Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста

– А этот?– показала она на своё платье.

– Этот цвет – «цвет совершенной невинности»…

Екатерина опять не могла сдержаться от смеха.

– А вот этот – « цвет нескромной жалобы»… – вошла в роль девушка, приняв смех императрицы за поощрение.

Екатерина перестала смеяться, повернулась к Бецкому.

– Слыхал, Иван Иваныч, просветитель мой дорогой? – И Поманила вторую девушку. – А теперь ты поближе подойди… Тебя, девушка, как зовут?.

Та подошла, присела.

– Тоже Агафия Иванна, Ваша Величество… Карабузина я …

– Ну, Москва… Имён других, что ли нет? А ты, милая, знаешь ли грамоте?

– А как же, Ваше Величество… Я с батюшкой все его амбарные книги читаю… Любую купчую разобрать могу…

Екатерина посмотрела на неё внимательно.

– А ещё что знаешь? Может, книгу какую прочитала, помимо церковных…

– Мы с батюшкой нынче очень интересную книгу закончили… Я ему вечером перед сном каждый день читаю…

– Гляди-ка… Так что за книга-то?

– Книга одного литератора английского… Про человека, который на острове один-одинёшенек остался, много лет там прожил, сам себя поил и одевал… Очень интересная книга, Ваше Величество…

– Знаю, о какой книжке ты говоришь… А может ты и по-французски или по-немецки знаешь?

– Знаю по-английски несколько, Ваше Величество… Батюшка мой всегда сыночка желал, а не пришлось… Вот он меня и обучает, как сынка хотел обучить…

– Гляди-ка… Батюшка у тебя, видать, – человек серьёзный, надо мне с ним познакомиться поближе… А не напугаешь ли женихов умом своим? Они умных жён не больно-то уважают…

– Это уж как Господь Бог рассудит…

– Быть может, и я ему подсобить смогу… Слушайте меня, девушки… Родителям Вашим сказано, зачем я Вас к себе призвала… Есть у меня для Вас жених завидный… Одна беда – один он у меня, а вас – двое, хоть вы обе Агафии Иванны подобрались… Сейчас домой ступайте, да моего решения ждите… Мы хорошо подумаем с помощником моим Иван Иванычем, и родителям вашим не далее завтрашнего дня я волю свою объявлю…, желаю… садись, атерина протянула руку для поцелуя. Девицы бросились было к ней разом. Но она предупреждающе подняла руку. Они приложились к ручке по очереди. Не смотря на старание фрейлины, некоторые цветы и перья всё-таки попали государыне в лицо. Тихонько чихнув пару раз, она позвонила. Вошёл камер-лакей.

– Пожалуйста, Захар, проводи этих девушек… Прощайте, мои милые…

Девушки ушли, протиснувшись сквозь дверь на этот раз по одиночке.

– Ну, что решим, Иван Иваныч? Которая больше шевалье подходит – та, что глупа или та, что книжки читает?

– Ласкари не жена нужна, а деньги её. Ему и глупой довольно будет… – Заметил Бецкой.

– Ты прав, Иван Иваныч… А другую девицу я тоже в Петербург заберу… Ей-богу, жалко девку, пропадёт она в Москве… Придумала… Я её к Дашковой пошлю, и велю при себе держать. Она тотчас и лицо ей отмоет, и лишние перья с головы поснимает…

Императрица сдержала своё слово: вскоре обе купеческие дочери, обе Агафии Иванны, отправились с обозом в Петербург. Ласкари ждал невесту с нетерпением. Но едва увидев её, едва не лишился чувств: так сильно были насурьмлены её брови, так сверкала она чёрными зубами, так шуршала клеевыми юбками, словно только что сошла с лубочной картинки, что продавали в изобилии в Петербурге на площадях на Масленицу… Но невеста была сказочно богата, а по контракту всё её приданное тотчас же переходило в собственность мужа, потому шевалье очень скоро смирился – как говорится, «даренному коню…». Бецкой к свадьбе преподнёс ему ещё один подарок – императрица подписала указ о присвоении ему звания подполковника…

