Лекарство от скуки

– Совсем страх потерял, щенок?

– Просто мне очень нравится ваша дочь. И никто не будет любить её так, как я. Вы уж мне поверьте.

– Не забывайся!

– Наташа очень расстроится, если я вдруг исчезну. Первая любовь заставляет совершать ошибки. И вот тогда действительно случится непоправимое.

– Ты мне угрожаешь?

– Я знаю, что так будет. Вы можете говорить что угодно, бравировать своим опытом и уверенностью, но я тоже кое-что в этой жизни понимаю. И Наташу знаю куда лучше вас. Маленькая и наивная, она сейчас легко внушаема. А вы действуете грубо. Девушки этого не любят. Особенно если эта грубость становится преградой к любви.

– Тебе нечего делать рядом с ней. У моей дочки большое будущее, а ты… навсегда останешься уличной шпаной.

– Зачем же вы так? У меня есть таланты. Возможностей, может, и нет, а вот талантов – сколько хотите.

– Пошёл ты к чёрту со своим бредом!

– Куда уж там… кажется, только от него вернулся. Сейчас другого хочу. Рассказать, чего именно?

– Лучше поведай, что я должен сделать, чтобы твоё желание исполнить. – Недобро шепнул генерал. Так, что его голос больше напоминал угрожающее шипение огромной змеи.

– Ну, раз уж вы так настаиваете. – Неприятно рассмеялся Громов, но как-то объяснять себе этот смех Наташа не захотела.

Голоса стихли и стали похожи на едва различимое эхо глубокого колодца. Они стали пусты, невыразительны, а вскоре разговор был окончен. Громов вошёл в спальню, посмотрел на Наташу, совершенно не интересуясь тем, отчего же она не спит, отчего одета.

– Тебе нужно пойти с отцом. – Проговорил со скупым сожалением.

– Зачем?

– Потому что так будет правильно.

– И ты меня отпускаешь?

– Не имею права удержать.

– И что будет дальше?

– Ничего. Ты станешь великой пианисткой. Точно, как мечтала. А я исчезну.

– Зачем ты со мной так? Что он тебе сказал?

– Правду. Такую, какой она будет.

– Да? И какой же? – Горько усмехнувшись, Наташа отвернулась.

– Тебе не понравится. – Покачал головой Громов, не позволяя истерику включить, даже не позволяя повысить голос! – Иди. – Открыл он дверь, выгоняя не просто из комнаты, из жизни своей выдворяя.

– А если нет? А если я так несогласна?

– Тогда запомни одну простую истину: мысль материальна. И если ты чего-то хочешь, если ты к этому идёшь несмотря ни на что, непременно именно так и случится.

– Случится что?

– Всё, чего пожелаешь. – Пожал он плечами.

– Я хочу, чтобы у нас всё было хорошо. У нас с тобой.

– Значит, так и будет. Только не сейчас.

– Что ты такое говоришь?!

– Наташа, я не вор. Пусть шпана подзаборная, пусть недостоин, но воровать твою жизнь не хочу, не стану. Ты вырастешь, ты многое пересмотришь, переоценишь и… и если по-прежнему захочешь… – Он глубоко вздохнул и скорбно поджал губы. – Только так.

– А сейчас мне уйти?

– А сейчас уходи.

– И обязательно вырасти, поумнеть, повзрослеть?

– Обида ведёт нас по ложному пути, Наташа. – Завершил он свои уверения и отвернулся первым.

Разговор показался каким-то нелепым и бессмысленным. Каким-то абсурдным! Словно и не они разговаривают. Эмоций не было и слова… они не находили в душе совершенно никакого отклика! Наташа даже успела подумать, что Громова она вовсе и не любила и лишь потом…

– Прощай, Громов.

Наташа встала с постели, бросив короткий презрительный взгляд на серое, застиранное, скомканное бельё, на настенный ковёр, который наверняка закрывает дыру в стене, на убогое убранство комнаты. На Мишу смотреть не могла. Расплакалась бы, начала бы позорно умолять, проситься. И с той мыслью, что сегодня мужчины всё решили за неё, пришлось свыкнуться, проглотив её, как горький ком.

