Возмездие

– Дело не в здоровье, Элис! – чуть не плача, крикнул Питер. – Невозможно жить полноценной жизнью, когда ты от чего-то зависишь. Представь, каково это, когда тебе плохо и первая твоя мысль “сигарета”. Не “пойти к сестре”. Не “попросить помощи у друзей”. “Сигарета”. Каждый раз, когда начинаю курить, я чувствую себя уязвимым. Все мое существование сводится к жизни от сигареты к сигарете. Я не могу успокаивать себя другим образом. Представь, Элис, что ты не можешь посрать без слабительного! – Он сжал обод руля до такой степени, что у него побелели костяшки.

“Мне и не нужно представлять,” фыркнула Элис про себя.

По приезду домой оба, не обменявшись ни словом, сразу же разбежались по своим комнатам. Через некоторое время Элис украдкой вышла из своей спальни с полотенцем в руках. Она тихо спустилась на кухню, стараясь, чтобы Питер не услышал ее. Взяла ребристый стеклянный стакан, захватила с собой чемоданчик с проигрывателем и наспех выбрала пластинку с альбомом “I Put A Spell On You” (это она сделала на случай, если Питер выйдет из комнаты и станет допрашивать, не спускалась ли она за алкоголем). Она взбежала по лестнице, все еще озираясь и прислушиваясь, но опасалась она напрасно, потому что Питер уже включил музыку в своей комнате и не слышал возни за пределами своей комнаты.

Элис заперла дверь, включила горячую воду и стала набирать ванну. Клубы пара стали собираться над водой, заполнять все пространство. Она любила погорячее. Элис достала из внутреннего кармана куртки флягу, которую набрала еще в тот день, в день знакомства с Рози, в баре, пока Дэнни не видел. Взяла стакан, вылила все содержимое в него. Поставила пластинку на проигрыватель, а проигрыватель на столик перед ванной. Когда ванна набралась, Элис сняла с себя всю одежду, кинула ее на пол и голышом погрузилась в горячую воду. Элис слушала эту пластинку раньше. Помнила, что Питер включал ее, когда приходил со школы, почти каждый вечер. Она не питала особой любви к джазу, но одна песня ей понравилась, она стала искать на обратной стороне конверта, какая по счету. Седьмая. Элис сделала три больших глотка, поставила иглу на седьмую песню и начала слушать.

Никогда она не добавляла в ванну накаких масел или соли, потому что любила время от времени погружаться в воду с головой и представлять, что тонет. Иногда она пыталась утопить себя, но сделать это было трудно. Быть может, из-за страха. Пока лежишь в ванной, пытаясь захлебнуться водой, в голове пролетает достаточно доводов в сторону того, чтобы вынырнуть еще до того, как отключишься. Не предавайся греху и не будь безумен. В сознании всегда первым делом всплывала эта фраза из Библии. Затем – надежда на то, что все когда-нибудь изменится. Потом в сознании всплывал образ брата, который зайдет в ванну утром и увидит, что стало с его сестрой. И на этом моменте она обычно выныривала. Может, сегодня получится? подумалось ей. Она прикрыла глаза, вскинула руки вверх, вынув их из воды, задержала дыхание поглубже и опустилась в воду. Двадцать секунд она лежала неподвижно и слышала лишь сильно приглушенный из-за воды звук музыки. А затем вынырнула. Не предавайся греху и не будь безумен: зачем тебе умирать не в свое время? Не получилось.

Она сделала еще несколько глотков. Однажды Элис заснула в ванной и как только ее ноздри коснулись воды, она очнулась. Чертовы рефлексы.

    Питер лежал на своей кровати со свисающей с уголка неподвижного рта сигаретой и ничего не слышал. Или не хотел слышать. Все, что он слышал в тот момент – музыка. Он очень любил песню “Summertime”, но не оригинальную, в исполнении Эллы Фицджеральд и Луи Армстронга. Казалось, что своими голосами они вложили больший смысл в нее. Из колыбельной превратили в нечто большее. Он лежал, сложив руки в замок на груди, заполнял всю комнату сигаретным дымом и стал шевелить губами, подпевая; он никогда не подпевал в голос, слушая кого-то, считал это неуважением к музыканту. Ставил ее снова и снова, ища в ней новый смысл с каждым прослушиванием. Он почувствовал, как по его щеке стекает крупная слеза, разозлился и совершил безрассудство. Докурил, вынул сигарету изо рта, стряхнул пепел на пол и затушил ее о щеку, в том месте, где была слеза. Зашипело. Он и сам зашипел – от боли, отдернул бычок от щеки, на нем остался черный след от пепла и еле заметный ожог, скорее похожий на рубец. Теперь он с ним на всю жизнь.

Элис допила. Стакан оказался пуст. Стеклянный, может выскользнуть из мокрых рук и разбиться. Перед глазами все поплыло. А может, пусть разбивается. Она возьмет осколок, и так будет быстрее. Не успеет подумать. В голове не проскочит дурацкая цитата из Библии. Она взяла стакан, замахнулась, целясь в угол стола, но что-то ее остановило: непонятная смесь трусости и чувства вины. Вместо того, чтобы разбить, она поставила стакан на столик, убрала иглу с пластинки и вынырнула из ванной. Девушка не чувствовала себя пьяной. Сознание не затуманено, только легкая дрожь в теле и усталость, какая обычно бывает после принятия горячей ванны. Она вытерлась, накинула рубашку, захватила с собой все принесенное с собой, вышла из ванной комнаты. И встретилась взглядом с Питером. Он увидел стакан в ее руке, увидел горлышко фляги, замотанной в полотенце, но больше всего его удивило не это. Точнее, это его не удивило вовсе. Он с одобрением взглянул на пластинку в ее руке.

