Оbearнись

Оbearнись
Татьяна Хрипун

Вертолет. Девушка. Катастрофа. Бескрайние просторы Территории как из романа Олега Куваева: нетронутые человеком ландшафты – крутые сопки, лесотундра и тайга, прозрачные северные реки, мхи и непролазные болота. Что ждет героиню – городскую жительницу – на лоне дикой природы? История борьбы неподготовленного человека со стихиями и с главным врагом – самим собой, в которой как награда за упрямство неожиданная встреча, что не просто поможет выжить, а изменит саму жизнь и откроет… секреты Вселенной.

Оbearнись

Татьяна Хрипун

Иллюстратор Юлиана Хомутинина

Корректор Полина Островская

© Татьяна Хрипун, 2019

© Юлиана Хомутинина, иллюстрации, 2019

ISBN 978-5-0050-2046-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Рукопись я читал, не отрываясь от текста, до последней страницы. Так в детстве читалась проза Владимира Арсеньева, Джека Лондона, Фенимора Купера, Редьярда Киплинга. Увлеченно. С сопереживанием. Так читается репортаж, в котором – и чувства автора, и эффект присутствия, и динамизм, и достоверность события, и точность описания. Потому что написано не с чужих слов, а из своей боли, своего страха, своего восторга, своего отчаяния. Так читается дневник, в котором все честно, потому что он – не для человечества, а для понимания себя: в любви, в разлуке, в быту, в ошибках, в опасности, в одиночестве, в обессиленности, в гармонии…

И всему этому веришь, забывая о том, что в художественном произведении возможны вымысел и гипербола. Но – «над вымыслом слезами обольюсь». Это доступно только талантливому человеку – сделать себя частью другого помимо его воли. Велик соблазн, читая повесть Татьяны Хрипун, назвать ее «прозой журналиста». Хотя бы потому, что героиня работает в редакции, вся описанная история – ее воспоминания, а повествование ведется от первого лица («я как я»). Но когда чтение завершено и осмыслено, когда перечитан еще раз «Эпилог» – как вздох облегчения, понимаешь – это литература, которая не нуждается ни в каких дополнительных определениях. Просто – очень хорошее произведение, которое посчастливилось прочитать. Самоцветное. И – полезное. Такие характеры в современной литературе – редкость. Такой выведенный стиль, сочный язык, точная деталь, психологизм – тоже.

Умеющих увлекательно излагать немало, а столь глубоко знающих и столь тонко понимающих природу и человека – единицы. И Татьяна Хрипун – в их числе. Не потому, что умеет очеловечить медвежье семейство, реку, растения, а потому что дает читателю живительную веру в то, что любовь судьбоносна и спасительна всегда.

    Иван Панкеев,
    доктор филологических наук,
    профессор. Москва

Сане, который верит, когда я сомневаюсь, посвящается

Все события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми являются случайными

Я родилась в тот день, когда для всех меня не стало

День первый

Заняв свое место на одной из боковых деревянных лавок в салоне допотопного МИ-8, я даже рюкзак не сняла, чтобы не колотиться спиной о грубую, местами отваливающуюся обшивку. Меня усадили с краю, потому что полсалона занимали коробки, ящики, какие-то мешки, а на полу на жестких носилках лежал мальчишка лет двенадцати, не старше.

Санрейс из Стойбища в Город. Я тоже буду называть точки на карте как писатель Олег Куваев, а регион в общем – Территорией. Почему бы и нет? Тем более оба романа в одном томе – собственно, «Территория» и «Правила бегства» – покоились сейчас в моем заплечном мешке: книгу мне подарил старый пастух Улькукай из шестой оленеводческой бригады. Именно оттуда, из стойбища в тундре, мы забрали мальчонку, его внука, с подозрением на перитонит.

