Почти как в сказке

– Ага. И не буду.

– Сегодня особенный день и завтрак – тоже особенный, ты зря. Тогда его съем я. Я, между прочим, ещё никогда не пробовала кашу из сатурнианского топинамбура…

– Из чего? – Глаза Саши округлились. – На Сатурне нет жизни! Там лёд! И метан.

– Это внутри метан, а в кольцах – сметан. Такой специальный сметан, который даёт ледяная корова. Прекрасное удобрение для топинамбура, кстати. Только об этом никто из космолетчиков не рассказывает, потому что самим мало.

– Ты сумасшедшая, да? – В глазах Саши снова заплясали озорные искры.

– Трудно сказать. Я же из твоего сна. Могу быть какой угодно. А к каше ты руки не тяни, я её сама съем. – Ксюша с внутренним содроганием посмотрела на овсянку на воде, но решила идти ва-банк до конца и «продать» ещё горошек с пюре, – Кстати, тут ещё яйца зелёных венерианских копытокрылых кобылок и густая пыльца марсианской ромашки из тюбика. Но я всё и одна съем.

Саша сел повыше на кровати, в глазах его блестели слезы.

– А можно вместе? Они мне какие-то теперь таблетки дают, от них больше не больно, но тошнит и вкусов совсем не чувствую. Ты ведь мне расскажешь какой он… этот… топи… кто там?

– Сатурнианский топинамбур… – Ксюша сделала вид, что никак не может решиться, – Ну, только если ты совсем немножечко съешь, только вкус попробовать, так и быть – поделюсь. А то знаешь, не каждый день топинамбур-то перепадает.

– Не волнуйся, много не съем…

Ксюша взяла поднос и пересела на кровать к Саше.

– Начнём с каши? Итак… – Ксюша засунула ложку с безвкусной клейкой овсянкой себе в рот и изобразила лицо профессионального дегустатора, – сок сатурнианского топинамбура тягуч, как сутки на Сатурне, и вязок, как лучи Солнца, которые с трудом пробиваются сквозь ледяные кольца.

Следующая ложка каши приземлилась, как космический корабль, в рот Саши.

– Фу, холодная!

– Это холод космоса, Саш! Знаешь, на Сатурне тоже не тепло.

– Знаю, – нахмурился Саша, – ещё расскажи!

А у Ксюши словно открылось второе дыхание: привычный, набивший оскомину вкус больничной еды превращался в экзотические оттенки вкусов небывалых фруктов и овощей, под соусом из млечного пути и космических странствий. А Саша послушно открывал рот, позволяя себя кормить, постоянно уточняя детали Ксюшиной бурной фантазии.

Так их и застала заведующая. Заглянула, сделала Ксюше знак, что время истекло, и молча вышла за дверь. Саша нахмурился.

– Всё. Больше не буду. А тебе пора. – Мальчик решительным жестом отодвинул поднос с недоеденной едой. – И больше не приходи.

От такой смены настроения Ксюша несколько оторопела.

– Почему?

– С тобой хорошо. Я даже забыл, что мне пора. Поэтому – уходи.

К горлу Ксюши подкатил предательский ком.

– Саш, но я же тебе приснилась! Ты же мне что-то сказать хотел?

– Я сказал. А теперь – уходи. И не приходи.

– Но, Саш, мы же с тобой, как космолетчики, вместе ели. Мы же друзья теперь, нет?

– Нет.

Взгляд Саши словно уплыл куда-то, мальчик откинулся на подушку и уставился в окно.

Снова вошла заведующая. Ксюша поднялась с кровати, переставила поднос с едой на стол.

– Саша, можно я всё-таки ещё раз приду снова?

Ответа не последовало.

Заведующая кивнула Ксюше, мол, хватит, выходите, и девушка послушно, как зомби, покинула палату.

Ребята стояли на крыльце перед входом в хоспис. Кто-то курил, кто-то просто стоял, грея озябшие руки в карманах. Все молчали.

Ксюша вышла из душного помещения и жадно глотнула ртом воздух. Он по-прежнему пах слякотью, бензином и больничной едой, только вкус у него теперь был совершенно другой: вкус слёз, очищающей душевной боли и восхищения, даже преклонения, перед смелостью и честностью маленького мальчика. «Смерть – это вкус новой жизни». А ещё вкус острой душевной боли, которая не забудется, но станет просто едва слышной с годами…

«Я хочу, чтобы ты нашёл свой космос, Саш… и долгую-долгую новую и очень счастливую жизнь там, куда ты хочешь уйти…»

Асино чудо

Зое Александровне давно уже трудно подниматься по лестнице. Дочь переживает за неё, а потому всё ругает: мол, пользуйся лифтом. «Да какой там лифт, второй этаж же, – оправдывается Зоя Александровна. И тихо добавляет: Пока могу. Вот не смогу, тогда…» А сама поднимается тяжело, подолгу отдыхает на каждой ступени лестницы. «Зато пока ещё могу, значит, жива», – виновато отдаёт зимнее пальто внучке в прихожей, улыбается правнучке сквозь одышку.

– Не торопись, бабуль! Мы с Асей только что ёлку нарядили, мама на кухне. А мужчины пошли докупать что-то из маминого списка, так что мы, так сказать, женским кругом. Вы с Асей идите к ёлке, а я пока маме помогу.

Правнучка Ася, пятилетний неугомон, вьётся вокруг прабабушки. Зоя Александровна всегда с подарками: то игрушку какую принесёт, то сладкое, то сказку расскажет.

– Женский круг – это хорошо. – Зоя Александровна вставляет отёкшие ступни в специально для нее приготовленные широкие большие тапки. – Пойдем, Асенька, я тебе принесла чего.

Прабабушка и внучка заходят в большую, ярко освещенную электрическим светом комнату. У окна стоит живая нарядная ёлка, блестящая пластиковыми небьющимися шарами, мишурой, переливающаяся огнями китайской гирлянды.

Возле нее стоит потертое, но любимое кресло Зои Александровны, в которое та медленно, с поддержкой внучки, опускается. Ася садится вниз, к ногам прабабушки, на недорогой ковер из «Икеа».

Переведя дух, Зоя Александровна достаёт из кармана своей вязаной шерстяной кофты сверток. Секунду держит его в руках, словно прощаясь, а затем бережно разворачивает старую газетную бумагу и вынимает потемневшую от времени деревянную ёлочную игрушку. Протягивает ее правнучке.

– Что это? – спрашивает Ася.

– Ангел.

Ася задумчиво вертит фигурку в руках, рассматривает.

– Он плохо сделан, – выносит вердикт ребёнок, – на ангела даже не похож. Буратино какой-то…

Зоя Александра беззвучно смеется. «Видишь, дед Матвей, я в её возрасте тебе сказала то же самое, а ты говорил, что я ничего не понимаю в ангелах!»

– Это особый Ангел. Его сделали во время войны, в Ленинграде. Он меня защищал во время блокады. Да и потом… Всю жизнь защищал. А теперь он – твой. Тебя будет защищать. Хочешь, повесь его на ёлку. Или под подушку положи. Только береги! Другого такого не найти, он единственный.

– А как он тебя защищал? Расскажи!