Мой турецкий кошкин дом. Записки незадачливых натуралистов

– Не мучай животное! Сама приучила к смеси! А мы в ответе за тех, кого приучили. Ты мне сама так говорила.

– Да, приручили, но не приучили! Это разные вещи. А у Блошкиной от моей смеси аллергия скоро случится: орешки, морковка, яичко, витаминчики разные. Я ей потом смесь дам, в обед, – смиренно обещаю я сыну.

Глаферья смотрит на меня прищуренным глазом, а голова у неё всегда на боку лежит – но если раньше это был довольно печальный взгляд, то теперь он превратился в явно осуждающий.

Сын сидит за столом напротив меня и тоже испепеляет взглядом мучительницу, меня то есть. Пытаюсь быть твёрдой и продолжаю держать оборону:

– Птички едят зернышки! Клюют, то есть. А ты иди в школу – опаздываешь уже!

Проводив адвоката Блошкиной, занялась рыбками. Меняю воду в аквариуме. Аквариумной водой поливаю цветы на балконе, где неспешно прогуливается Глаферья. Но не просто прогуливается, а от досады – не покормили голодающую вкусной смесью! – ощипывает листья и цветы с портулака.

Стараюсь не смотреть на курицу и на полную пшеничных зёрен тарелочку, к которой она так и не прикоснулась клювом.

Обе вроде заняты. Закончив полив, собираюсь уходить с балкона. Глаферья, встрепенувшись, разбрасывает крылья и только так, как это умеют делать куры – настоящая отчаянная баба с вёдрами-крыльями наперевес, – несётся за мной, припадает к тапочку и, снизу вверх, касясь немного вбок, заглядывает мне в глаза. А потом осторожно клюёт мой носок.

– А, чёрт с этим гипервитаминозом! – бегу к холодильнику и достаю оттуда смесь для курицы.

– Ешь, Глашка!

***

Второй день дождливо. Нормально – зимой всегда так. Но сегодняшний утренний дождь – это стихия с яркими, угрожающими спецэффектами в виде молний и сопутствующих им раскатов грома. Небо опрокинулось, промочив собой землю, и превратилось с ней в единый серый монолит. Транспорт не ходит, вернее, ходит по желанию – если очень надо, на работу к примеру.

А в школу, выходит, не очень надо, поскольку учительница сына, не выдержав голосового напряжения от общения с тридцатью ангелочками, свалилась с ларингитом.

Посему я и сын в темноте сидим на кухне, вернее, не совсем в темноте – освещаемые настольной лампой. Сын пишет диктант, потому что у мамы девиз: ни дня без учёбы, которая в школе уже неделю отсутствует.

Глаферья в корзинке разминает затёкшие за ночь конечности. Сын периодически отвлекается на домашнюю любимицу и потихоньку ей завидует:

– Вот, Блошкиной учить буквы не надо.

– Поэтому она и читать никогда не сможет! – поверх очков, почти как училка, смотрю на сына.

– А меня вполне устраивает, как ты читаешь мне книжки. Тебя интересно слушать! Я всё равно никогда так не смогу. Зачем мне вообще буквы учить? – Денис задумался и пытается через нос добраться своим пальцем до мозга. Видимо, в поисках ответа.

Тут же прерываю его глубоко зашедшие исследования.

– Убери палец из носа! Курицы не умеют читать и у них нет выбора. Вот и Глаферья вынуждено сидит в корзинке, потому что так за неё решили мы.

И тут Глаферья, взмахнув крыльями, вылетает из корзины прямо на пол. Вот она уже перед нами. И совсем не курица, а настоящая орлица! Приземлившись, тут же кладёт голову набок и косо, как умеет только она, посматривает на меня: что, съела свою дурацкую теорию?

– Блошкина, иди в корзину, – сын хватает курицу, но она успевает оставить на ковре следы своего кратковременного пребывания на свободе.

– А-а-а! – несусь с бумажкой, чтобы убрать «след» и выставляю корзинку с Блошкиной на балкон, туда же ставлю и еду для неё.

– Мама, там холодно. Она замёрзнет, – вмешивается в происходящее сын.

– Все куры живут во дворе, на улице!

– А наша – особенная! – подняв палец вверх, изрекает Денис.