Стоянка находилась в ста километрах от Поселка вдалеке от дорог: перераспределение маршрутов вглубь тундры, уход от автомагистралей, если так можно назвать зимники и грунтовки с ухабами, местами и вовсе непроходимые, в оленеводческих бригадах происходили тяжело: эвены и коряки, демонстрируя редкое единодушие – обычно они между собой не очень-то ладят – убеждали руководство сельхозпредприятия, что им делают только хуже. Но чтобы прекратить обмен муниципальных оленей на водку, нужно было идти на крайние меры, хоть это все выглядело жалкими потугами немощных местных властей против векового уклада кочевой жизни.

Что я делала в этой вертушке? Мне как журналисту регионального СМИ выпала редкая по последним временам командировка в самый отдаленный район Территории – туда и обратно только по воздуху. Июль был на излете, солнце отдавало северной земле последний жар и плодородную ласку, памятуя о надвигающихся осенних заморозках. Это время – лучшее для командировок на побережье, где и находится Поселок. Зимой здесь так уныло и безысходно, неволей начнешь жалеть местных: в магазинах дороговизна и сплошная просрочка, из развлечений обветшавший Дом культуры, потолок которого в любую минуту может стать крышкой гроба для случайно зашедшего окультуриться. Есть еще видавшая виды библиотека и музей, в который лет десять не ступала нога человека, не считая сонных работниц, райотдел полиции, – здесь, право, поинтереснее, – центральная улица с щербатым асфальтом и двое чокнутых, зимой и летом разъезжающих один на собачьей упряжке, другой на «Урале» с коляской. Даже в минус тридцать с ветром.

Местные жители здесь рождались, взрослели в общеобразовательной и школе-интернате для детей оленеводов, достаточно рано обзаводились собственным потомством и к тридцати годам изнашивались морально и физически. Таких медвежьих углов на постсоветской Территории немало. Эти места держатся на безысходности, помноженной на энтузиазм, одних и жажду урвать хоть какой-то кусок, прежде чем покинуть эти земли навсегда, других. Бессребреники-патриоты и рвачи. Да, это про нынешнюю посткуваевскую Территорию.

Мы прилетели в Поселок за пятьсот километров от Города три дня назад с губернатором и его свитой для пасторальных сюжетов, которые можно показать в местных вечерних новостях и даже отправить федералам. На мое счастье в губернаторском вертолете было лишнее место, потому что заболел кто-то из пресс-службы, и мне поздним вечером перед полетом чуть ли не в качестве одолжения предложили «смотаться на денек-другой». Здесь я была дважды и каждый раз в холодное время года, а это почти девять месяцев кряду. Не хотела лететь, видит бог, но, может быть, после последних событий в жизни мне действительно надо было встряхнуться, сменить картинку.

Мы заселились в безумно дорогую единственную на весь Поселок, да что там, целый округ, частную гостиницу, больше похожую на хлев коридорного типа – такое сейчас почти по всей Трассе, то есть, везде кроме Города. Стоил номер на двоих с текущей душевой кабиной и вытрезвиловкой в туалете три с половиной тысячи рублей в сутки с человека. Для здешних широт это не предел, несмотря на полное отсутствие элементарного сервиса.

Еду нам посоветовали брать в гостиничной столовой – тысяча сто за трехразовый стол. В магазине – гораздо дороже, если покупать не «Доширак». Тогда как гостиницу мне еще оплачивала редакция, конечно, сугубо по возвращении, то харчи – на свои, потому что суточные согласно каким-то там нормам тысяча девятьсот лохматого года – сто рублей в день. Это для тех, кто хочет, но не может похудеть. Хорошо, что я знала, куда еду, прихватила с собой полрюкзака всякой жрачки. Тем более вторую ночь мы коротали в Селе, что в семидесяти километрах тракторной дороги.

Здесь я не была еще ни разу, хоть слышала о колоритном быте. Летом рыбалка, зимой ожидание рыбалки. Местный богатей с говорящей фамилией Тулькин имел больше свободы, чем иной олигарх. Тут ему никто был не указ: суд тайга, медведь прокурор. Вторая ночь прошла в местной школе-детсаде на составленных кроватках. Ложиться нам предложили поперек, но это лучше, чем пойти в какой-нибудь частный дом и получить нож под ребра от местного пропойцы, не видевшего кроме пятидесяти опостылевших рож никого нового лет пять уж как.

