Патрик Леруа. Годы 1821—1830

– Дурень вы всё-таки, как вас там, мсье Леруа, – усмехнулась Жюли. – Он хоть и тронулся мозгами, но тайну свою посмотрите сколько лет хранил. Думаете, не понимал, что если он мне о чем-то таком-эдаком намекнет, то это в два дня по всей деревне разнесется?

Инспектор про себя усмехнулся – простота людская порой кажется умнее всяческих предусмотрительных рассуждений.

– Разве что… – немного замялась Жюли.

– Да? – подался вперед Леруа.

– Он меня петь заставлял. И сам со мной пел.

– Что, прямо во время…? – Леруа немного растерялся.

– Да нет же! – расхохоталась Жюли. – Сразу после. Деревенские всякие песни и еще эту, на латыни, заставил со слуха выучить, хотя у самого голоса не больше, чем у козла было… Смеялся много.

– …и еще он обожрал весь дом. Когда приходил, так по две буханки хлеба уминал. Вино, даже самое дешевое, хлебал из горла. Еще любил ветчину с перцем. Специально денег давал, чтобы свинину и пряности по отдельности покупали. А он уже перчил в своё удовольствие.

Это была ностальгия в чистом виде. Леруа вычеркнул самый главный вопрос из списка своих сомнений: друг молодости не сошел с ума, не растратил весь свой разум по дебитам и покупкам. Если у человека за душой такая тайна, и ветер тьмы надувает паруса его жизни, то ему не с руки идти за простенькими перчеными радостями к деревенской потаскухе, и получать от них самое искреннее удовольствие.

– А по деньгам за все время, во сколько ты ему стала?

– Ой, мсье, не считала я.

Дом говорил о сумме куда лучше своей хозяйки. Хотя инспектор не увидел здешнего «будуара», однако общую цифру уже примерно представил.

– Но ты его почти наверняка скрягой ославила, чтоб не завидовали, – заметил Леруа. – За два дня и на всю деревню…

– Как можно такое? – она фальшиво ужаснулась.

Будущие пирожки были сбрызнуты маслом и на противне отправлены в печь.

– Ну раз так, советую вам с братом хоть немного заняться хозяйством. Надо же чем-то обеспечивать себя в старости.

– С такими разговорами идите-ка к Жерому, он как раз сейчас в подходящем настроении. Все вам объяснит, заслушаетесь.

– Всего хорошего, – Леруа откланялся. – Мсье Мальво…

– Чего вам, инспектор? И зачем сюда пришли? Наследство высчитываете? Стараетесь? – Жером вяло улыбнулся и, прислушиваясь, тряхнул бутылку. Там оставалась едва ли треть содержимого.

– Находите это неправильным?

– Да, черт подери. Эту дуру должны были зарубить, я сам видел. Он же гнался за ней, она визжала как свинья, звала своего дорогого Шарля, споткнулась на лестнице. Еще чуть, вот совсем же чуть-чуть, и он бы её зарубил!

– Что же плохого в том, что мадам Сильвия выжила? Ах да, вам теперь придется работать на земле. Весьма почтенное занятие, – сообщил Леруа

– Вот сами бы и работали. Что, никогда не хотелось? – набычился Мальво.

– До свидания, – Леруа резким движением распахнул дверь.

Эта семейка была гротескной сатирой на нынешних обитателей замка. Леруа удивился, что Сильвия терпит таких на своей земле.

Леруа, задумавшись и не замечая этого, брезгливыми жестами принялся отряхивать одежду.

Что до той информации, что ему удалось выяснить, то все прояснилось и одновременно запуталось еще больше. Инспектор уже не сомневался, что в превращении Арно для всего мира в Синюю бороду присутствовал точный расчет. Но удалось ли осуществить всё так, как это было задумано? Стал бы брат так рисковать жизнью сестры? Леруа оборвал нить рассуждений – желудок намекал ему, что приближается обеденное время, а последние годы ему плохо удавались размышления натощак.

* * *

Если обед прошел спокойно, то к вечеру в замке стало многолюдно – мадам де Бенаж давала званый ужин. Гости в большинстве своём знали друг друга много лет, приехав обменяться сплетнями и показать наряды, копии с парижских полугодовой давности; и потому, увидев новое лицо, весьма назойливо стремились с ним побеседовать.

