– Нет, Пётр Иваныч, не влюбился я, задумался просто…
– Ишь ты «задумался»… Думай, думай… Думать-то всегда полезно. – Он повернулся к Фон-Визину. – Вы, Денис Иваныч, сделайте милость, покараульте здесь моего умника, а то он такой задумчивый, что тоже в толпе, не ровён час, потеряется… А я пойду Дарью Дмитриевну поищу….
Мелиссино поспешил к балагану, Фон-Визин озабоченно взглянул на Андрея.
– А ты, и вправду, друг ситный, словно не в себе сегодня… Случилось что?
Андрей резко развернулся к нему.
– Вы помните, Денис Иваныч, как в нашем театре и в Эрмитаже на сцене превращения и провалы делаются? Помните?
– Чего же не помнить? У тебя там всё на шарах катается…
Андрей всё больше оживлялся, начал размахивать руками, объясняя.
– Вот-вот… Если взять жёлоб, запустить в него медные шары, другим таким жёлобом накрыть, то сверху по этим шарам любую тяжесть перетащить можно… Я про Гром-камень думаю… Как считаете, Денис Иваныч?
Фон-Визин рассмеялся.
– Ну, брат, нашёл советчика! Как Англию с Францией примирить, и при том ни с кем из них не поссориться, я, быть может, тебе и присоветовал… А вот насчёт шаровой механики твоей – уволь, мозги не в ту сторону повёрнуты…
Андрей опять притих.
– Здесь надо всё точно рассчитать… Я домой тотчас пойду… Скажите, сделайте милость, Петру Иванычу… Мне начертить всё надобно…
– Ступай, ступай… – Посерьёзнел Фон-Визин. – На Пасху – грех работать, но Господь простит, он нам вдохновение редко посылает…
Андрей почти убежал, думая о своём.
А Пётр Иваныч, проталкиваясь сквозь толпу в поисках племянницы, вдруг увидел Фальконета, за которым плёлся хмурый Ласкари.
– Христос воскрес, господа! – Зычно приветствовал их Мелиссино.
Фальконет даже вздрогнул, но обрадовался.
– Никак не могу запомнить, как по-русски отвечать надобно…
– Воистину воскрес! И ещё трижды целоваться… – Засмеялся артиллерист.
Фальконет с удовольствием облобызал его.
– В этом мы, французы, с русскими похожи – обожаем целоваться…
– Это нас, хлебом не корми… – Мелиссино приложился и к щекам Ласкари. – Не встречали вы племянницы моей? Всё рядом была, на всех качелях перекаталась, а тут народ в балаган повалил, она и потерялась…
Ласкари вдруг оживился.
– Дозвольте, Пётр Иваныч, мне её поискать… Непременно найду!
Мелиссино недоверчиво покачал головой.
– Смешит меня уверенность Ваша, да попробуйте… Мадемуазель у нас – девица особенного склада: как пропадёт – так ищи ветра в поле! Тогда сыщется, когда сама пожелает…
– Я найду, вот увидите…
– Ну, так ступайте, коли есть охота… А мы тут погуляем… Праздник, я чай, спешить некуда…
Но ушёл Ласкари не сразу. Почти не прислушиваясь к разговору, он всё топтался за спиной у Фальконета, и, улучив момент, незаметно вложил в карман его кафтана какое-то письмо. Движение его руки не ускользнуло от глаз внимательного Фон-Визина. Увидев краешек листа, аккуратно вставленного в карман ваятеля, Денис Иваныч очень удивился, но, повернувшись к Ласкари, спросить ничего не успел – того и след простыл.
Тем временем Дарья Дмитриевна благополучно выбралась из толпы, отхлынувшей от балагана. Она не замечала давки, она была просто потрясена увиденным на представлении. Тут-то её и схватил за руку Ласкари.
– Дарья Дмитриевна! Христос воскрес! – Он попытался её обнять.
– Вы что, шевалье, совсем спятили?
– Простите великодушно, но меня только что Ваш дядюшка русским обычаям учил. Он Вас по всем Качелям ищет… И меня послал за Вами…
– Так ступайте к нему, скажите, что не нашли меня…
Ласкари обиделся или сделал вид, что обижен.
– Так от чего же сразу – «ступайте»! Неужто у Вас для меня и слова доброго нет? Ведь сегодня праздник…
Дарья Дмитриевна смотрела на него задумчивым, пристальным взглядом.
– А скажите, шевалье, Вы представление в балагане видели?
– А зачем? Я не столько русский язык знаю, чтобы речи простолюдинов понимать… Да и скучно это всё…
– От чего же скучно? Мне очень весело было… А если правду сказать, то мне Вас теперь просто жалко…
– Жалко? У меня что – руки или ноги нет? Или я в голову ранен, не понимаю, что делаю?
– Это уж точно не так – Вы отлично понимаете, что делаете…
Сколько времени длилась бы ещё их перепалка – неизвестно, но тут они столкнулись со всеми остальными, и радушный хозяин Пётр Иваныч повёз всех к себе на праздничный обед.
– Для Вас, Денис Иваныч, специально Ваши любимые пятислойные пироги пекутся… – Особо пообещал он Фон-Визину.
Тот нисколько не смутился: об его страсти к пирогам по Петербургу ходили легенды.
– Ох, и люблю поесть, грешен… Это меня и погубит непременно…
Обед прошёл весело, только Дарья Дмитриевна была задумчива и рассеянна, то и дело исподтишка поглядывая на Ласкари с каким-то странным интересом. Андрей тоже к обеду не вышел, хотя Пётр Иваныч дважды посылал за ним. Лакей вернулся с извинениями, сказал, что Андрей сидит перед какими-то чертежами, всё пишет, да считает. От него отстали.
Фальконет и Фон-Визин, явно переевший пирогов, возвращались домой в одной карете. Ласкари ехал впереди верхом, предпочитая свежий весенний ветер духоте закрытого экипажа. Ещё в вестибюле, одеваясь, Фальконет, наконец, обнаружил подкинутое им письмо, быстро прочитал его и страшно расстроился. Теперь, сидя в карете рядом с добродушным Денисом Иванычем, которого мучила изжога, он изнывал от желания поговорить с ним об этом.
– Кто-то подложил мне в карман это гадкое письмо… Это уже третье письмо в подобном роде… – Протянул он листок Фон-Визину. – Хотите прочитать?