На третий день губернатору захотелось экзотики, будто он по парку всего-то и погулял. Тогда мы и отправились в оленеводческую бригаду посмотреть на житье-бытье, порасспросить о нуждах людей, получающих чуть больше тридцати тысяч рублей в месяц за проживание в яранге, продуваемой всеми ветрами, без регулярных поставок продовольствия.

Пастухи, их жены и дети старались как могли: накрыли стол с оленьим языком, кровяным супом, шариками из фарша, именно теми, которые гостеприимные хозяйки готовят путем пережевывания оленины и скатки тугих комочков, соленой рыбой, настоящей северной ухой. В общем, чем богаты.

Губернатор оглядел тундру, пряча глаза от немилосердного ветра, сунул руки в костюмные брюки, которые здесь были как пуанты в коровнике, резюмировал, что все будет, вот руки дойдут, и обязательно будет, милостиво принял в дар малахай из натурального меха, стоил который в Городе не меньше пятнадцати тысяч рублей, – ползарплаты оленевода всего – покивал, куснул языка и громко приказал возвращаться.

Да только так вышло, что глава округа с ни много ни мало региональным министром сельского хозяйства сидели на базе уж дней пять в ожидании визита высокого гостя, подготавливали к этому событию местный электорат, чтоб не ляпнули ненароком по простоте душевной чего обидного, и сильно торопились домой, потому что осунулись и похудели без коньяку и булок на диетической оленинке. Так что кому-то из нас нужно было остаться и подождать… санитарный рейс, который также должен был быть в этот день, но по погоде задерживался.

Кого же оставить на базе? Решение зрело секунд пятнадцать – журналистку из газеты. Без моих пятидесяти четырех килограммов их проблема решалась вполне: в вертолет таким образом помещались глава округа весом не менее центнера, наетых отнюдь не на рыбе и мясных шариках, и сухонький как вобла министр, который был никак не легче меня. С усмешкой я представила, кто у кого будет сидеть на коленках, и, проводив вертушку тоскливым взглядом, пошла в стойбище, где мне отвели угол палатки-яранги.

Более нелепой и унизительной ситуации вряд ли себе можно было представить. Великий и могучий губернатор одним своим словом оставил меня на неопределенный срок вдали от маломальских благ цивилизации с людьми, у которых наверняка припрятан не один ящик водки. Как только вертолет скрылся за сопками, они обнаружили свои запасы, вытащив их прямо на поляну, хранившую еще следы от колес.

Мальчик, сын одного из пастухов и внук того самого Улькукая, в махровые советские годы заведовавшего Красной ярангой, лежал в дальней палатке на боку и тихо постанывал. К нему, почему-то, никто не подходил.

– Третий день уже мытарится, – безучастно объяснила какая-то женщина моих лет с очень плохими зубами. Ее тело было изношено родами и постоянной грубой физической работой.

Впервые за эти изнурительные трое суток, а командировки с губернатором всегда были самыми сложными из-за вечного цейтнота, я ощутила тревогу: погода в этих краях непостоянна, чуть сменится ветер и пойдет дождь, сюда можно неделю никого не ждать. Я научусь выделывать шкуры, выколупывать личинки овода у оленят, сгонять стадо, пережевывать мясо на шарики… Додумать захватывающую мысль, отбивающую остатки аппетита, которого и так от усталости не было, не удалось: над долиной застрекотала вертушка. Ми-8! Родной! Это был санрейс медицины катастроф.

Встречать винтокрылую машину сбежалась вся бригада. Откуда ни возьмись появились дети: эвенчата с белыми волосами, плоды кровосмешения коренного и пришлого населения. Мужики, лениво облокотившись на грубо сколоченные предметы быта, сплевывали через редкие зубы и обсуждали что-то свое, надсадно и хрипло хохоча; перешептывались женщины, для которых всякий гость был настоящим праздником в их скудной на события жизни.

