После банкета

Изящные столбы-колонны в кабинетах и перила выступающей в сад веранды смотрелись утонченным фрагментом старого храма. Служанки зажгли фонари и освещали место для перемены обуви, где гости искали садовые гэта[7 - Гэта – традиционная деревянная японская обувь с ремешками и зубцами на подошве; деревянная доска, на которую ставится ступня, имеет внизу выступы, и в ней просверлены три отверстия, через которые продевается ремешок таким же образом, как у пляжных вьетнамок.]. Луна, висевшая над крышей прямо на востоке, создавала здесь густую тень.

Пока все располагались на просторном газоне, все шло нормально, но, когда Тамаки предложил отправиться на дорожку за прудом, Кадзу пожалела, что привлекла всеобщее внимание к ноябрьской луне. Тени гостей, выстроившихся на газоне, казались зыбкими, размытыми.

– Это опасно, тут обязательно надо внимательно смотреть под ноги.

Чем чаще Кадзу произносила эти слова, тем больше джентльмены, которым не нравилось, что с ними обращаются как со стариками, упрямились и желали непременно пройтись по дорожке в тени рощи. Она чудесно выглядела в лунном свете, пробивавшемся сквозь кроны деревьев, всем хотелось прогуляться вокруг пруда Тацуми, в котором плавало отражение луны.

Служанки, следуя указаниям Кадзу, старательно трудились, освещали фонарями опасные для прохода камни, пни, скользкий мох, заботливо предупреждая об этом гостей.

– Как похолодало вечером, – сказала Кадзу, прижав к груди рукава кимоно. – А ведь день был теплым.

Рядом шел Ногути; его вырывавшееся из-под усов дыхание белым облачком висело в воздухе. Он ничего не ответил.

Кадзу, чтобы указывать дорогу, прошла вперед и невольно ускорила шаг. Фонари следовавших за ней служанок двигались в тени рощи вокруг пруда, в воде причудливо мелькали отражения луны и света фонарей. Сама Кадзу была по-детски возбуждена, даже больше, чем «утонченные, удалившиеся на покой господа». Обернувшись к пруду, она громко позвала:

– Какая красота! Посмотрите на пруд, на пруд!

На губах Ногути заиграла улыбка.

– Вы так громко крикнули. Совсем как девочка.

Прогулка по саду благополучно завершилась, но после того, как все вернулись в кабинет, случилось непредвиденное.

Заботами Кадзу комнату жарко натопили газовой печкой, старики, замерзшие во время ночной прогулки, окружили ее и расслаблялись каждый по-своему. Подали фрукты, японские сладости и зеленый чай. Тамаки говорил меньше, поэтому оживление спало. Настало время расходиться, Тамаки направился в уборную. Когда все принялись подниматься, обратили внимание, что он еще не вернулся, и решили немного подождать. Молчание становилось гнетущим, и четыре старика свернули в русло темы, которой не хотели касаться.

Разговор соскользнул на проблемы со здоровьем. Каждый жаловался на затрудненное дыхание, болезни желудка, низкое давление. Ногути сидел с каменным лицом и к беседе не присоединялся.

– Пойду-ка я посмотрю, в чем дело, – тихо произнес он и встал.

Кадзу, словно эти слова придали ей мужества, встала и отправилась следом. Она почти бежала по хорошо натертому полу в коридоре. Посол Тамаки упал в уборной.

Глава третья

Мнение мадам Тамаки

Кадзу с тех пор, как стала владелицей «Сэцугоан», еще не сталкивалась с подобной ситуацией. Она закричала, позвала на помощь. Прибежали служанки. Кадзу распорядилась собрать всех мужчин в доме. Тут в коридор подошли ценители музыки и другие участники встречи.

Кадзу краем уха слышала, как Ногути спокойно сказал членам общества:

– Наверное, инсульт. Ресторану это, конечно, создаст проблемы, но его нельзя перемещать – думаю, лучше вызвать доктора сюда. Дальнейшее предоставьте мне. Ведь вы все люди семейные, ничем не связан тут я один.

Странно, что среди всего важного, сказанного Ногути, четко и ясно Кадзу уловила именно это. «Ничем не связан тут я один», – вполне определенно заявил Ногути. Смысл этих слов светом пролился ей в душу; казалось, там, внутри, дрожит туго натянутая серебряная струна.

Кадзу всем сердцем отдалась заботам о больном, но в этих хлопотах ярко помнились только слова Ногути. Они бились в голове Кадзу, даже когда она, чувствуя вину перед прибывшей вскоре мадам Тамаки, со слезами и непритворно извинялась за свою небрежность.

– Вы преувеличиваете свою ответственность. Тамаки у вас впервые, и вы ничего не знали о состоянии его здоровья. Ведь и на прогулке в холодном саду больше всех настаивал именно он, – защищал Кадзу стоявший рядом Ногути.