– Слушала Нину Симон?

Элис откашлялась, прочистив горло:

– Да. – И невольно взглянула на черное пятно на его лице.

Питер вытер щеку, вспомнив, что на ней еще остался след от пепла.

– Хороший выбор. – Больше он ничего не сказал.

–5–

ПРОПОВЕДЬ

Утром Саймон пообщался с Рози наедине. Он показал ей молельню и свои картины, показал ту, что нарисовал в день, когда они нашли труп в реке. Как ни странно, и он пережил этот эпизод без тягостных терзаний. Помолился за упокой девочки, которую они обнаружили в водотоке – и на этом все.

– Я хочу увидеть ту девочку, – заявила Розетта. Она нервно постукивала ногой по полу, покуда Саймон не предложил ей выпить. Чаю, разумеется.

– Мертвую? – озадаченно переспросил пастор. Он знал, что ту девочку уже закопали, он присутствовал на ее похоронах.

Они стояли в молельне и разглядывали расписанные стены. Рози провела рукой по старой краске.

– Да нет же, – цокнула она, – ту, что нашла труп.

– Дорогая, я не думаю, что она тебе чем-нибудь поможет.

– Даже если и так, я хотя бы пообщаюсь с ней. Мне нужно общаться с людьми. Это помогает делу двигаться быстрее. Никогда не знаешь, какая информация тебе пригодится.

Саймон сказал, что она может подкараулить Лили в магазине пластинок, так что выпив свой холодный чай, она запрыгнула в машину и уже через десять минут была у Питера. Единственное, что ей нравилось в этом городе – то, что поездка в любую его точку занимала от силы минут десять.

Питер чувствовал себя лучше на следующий день, старался не нервничать и не курить. Вместо этого он пил чай с ромашкой и слушал музыку. Это действовало на него почти так же, хотя, к вечеру он все равно взялся за никотин.

Грейс занималась своей обыденной рутиной: раскладывала конверты и поддерживала чистоту. Закончив работу, она села в кресло рядом с проигрывателем и убрала с него иглу, не дав песне, которую с таким младенческим упоением слушал Питер, доиграть.

– Эта леди, племянница Саймона. Она не кажется тебе какой-то… мутной? – спросила она.

– Она просто делает свою работу, – устало ответил Питер, пялясь в потолок. – Прояви сочувствие. Она здесь не для того, чтобы заводить новых друзей.

Он думал, каково это, постоянно сталкиваться со смертью, жить с ней практически бок о бок. Наверное, тяжело. Зато, какое удовлетворение получает следователь, когда наконец ловит преступника. Или ему без разницы? Он просто выполняет свою работу. Ведь преступник не навредил ему лично, он навредил совершенно другому человеку, другим людям, следователя это не касается. Или наоборот, в нем начинает бушевать чувство справедливости, и именно оно толкает его на раскрытие преступление. Или это все ради продвижения по службе? Теперь и ему стало любопытно. Надо будет спросить у Розетты, как-нибудь, между делом. А вот и она. Вошла в магазин. Но что ей надо?

– Я могу поговорить с твоей младшей сестрой? – обратилась она к Грейс вежливо, но сухо.

Грейс уже хотела отказать, но Питер, предвидев ее отказ, опередил ее и заговорил первым:

– Она как раз должна была зайти сегодня, можешь дождаться ее здесь.

Грейс укоризненно взглянула на него, но поубавила пылкость, когда поняла, что спорить с должностным лицом – затея не из лучших.

– Благодарю. – Она стала разглядывать стеллаж с особенными пластинками. – Это не для продажи, верно?

– Нет, – ответил парень. – мы обычно слушаем это, пока работаем.

– Интересно… – пробормотала Рози, постаравшись ухватиться за возможность его разговорить. Она провела рукой по одной из верхних полок. – Здесь старые экземпляры, – заметила она.

– Отец их собирал с детства.

– Перешли по наследству?

– А то, – улыбнулся он.

– А Элис?

– Ей от отца по наследству перешло кое-что другое, – улыбка сменилась суровостью. – Думаю, ее это устраивает.

Розетта коснулась того самого альбома Боба Дилана с его автографом:

– Можно?

Питер кивнул, и она достала его, повертела в руках. Увидев автограф, она отогнула край конверта, увидела торчащий сертификат подлинности, вскинула брови и бросила взор на Питера. Тот снова кивнул, только самодовольно, а не одобряюще.

– Откуда это у тебя? – Рози знала, как трудно достать подлинные автографы таких музыкантов.

Питер пересказал ей историю, которую несколькими неделями ранее рассказывал Грейс.

Автограф совершенно точно был подлинным. Но одна вещь немного озадачила Розетту.

– Тебе не кажется, – начала она как можно деликатнее, – что это немного странно? Твой отец искал конкретную очень ценную (в определенных кругах, разумеется) вещь, и тут, ни с того ни с сего, у кого-то эта вещь оказывается. Я честно скажу, что не разбираюсь в том, сколько должен стоить автограф Боба Дилана, но даже мне эта цена кажется смехотворной.

Питер повторился, что мужчине, продавшему отцу пластинку, срочно нужны были деньги.

– К тому же, – сказал он, – ситуации бывают разные. Может, просто совпадение. Божий дар. – Тут он и сам не понял, зачем добавил последнее.

– Да, – она снисходительно усмехнулась, – возможно, ты прав. Сам понимаешь, работа такая – всех подозревать.