Патрик Леруа. Годы 1821—1830

– Мы с Арно де Бенажем вместе учились в Сорбонне, когда он ещё был Бенажем без всяких «де». Мы дружили.

– А!

– Не виделись двадцать лет, – спокойно уточнил Леруа.

– Ага… – Гийом налил себе выпить. – И теперь вас смущает такой меткий выстрел в голову?

– В числе прочего. Я не спешу делать выводы, но мне кажется, что в этом деле есть некоторые странности… Но я почти ничего не знаю. Газеты врут, в замке молчат. Вы должны были видеть все своими глазами…

– Если вы хотите оправдать своего друга, то на это мало шансов, говорю сразу. Я был там самое большее через час после того как Шарль нажал на курок. Тело, свидетели, пистолет – все мне сразу показали, со всеми я переговорил. А, главное, тела.

Четыре такие маленьких тела, скрюченных, с поджатыми руками и ногами внутри статуй каких-то там артемид и креатид. Они стояли в потайной комнате, и в самих статуях имелись тайники, в животах, – с большими стеклянными колбами. Все покойные жены вашего Арно как на подбор. Серьги в ушах. Сильвия все рассказала – она зашла в кабинет мужа, увидела вход в комнату, и заглянула туда, когда он снимал часть торса. Тот забыл закрыть дверь. Закричал, погнался за ней. Трое из прислуги видели, как гнался. В личных вещах нашли жидкости для бальзамирования…

– Их могли принести, что ли?

– Статуи? Такие большие и тяжелые? Втайне от слуг? – полицейский саркастически ухмыльнулся.

– Это в любом случае происходило втайне от слуг. Кстати, они все были местными?

– Не все, пятерых де Бенаж привез из Парижа. И один из них подтвердил погоню с топором.

Леруа вскочил и неравно зашагал из угла в угол. Его сухое угловатое лицо было так не приспособлено для эмоций, что казалось, будто гигантский богомол готовится выступать в трагической роли.

– У вас бывает так, что не сходится баланс? – вдруг задал он вопрос Гийому.

– Всегда. Тяжело с арифметикой.

– Так вот у меня уже скоро сутки как не сходится. Когда ехал сюда, был уверен, что Арно просто сошел с ума.

– Такая охота рыться?

– Да, – твердо ответил Леруа.

– Хм, – с явным сомнением мэтр Гийом открыл и закрыл крышку чернильницы, будто думал, выпускать ли туда облако тьмы, – У него была любовница, Жюли Мальво, она жива и сейчас. Невеликого ума особа. Днем по хозяйству возится, вечером лёжа зарабатывает, если желающие находятся. Будь у неё чуть побольше храбрости, давно бы в столицу укатила и сгинула бы. А так ни рыба, ни мясо. Расспросите её.

– Благодарю вас, я так и сделаю.

Дом брата и сестры Мальво действительно находился на самом отшибе, за третьим или четвертым поворотом дороги, когда другие здания в деревни, кроме шпилей церкви, давно скрылись из виду. Но Леруа было не привыкать к продолжительным пешим прогулкам.

Он рассматривал дом Мальво, не пытаясь скрыть свое любопытство, хотя на первый взгляд тот ничем не отличался от своих собратьев в деревне. Дом был очень стар, наверняка в нем сменилось не одно поколение жильцов; в его стенах змеилось несколько широких трещин, две ступеньки крыльца стерлись и почти слились в одну, буйно разросшийся виноград заплел окна. В стоящем нараспашку кривобоком сарае был кучами свален всякий хлам. Однако крыша просто пламенела новой черепицей, труба была сложена из не успевшего потемнеть кирпича, да и ставни с рамами выглядели совсем новенькими.

На двери красовалась начищенная до блеска латунная ручка.

Из крестьянского хозяйства был виноград, яблони или сливы с редкой кроной и несколько опустевших к ноябрю грядок под окнами.

На стук Леруа открыл хмурый заспанный хозяин. Он смотрел на гостя недовольно, но без интереса, а Леруа рассматривал его с тем же изучающим любопытством, что и дом.

Мешки под мутно-серыми глазами, небритость столь давняя, что уже переходящая в бороду, и солома с перьями, прилипшая на штаны из набивного жаккарда. К штанам явно недоставало ливреи, а если слуга так себя запустил, то, значит, он уже бывший слуга. Из тех, кого уволила мадам де Бенаж.

– Мне надо видеть Жюли Мальво. Я от мэтра Гийома, – сообщил Леруа.

– И что, так срочно? – ухмыльнулся мужчина.

Леруа показал свой лучший «обличающий» взгляд – такой бывал незаменим при внезапных ревизиях, и замораживал сердца трусливых казнокрадов.

– Надо так надо, – смешался Мальво. – Жюли, к тебе гость!

– Дурак, я по делу, – инспектор отодвинул к стене коридора незадачливого хозяина и прошел на кухню, откуда доносился стук посуды.

Жюли было лет двадцать пять. Она была неплохо сложена, со множеством щедрых, приятных глазу округлостей, но вот её лицо особой привлекательностью не отличалось. Тусклые жидкие косы неопределенного цвета были изрядно растрепаны, словно она заплела их два или три дня назад, да так и оставила. Одетая в потрепанное и засаленное домашнее платье, она готовила пирожки, сноровисто раскладывая по «лодочкам» мясную начинку. Медный таз, висевший на стене за её головой, превращался в гротескное подобие нимба.

Леруа, чтобы не запачкать костюм мукой или не измазаться копотью от горевшей печи, встал чуть поодаль.

– И чего надо? – спросила она неожиданно приятным голосом, низким медовым контральто, едва повернув голову.

В Жюли проглядывали остатки живости и грациозности, которая присуща молодости, но теперь на пороге стояла непритязательная зрелость, с блеклым цветом лица, плохими зубами и обвисшим декольте.

– Глава здешней полиции прислал меня уточнить некоторые обстоятельства.

– Спохватились… – она утерла лоб тыльной стороной ладони.

– Вы знаете, о ком я буду спрашивать.

– Я с ним только раз пять или шесть была, ужа давно, – скучным голосом она начала проговаривать явно заготовленные ответы. – Пил много, любил кальян покурить, помешивал туда какую-то гадость. Потом сидел и улыбался, будто истукан.

В коридоре, не решаясь вмешаться в беседу, топтался братец Мальво.

– Он давал тебе большие деньги?

– Ха, какие там большие, разошлось все давно.

– Насколько давно?

– Не поняла.

– Когда он посещал тебя в последний раз? – инспектор достал блокнот и сделал вид, что готов записать ответ.

– Да месяца за два до того, как ему взбрело в голову топором помахать.

– А дорогие подарки он тебе делал – сережки, кольца, цепочки?

– Мсье, у нас брать нечего, сами видите.

– Но тогда, может быть, он сожалел о деньгах? У него не было приступов скупости «купил вот, а оно подешевело»?

– Ха-ха, – она вытерла руки о передник. – Старый хрыч любил деньги, но ему больше нравилось их тратить. Ко мне он ходил из скуки, когда за то заплатил и за сё заплатил, и давать большие деньги на одно и то же совсем не хочется.

– Чего-то особенного не требовал?