Больной продолжал громко хрипеть.

Мадам Тамаки – красивая женщина средних лет, одетая по европейской моде, – выглядела моложе своего возраста. Она довольно безразлично восприняла тяжелое состояние мужа. Слегка хмурилась, когда из большого зала доносились громкие звуки сямисэна[8 - Сямисэн – трехструнный щипковый музыкальный инструмент.]. Предложение доктора «по меньшей мере на один день оставить больного здесь» она в высшей степени хладнокровно отвергла, пояснив свое решение:

– Муж часто говорит: «Не следует доставлять людям беспокойства». Если он причинит такие хлопоты ресторану «Сэцугоан», то, выздоровев, будет очень недоволен и станет меня ругать. К тому же здесь много гостей. Вот если бы мы давно были близко знакомы… А так я больше не могу обременять хозяйку. Нужно как можно скорее отвезти его в больницу.

Мадам любезным тоном неоднократно повторяла одно и то же, несколько раз благодарила стоявшую рядом Кадзу. Та протестовала и настаивала:

– Не стесняйтесь, оставьте больного на несколько дней здесь, как советует доктор.

И эта изысканная церемония бесконечных взаимных уступок происходила у изголовья хрипящего больного. Мадам не теряла хладнокровия, Кадзу была верна себе – оставалась искренне и настойчиво участливой, – и все это утомляло доктора.

Тамаки сразу поместили в практически не используемой отдельной комнате размером восемь дзё[9 - Дзё – единица площади, чуть больше 1,5 кв. м. Служит для измерения помещений, застланных соломенными матами татами.]. Больной, Ногути, мадам Тамаки, доктор, медсестра, Кадзу – вместе они создавали здесь хаос. Ногути сделал Кадзу знак глазами и покинул комнату. Она последовала за ним в коридор. Ногути шел впереди.

Со спины, по его уверенной походке, ей вдруг показалось, будто здесь дом Ногути, а она – редкий гость.

Он двигался наугад. Миновал крытую галерею, слегка изогнутую наподобие мостика. Затем свернул по коридору налево. Вышел на задний двор, где во множестве цвели белые хризантемы. В палисаднике перед домом ничего не сажали, но на заднем дворе во всякий сезон распускались разные цветы.

В двух смежных комнатках, обращенных в эту часть сада, жила Кадзу. Свет в них не горел. Вне работы, для себя, ей хотелось небольшого, можно сказать, запущенного садика. Такого, где растения высажены свободно и беспорядочно, где не лежат по строгой схеме садовые плиты, нет маленьких чаш для омовения рук, а все выглядит небольшой дачей, с пионами в обрамлении ракушек, и где можно укрыться от летнего зноя. Поэтому и белые хризантемы в этом садике были разные: одни на высоком стебле, другие на совсем коротком. В начале же осени сад зарастал космеями.

Кадзу специально не стала приглашать Ногути в свои комнаты, даже не дала понять, что здесь ее личное жилье. Ей не хотелось выказывать особенную близость. Поэтому она предложила Ногути кресло в коридоре, у стеклянной двери, откуда был виден сад. Устроившись в кресле, Ногути тут же произнес:

– А вы еще и упрямая. Любезность далась вам нелегко.

– Пусть он гость, который у меня в ресторане впервые, но, если он заболел в моем доме, я должна за ним ухаживать.

– Это линия поведения, которой вы хотите следовать. Но вы не ребенок и понимаете, что отговорки жены Тамаки не просто вежливость, – ясно, что она хотела этим выразить.

– Понимаю.

Кадзу рассмеялась, под глазами собрались морщинки.

– Раз понимаете, значит дело исключительно в вашем самолюбии.

Кадзу не ответила.

– А мадам, когда вы сообщили ей, что муж упал, задержалась, не пожалела времени на макияж.

– Для жены посла это естественно.

– Ну не всегда же!

Высказавшись, Ногути умолк. Его молчание пришлось Кадзу по душе.

Из дальнего зала едва слышно доносилось пение под аккомпанемент цитры. Кадзу наконец-то справилась с растерянностью и беспокойством из-за происшествия. Ногути, вольготно развалившись в кресле, достал сигарету. Кадзу поднялась, поднесла ему огонь.

– Премного благодарен, – произнес Ногути бесстрастным тоном.

Кадзу уловила в его словах что-то из области иных отношений, не тех, что складываются между хозяйкой ресторана и клиентом. Ее охватило счастье, и она не удержалась, выказала свои чувства:

– Наверное, это нехорошо по отношению к господину Тамаки, но у меня почему-то беззаботное настроение. Может, дело в опьянении от сакэ?