Ласкари поселил молодую жену на самой окраине Петербурга, в солдатской слободе, в небольшом домишке, который купил на деньги тестя. Приставлена к ней была простая крестьянка, работящая и чистоплотная. Агафию Иванну свою он никуда не вывозил и никому не представлял. Она пухла с тоски и скуки, даже служанка была глухонемая, разговаривать с ней можно было разве что на пальцах… Только и радости было, когда изредка заезжала к ней московская приятельница, другая Агафия Иванна – Карабузина. Но заезжала она совсем редко, поскольку жила в самом центре Петербурга, в квартире, купленной и обставленной её батюшкой, специально для того приезжавшего в столицу. Квартира эта была подле дома графини Дашковой, которая по прямому указанию императрицы следила теперь за Агафьиным воспитанием и образованием… Так что удовольствий в Петербургской жизни у молодой Ласкариевой жены было очень мало. Муж её, хоть и был всем хорош – и молод, и удал и красив, своим присутствием девушку не баловал, ссылаясь на дела и заботы при дворе Её Величества. Правда, узнав про слабость своей жёнушки к сладостям и пирогам, стал непременно привозить их в большом количестве, незаметно похищая десерты со столов в домах знатных господ, где ежедневно обедал среди прочих таких же ловкачей и хитрецов. Он с удовольствием следил, как его Агафия Иванна поглощала пирожные одно за другим, запивая их квасом с изюмом, а потом, исполнив супружеский долг, тут же покидал её, только и следов было, что куча лошадиного навоза у калитки…

Вскоре Агафия Иванна, располневшая до невозможности, стала хиреть и чахнуть. Она всё больше спала, лежала целыми днями, отказывалась от еды и питья, и муж почти насильно запихивал в неё пирожные, которые всё также исправно привозил при каждом посещении. Но однажды утром Агафия Иванна сильно закашлялась, из её рта фонтаном хлынула кровь, она даже испугаться не успела, как всё было кончено…

Ах, как плакал, как рыдал неутешный муж на плече прибывшего из Москвы батюшки своей незабвенной жёнушки! Какие пышные похороны он ей устроил! Торжественное шествие печальной колесницы с гробом почившей супруги шевалье видел весь Петербург. Сам он был одет в глубокий траур: шляпа, как положено, с длинным висящим флёром, шпага, обшитая чёрным сукном, на плечах – епанча… Возможно, был тут и некий перебор, но нерусскому человеку его легко простили, на что и рассчитывал предприимчивый грек.… Глядя в окна своих гостиных, петербургские дамы прикладывали кружевные платочки к своим прелестным глазкам, промокая невидимые слёзы сочувствия… С помощью известных стихоплётов, поднаторевших на подобных письменах, шевалье сочинил трогательную эпитафию, которую тут же велел выбить на надгробии:

« На сём месте погребена Агафия Иванова дочь, урождённая Городецкая. Монумент, который нежность моя воздвигнула её достоинству, приводи на память потомкам моим причину моих слёз, пускай оплакивают со мной обитающую здесь, приятную разными живо являющимися в ней качествами, скромную и нежную жену. О судьба!»

Очень ему нравилась эта надпись.

Подруга умершей Агафия Иванна Карабузина принимала очень большое участие в шевалье, успокаивала его, как могла, и плакала вместе с ним. Бецкой по приезде купеческих дочек в Петербург, не скрыл от Ласкари, что и вторая девушка также принимала участие в смотринах у императрицы, но была ею отстранена по причине своего ума и образованности. Шевалье об этом не забывал, всё приглядывался к девушке, да присматривался. Графиню Дашкову он побаивался, дама она была строгая и внимательная, провести её было очень трудно. Но довольно скоро он узнал, что Екатерина «малая», как звали её потихоньку, всё больше попадает в немилость императрицы и, дабы избежать последствий этой немилости, срочно засобиралась заграницу… Едва только она покинула Петербург, как Ласкари вновь женился. Теперь он жил на широкую ногу в центре столицы, принимал гостей и не прятал свою молодую жену. Пирожных она не любила, но любила книги, и Ласкари просто заваливал её фолиантами, добывая их по совету Бецкого и Фальконета в самых именитых домах и известных библиотеках…

Но вскоре он стал появляться в обществе с трагической миной, не уставал прикладывать к глазам тонкий платок, который скоро становился мокрым от слёз – Агафия Иванна тяжело захворала…

В Александро-Невской Лавре на том же надгробии противу прежней эпитафии появилась новая, не менее жалостливая.