Приблизившись к выходу, встретилась глазами с отцом. «Я всё делаю для тебя, я всё делаю правильно» – говорили его глаза. – «Это был последний раз, когда ты что-то решил за меня» – резанули её. Они не сказали друг другу ни слова. Ни сегодня, ни завтра, ни через неделю. Они будто разучились говорить друг с другом.

Слух о том, что той ночью Громов исчез, как и не было, рвался через закрытые окна, двери, сквозил в комнату с потоком ненавистного воздуха. А Наташа продолжала молчать. Так, словно ей было всё равно. Что-то внутри умерло. Так же незаметно и сухо, как ушла их последняя встреча. Или она захотела, чтобы было так… Она потеряла интерес к музыке, перестала её понимать, перестала чувствовать. «Каприз» – показалось сразу. «Диагноз» – поняла Наташа потом, сидя за роялем в неизменной позе без единого движения, без единого звука в душе, в сердце. Больше не кружилась меж ярких и насыщенных нот, не взлетала на них и не падала. Её душа разбилась. Раз и навсегда. Как маленькая фарфоровая статуэтка. И осколки больно ранили изнутри, врастая в нутро, прячась в нём, чтобы всегда помнила об этой боли.

Потом, гораздо позже, отец сказал, что дал Громову денег. Много. Горькая усмешка коснулась Наташиных губ: «откупился…» А ей снова будто всё равно. Промолчала… Громовские дружки поговаривали, что тот в столицу подался, что бизнес у него там в гору пошёл. Видно, и, правда, талант. Тот самый, которым он генералу Измайлову хвастал. Наташа лишь холодно усмехнулась. У неё уже был план действий. Она уже приступила к его реализации.

– Витя, сделай же что-нибудь! – Воскликнула мать, когда Наташа собирала чемодан, чтобы поступить в какой-то столичный математический ВУЗ. – Наташа, доченька, но как же музыка, ты ведь так хотела…

Встретив презрительный взгляд, мать осеклась и смолкла.

– Нет больше никакой музыки, мам. Прежде была, а сейчас нет. Пусто. Не слышу, не чувствую, не понимаю.

– Витя, ну скажи хоть ты ей! – Воскликнула мать снова на стоящего в дверях отца, но тот только взгляд исподлобья бросил.

– Моя дочь останется здесь. – Проговорил строго. – А если не останется… значит, и дочери у меня нет. – На этом развернулся и ушёл.

Глава 1

Я любила Москву. Любила её всем своим сердцем. И людей любила, и бездушные, казалось бы, строения, уютные улочки и огромные, широченные проспекты. Любила её утро и любила вечер. Я научилась делать это. Любить, ценить, понимать, чувствовать. Научилась заново. Сразу после того, как получила всё. Всё то, что большинство людей считают спутниками успеха. Машина, квартира, заграничные курорты, шубы, платья и украшения. Упала на самое дно, чтобы выкарабкаться и взобраться на вершину. Ведь вершину может оценить только тот, кто вдоволь надышался сыростью подземелья. Сладость воздуха может ощутить лишь тот, кто задыхался от его отсутствия. И теперь я дышала полной грудью, уверенно глядя вперёд, зная наверняка, чего ожидать за крутыми поворотами и насмешками, проделками судьбы. И меня переполняет это сладостное чувство, когда устала бояться, когда ждать устала и научилась делать шаги сама. Сначала робкие, нерешительные, а вот теперь задорные, чередующиеся с зазывными подскоками.

Визг тормозов заставил меня улыбнуться шире и посмотреть в зеркало заднего вида на старательно моргающего фарами, габаритными огнями и аварийкой, монстра. Ничуть не сожалея об агрессивных манёврах, виновато прикусила нижнюю губу, для самой себя изображая игривое раскаяние. Спешно схватила с сидения сумочку, яркую папку с бумагами, и из машины выбралась.