Инспектору не улыбалось весь вечер изображать клоуна – отшучиваться и рассказывать анекдоты из жизни министерства. Он несколько раз односложно ответил, вошел в привычный образ равнодушного ко всему, кроме цифр, калькулятора, и его быстро предоставили самому себе.

Леруа постарался продолжить свое наблюдение за братом и сестрой, но рассмотреть их было трудно: Сильвию закрывали от постороннего взгляда поклонники, а Шарля, хоть и не столь назойливо, осаждали девицы. Особенно среди них выделялась одна привлекательная рыжая и белокожая мадмуазель в ярко-розовом платье. Она была одета богаче других и обладала самым пронзительным голосом, а так же самым высоким ростом.

– Мсье Шарль, а вы выполнили свое обещание? – кокетливо спросила она.

– Спешу вас обрадовать, – безукоризненно галантно ответил Шарль и внезапно жестом фокусника раскрыл перед ее глазами большой пышный веер с вызолоченными планками. Леруа со своей близорукостью не мог рассмотреть, что же было на нем изображено, только смутно различал зеленые и голубые тона.

– Я трудился на ним не меньше недели, – улыбаясь, сообщил Шарль и с легким поклоном вручил его рыженькой. Та приняла веер с некоторой растерянностью.

– А почему вы выбрали именно этот сюжет? – кокетливо обмахиваясь подарком, спросила она.

– О, это очень просто, – снова улыбнулся Шарль. – Эта башня символизирует вашу возвышенную натуру, а бабочки возле нее – ваш тонкий вкус и изящество.

– Ах, как же я сразу не догадалась! – восхитилась мадемуазель, – как тонко и точно вы разобрались в моем характере, – понизив голос, добавила она.

Зато её мать в черном тюрбане, расшитом жемчугом, поняла насмешливый намек, если судить по негодованию в косом взгляде на Шарля д’Эвре. Более интересным инспектору показалось другое: одновременно с мадам на Шарля недовольно посмотрела Сильвия, и этот взгляд он заметил и ответил на него легчайшим пожатием плеч; тем не менее, под её пристальным взглядом он предложил рыженькой мадемуазель руку, и в столовую они прошли вместе. Видимо, Сильвия очень хотела оставить брата здесь, привязать его навсегда к замку браком с представительницей местной аристократии. А Шарль, судя по обеденным разговорам, не хотел жить нигде, кроме Парижа. Интересно, кто выйдет победителем? – гадал Леруа, усаживаясь за стол.

Им было подано превосходное рагу из оленины в винном соусе. Со всех сторон неслись блаженные вздохи и завистливые похвалы искусству творца этого кулинарного шедевра.

– Сильвия, ваш повар – просто чудо! – громко сообщила та самая мадам в черном тюрбане. – Вы просто заставили меня вспомнить Версаль! Настоящее блаженство!

– Когда-то он служил в парижском особняке моего отца, – охотно ответила Сильвия. – Потом был вынужден уехать. И когда я его отыскала, он работал в особняке Буало и стряпал ужасных, целиком зажаренных кабанов, и естественно, с большой охотой согласился перейти к нам на службу.

– И за небольшую плату, наверное? – с привычной бесцеремонностью поинтересовалась мадам, звякнув огромными рубиновыми серьгами.

Нетрудно было догадаться, что она является одним из столпов местного высшего общества. Сильвия в ответ только улыбнулась.

– Если вам понравилось рагу, оставьте в себе силы для десерта, – вмешался Шарль, обращаясь сразу и для мадам, и к ее дочери. – Будет совершенно необыкновенный торт, я лично делал к нему наброски и чертежи.

– А зачем вам могли понадобиться чертежи? – удивилась дочка.

– Вы сами все увидите, – пообещал Шарль, намеренно разжигая в гостях любопытство.

Сильвия тем временем решила вовлечь Леруа в беседу

– Вам понравилась наша библиотека? – лукаво спросила она. – Конечно, наше собрание не идет ни в какое сравнение со столичными домами.

– Зато вам очень повезло с библиотекарем, – заметил Леруа. – Мсье Герье живет ради книг. Жаль, что он так быстро уехал, я бы с радостью побеседовал с ним еще.

– Да, нам самим было жаль его лишиться даже на такой короткий срок, но он сразу выговорил для себя условие, что на рождественские праздники непременно должен быть с семьей.