« В сём месте погребена и вторая его подполковника же Ласкари жена Агафия Ивановна дочь Карабузина…».

Состояние шевалье удвоилось. Но он не струсил. Он женился в третий раз.

За третью эпитафию он заплатил всё тому же стихоплёту изрядную сумму. Стихоплёт поначалу упёрся – его обуял суеверный ужас, он чувствовал недоброе и со страхом смотрел на шевалье, но деньги всегда обладали большим даром убеждения.

« На сём месте погребена Елена де Ласкари третья жена, урождённая Хрисоскулеева. Несчастный муж, я кладу в сию могилу печальные останки любезной жены. Прохожий! Ты, который причину слёз моих зришь, возстони о печальной судьбе и знай, что добродетель, таланты, прелести вотще смерти противоборствуют». Так он написал на надгробии своей следующей жены.

Вторая Агафия Иванна, выходя замуж за несчастного вдовца, очень его жалела, возможно, и полюбила даже… А что думала третья невеста, идя под венец с предприимчивым греком? Может быть об его деньгах или о несуществующих успехах при дворе – кто знает…

Узнав о похоронах третьей девушки, императрица задумчиво покачала головой – такой прыти от своего «засланного казачка» она не ожидала. Ласкари не стал вельможей, не стал дворянином, но он был теперь богатым человеком, очень богатым, одним из самых богатых людей в Петербурге.

А Фальконет тем временем неистово работал. Вот и сегодня он стоял у Большой модели, пристально разглядывая её, словно видел в первый раз. Ласкари был здесь же, записывал что-то в большую расходную книгу.

– В Конторе строений требуют подробных отчётов, на что мы тратим деньги. Генерал Бецкой очень придирчив, ему приходится ежегодно держать отчёт перед Сенатом об израсходованных средствах на построение монумента… – Заметил он, не отрывая глаз от своих цифр.

– Читали Вы, что он мне написал? – Встрепенулся Фальконет.– Каких только аллегорий он ни велит у подножия монумента поставить: и Варварство России, и Любовь народа…

– Я желал бы Вас предостеречь, профессор Фальконет… – Осторожно заметил Ласкари. – Генерал Бецкой весьма интересуется Вашей перепиской с Дидеротом, говорит, что в письмах оных могут и государственные тайны содержаться…

Фальконет вздохнул.

– Микеланджело не выдержал бы и трёх недель при дворе Екатерины … Впрочем, в Петербурге о Бецком разное говорят, я слышал, он свои немалые средства в дела просвещения вложил… Говорят, Воспитательный дом, казённые училища…

– Так-то оно так, только от средств этих Иван Иванычу такие проценты идут, что можно ещё один такой Воспитательный дом построить или открыть ещё одно общество благородных девиц… – язвительно заметил шевалье.

– Господь ему судья… – Думая о своём, перевёл разговор на другую тему Фальконет. – Я – француз. Мне немало лет, но только сейчас я приступил к главному делу всей своей жизни. И как бы мне генерал Бецкой ни мешал, я выполню его… А Вы, мой друг, – грек, и в деле моём – моя правая рука… Разве не промысел Божий, что мы оба сейчас в России служим?

– В тени чужой славы жизнь проводить – занятие мало весёлое… – Мрачно отозвался Ласкари.

– Э, шевалье… Вы молоды… А что может быть лучше молодости! При таком покровителе, как генерал Бецкой, Вы на своём коне намного дальше ускачете, чем мой Пётр Великий, которому генерал пути не даёт… Новый чин, я вижу, Вы каждый год получаете…