-медика возрастали и расходы на ухаживания за будущей, как ему грезилось, супругой. Впрочем, как мы знаем, Берг и раньше запускал лапу в наследство своей воспитанницы. А тут еще Блюм требовал от него денег то на подкуп священника, то на решение церковного суда в его пользу, то на другие мелкие расходы, вроде писчей бумаги, гусиных перьев и прочей канцелярии.

О том, что опекун девицы Розовой растратил крупную сумму денег, не то шестнадцать, не то двадцать тысяч, к которой присовокуплена была растрата капиталов сестры его – Капитолины Марковны, Филимон узнал от Малле Пукка, работавшего распорядителем в доме у Блюма, того самого, который ходил к Бергу и с которым они, как полагал Волчинов, проворачивали темные делишки.

– Ну что ж, – прервала затянувшееся молчание Анастасия Павловна, – будь по-вашему. Я выйду замуж за Леопольда, вот только совершенно не представляю, каким образом устроится свадьба?! Дядя ни за что не даст согласия на брак. Ни за что, слышите? Он скорее убьет меня.., – она запнулась. – Хотя, возможно, так будет лучше. Я скорее умру, чем выйду за него. Если смерть грозит мне при любом раскладе, я выбираю погибнуть во имя любви. Итак, мой дорогой Филимон, передайте Леопольду, что я участвую в заговоре. Но повторяю вам, я ума не приложу, как действовать в предлагаемых обстоятельствах.

– Положитесь на меня, сударыня, – сказал Филимон, отвешивая поясной поклон, – вам не о чем беспокоиться, все что нужно сделать, будет сделано. От вас лишь требуется сказать «да», когда будете стоять рядом с тем, кого сами выбрали в мужья, и священник спросит вас об этом.

Анастасия Павловна с благодарностью кивнула, глаза ее блестели от слез.

– Я вам верю, – произнесла она, и в знак признательности склонила голову. – Идите, и пусть Господь хранит вас.

Она передала ему тот самый платок, который сжимала в руках и письмо, написанное тут же, при нем и запечатанное сургучом в синий конверт.

С благословением Настеньки Филимон поспешил устраивать дело влюбленных.

Он отправился к князю Абашеву, остановившемуся в самой лучшей гостинице, сообщил ему, что княжна Розова любит его, более того, согласна тут же выйти замуж, и в качестве залога любви посылает вот это. Волчинов вытащил шелковый платок из кармана, отряхнул налипшие крошки и передал мнимому Леопольду. Тот порывисто схватил платок, прижал сначала к носу – он был насквозь продушен резедой – потом к груди, сердце его трепетало.

– И письмецо изволили передать, – сказал Филимон, вытаскивая синий конверт из другого кармана.