В момент комплиментарных откровений сына наша «особенная» курица, сев на край корзинки, и балансируя на нём, из темноты балкона сосредоточенно всматривается в подсвеченную лампами жизнь за стеклом. Вычисляет своим куриным взглядом меня и, наклонив голову набок, не специально, конечно, а из-за своей болезни – укоризны, надо заметить, от этого в её взгляде несомненно больше, – цепляется за мои глаза.

Делаю вид, что мне всё равно – нас не пробьёшь! – отворачиваюсь и продолжаю, как ни в чём не бывало, диктовать сыну: Эмине, Минэ, Камиль…

Сын пишет и недовольно произносит:

– Пишем всякие глупости!

– Идём от простого к сложному!

– Не интересно!

Наш спор прерывает настойчивая дробь в балконное стекло.

Оба поворачиваем головы в сторону источника шума.

Глаферья, продолжая балансировать на краю корзины, периодически попадает клювом в стекло: та-та-та-там! Наверное, так судьба стучится в дверь.

Ну, и как её не впустить?

Возвращение блудной курицы

Прошло почти три месяца с того момента, как мы взяли цыплёнка к себе в дом. Наша Блошкина превратилась во вполне симпатичную курочку-тинейджера, с коралловым гребешком и оперением коньячного цвета. О кривой шее напоминала лишь слегка склонённая к одному боку голова, украшенная ярким гребешком. Образ выходил вполне симпатичный: на нас смотрела юная курочка-кокетка, вроде бы и стесняющаяся того, кто перед ней оказался, но одновременно и с любопытством изучающая объект, попавший в поле ее зрения.

Иногда мне приходилось докармливать Глаферию с руки – её больная шея быстро уставала, и во время кормления ей нужно было часто останавливаться и отдыхать. А потом я догадалась соорудить для неё трёхъярусную кормушку. И с блюдечка, установленного на уровне куриной шеи, Глаферия склёвывала весь корм за один приём.

– Мам, надо бы Блошкину к семье выпустить, по травке побродить, с сестричками пообщаться.

Сын показал рукой на опустившую крылья Глаферию, как всегда понуро, потому что голова на боку, смотрящую на нас. А перед этим сын с балкона третьего этажа наблюдал за тем, как счастливое куриное семейство: мама и две подросшие курочки, сестрички Глаферии, – прогуливаются по саду. Мама-курица, найдя что-то в траве, тут же подзывала курочек-тинейджеров, а те, попискивая и продолжая считать себя малышнёй, тут же бросались к ней. Умилительная картина, которой вполне подходило название «Заботливая мать и ее дети».

Сын с сочувствием посмотрел на одинокую Блошкину.

– Хотя, конечно, ты у неё тоже, словно куриная мама – постоянно кормишь. А иногда ей в клюв гадость всякую норовишь закапать: таблетки, витамины разные.

Это уже сын про меня, неумилительную.

– Отнесём её вниз – пусть с семьёй встретится! – уже настойчиво не предлагает, а почти приказывает сын.

– Ну, давай, – с сомнением соглашаюсь я, поскольку в отличие от сына уже не идеализирую внутрисемейные отношения, и у кур тоже, – вынесем в свет блудную дщерь.

Сын тотчас схватил Глаферию на руки, распахнул входную дверь и вприпрыжку помчался по лестнице вниз. Я такой прытью не обладаю, поэтому сильно отстала от них. Когда я спустилась в сад, сын торжественно поставил Блошкину перед куриной роднёй. Глашка, распустив крылья, снизу вверх, трогательно посмотрела на сородичей. Сначала к ней устремилась курица-наседка.

– Узнала-таки мамка! – обрадовался сын.

Глаферия благодарно прижалась к ближайшей родственнице. Но тут на арене событий появились сестрички, одна из которых тут же набросилась на Блошкину. Сын, открыв рот, замер. Но Глаферья, гордо приподняв кривую шею, – вид от этого у неё сделался гораздо более устрашающим, нежели у других кур, – распахнула свои крылья и воинственно прыгнула на забияку. Тут надо упомянуть о том, что на наших витаминных кормах, Блошкина уже давно превратилась в крупную курицу на довольно внушительных ногах-столбиках, а посему забияке, получившей от мадемуазель Блошкиной по заслугам, с жалобным писком пришлось спешно ретироваться.

– Так тебе и надо! Не рада сестричке! – Денис всячески симпатизировал нашей воспитаннице. Но тут, к его изумлению, курица-наседка издала странные, пугающие звуки, похожие на те, которые мы слышим при закипании воды в чайнике. А потом подняла высоко шею и клюнула в голову нашу Глаферью.