Лишь только шасси коснулись мягкой поверхности, из салона выскочил усталый мужчина лет под пятьдесят в синей форменной куртке и с большим белым пластиковым чемоданом, украшенным крестом по всей крышке. Из кабины вылезли двое: первый и второй пилоты, бортмеханик показался из распахнутой задней створки. Они со вторым пилотом полностью открыли грузовые дверцы и стали сгружать какие-то ящики. Не теряя ни секунды, я подскочила к группе мужчин с воплем: «Кто здесь самый главный?», и, когда обернулся тот самый усталый медик, бросилась уточнять, имели ли меня в виду.

Оказалось, не имели. Привезли по случаю в бригаду необходимую провизию, медикаменты и одежду по договору с правительством Территории, должны были плюс к больному кое-что забрать, а вот про девушку – ни слова. Наверное, он ломался скорее для вида, но мне пришлось, используя все краски великого и могучего, объяснить мое бедственное положение и необходимость быть в Городе как можно скорее.

С шутками о том, что молодая кровь здесь бы не помешала, но, видимо, получше вглядевшись во французский маникюр, наращенные ресницы и модную прическу, медик решил, что с меня, с дурочки гламурной, на этом, пожалуй, хватит. Тут же подоспел командир экипажа, мужчина с простым по-северному суровым лицом:

– Игорич, или вылетаем в течение двадцати минут, или остаемся минимум до завтра: погода сильно портится. Ветер поменялся. Как бы ливень с грозой не начался. Смотри на облака!

Над долиной висел свинец из туч, который кто-то невидимой кистью слегка поразбавил белым. В одном месте сине-серое небо состояло будто из камней, не воды. Командир явно не ошибался. О том же говорил и начальник бригады: можем не проскочить, хоть идти будем в противоположном направлении.

– Я готова, – перекрикнула порыв ветра бравурно и залихватски, хоть никто не оценил ни улыбки, ни щенячьего восторга: для них все здесь происходившее – просто работа, и дурочки-журналистки из Города – ее часть, судя по их лицам, не самая приятная.

– Полезешь последняя, – отодвинул меня рукой от створ второй пилот, еще более неразговорчивый и угрюмый, чем первый, – сначала груз и больной.

Стало обидно, где-то в носоглотке противно заворочался колючий комок давно собравшихся невыплаканных слез. Сказывались дни лишений, изнурительные дни, когда человек сам себе не принадлежит и вынужден терпеть не всегда приятную компанию, невкусную жирную пищу, холод, жару, жажду, подавлять естественные желания посетить уборную, ждать своей очереди, чтобы вымыться, пытаться передвигаться как можно бесшумнее и спать глубоким сном на неудобном продавленном матрасе.

«Ну слава богу, вспомнили!», злорадно подумала я, наблюдая, как медик несет на руках из дальней яранги, а попросту брезентовой палатки, скрюченного мальчишку весом с новорожденного олененка. А то у меня уже начало складываться впечатление, что о нем забыли все, даже его мать. Он, робкий и бледный, долго сидел на бревне, укутанный в какое-то старое безразмерное тряпье. Взгляд глаз-семечек застыл где-то на уровне метра над землей. Если бы я не опровергала всю эту чушь, поклялась бы, что он общался с духами. Губы его, белесые и растрескавшиеся, едва шевелились, будто он силился что-то вымолвить, но не знал как. Наверное, от боли и температуры мальчик просто бредил.

– Определим его в больницу, – давал врач разъяснения матери. – Будет кому в Городе за ним присмотреть?

– Буди, буди, – кивала как болванчик маленькая сухая женщина неопределенного возраста, нестарая, но морщинистая, не знавшая крема и хорошего шампуня. – Ага, ага, я сисре позвоню, она пириглядит.