Последний акт «симфонии»

Но одно дело принять такое решение за столом переговоров и совсем другое – понять, каждым нервом почувствовать, что страна, в которой ты родился и рос, которая называлась православной Русью, уже никогда таковой не будет. А будет она лишь куском, частью территории огромного польско-литовского католического королевства – Речи Посполитой. Предвидя, какой непоправимой трагедией может обернуться для русского народа избрание Владислава, Русская Православная Церковь в лице патриарха Гермогена решительно заявила, что не венчает польского королевича на царский престол до тех пор, пока он не примет православное крещение.

Дело с избранием Владислава застопорилось!

Между Москвой и ставкой польского короля под Смоленском завязалась бойкая дипломатическая переписка. Но время шло, а дело с места не двигалось. Да и терпение гетмана Жолкевского иссякало. Наконец, имея решительное намерение избавиться одним разом и от самой проблемы, и от тех, кто ее породил, он отправил к Сигизмунду великое боярское посольство во главе с главными смутьянами, коими оказались – митрополит Ростовский Филарет, князь Василий Голицын и боярин Михаил Салтыков.

Только и в ставке короля под Смоленском вопрос о вероисповедании будущего русского царя оказался настолько острым и неразрешимым, что лишил и ту, и другую сторону последней надежды договориться. Понимая, что глава посольства Филарет Романов – орешек твердый и тертый, Сигизмунда III переменил тактику и объявил послам о том, что имеет намерение оставить московский престол за собой. Услышав подобное заявление, глава посольства – Филарет, ссылаясь на то, что не уполномочен в данных обстоятельствах обсуждать сторонние предложения, уклонился от дальнейшего диалога.

Переговоры зашли в тупик!

И тут из Москвы польский курьер принес нежданную весть о том, что братья Ляпуновы собрали дворянское ополчение и повели его против оккупационного режима польской шляхты.

Обвиняя Филарета в том, что тот умышленно затягивал переговоры, польский король приказал арестовать главных предводителей посольства и отправить их, как пленников, под конвоем в Краков.

Так Филарет вновь оказался в польском плену!

В Москву, на родину Филарет вернулся только в 1621 году, когда после нескольких неудачных попыток его сыну Михаилу Федоровичу, избранному Земским собором 1613 года русским царем, наконец-то удалось договориться с польской стороной о заключении мира и обмене пленными. Отец царя – сам царь! Так к имени Филарета сначала прибавился титул – «великий государь», а после избрания главой Русской Церкви и титул – «великий господин».

Годы, проведенные Филаретом вдали от дома, среди чужих людей, нравов, обычаев и веры, существенно обогатили его знания о странах и народах. Имея возможность воочию наблюдать сомнительные прелести западного свободомыслия во всей их неприглядной и отвратительной наготе, он до конца своих дней категорически противился обновлению русского бытия по западному образу и подобию. Столкнувшись по возвращении из плена с тем, что русское общество заражено нездоровым интересом к западничеству, он, спасая патриархальный домострой от разложения, не гнушался прибегать в своих действиях к самым жестким и непопулярным мерам. Но то, что в достаточно сложной и противоречивой личности патриарха Филарета наиболее любопытно, так это то, что, позиционируя себя надежным оплотом девственной чистоты древнерусского православия, он в то же самое время, подобно монархам целого ряда западных католических стран, являлся царем Церкви и царем Царства одновременно.

И кто знает, быть может, именно это обстоятельство, позволив Филарету сколько угодно долго экспериментировать в плоскости взаимодействия двух ветвей власти – духовной и светской, подвигло его на создание особой патриаршей области или отдельного «государства в государстве», устроенного наподобие папской области в Риме.

***

Обширная по своим размерам и сфере деятельности патриаршая область, созданная Филаретом, требовала от него неустанных забот и внимания. Движимый чрезмерным честолюбием и, добиваясь абсолютной полноты власти, патриарх не только устраивает все в своей епархии по образцу государева Двора, организовывая класс патриарших дворян и боярских детей, пожалованных поместными окладами, но и получает от царя согласие на уничтожение несудимых грамот, выданных когда-то церквям и монастырям. Отныне на территории патриаршей области только он один имеет право вершить суд и ведать делами духовных лиц и прочего прописанного в патриаршей области населения, кроме отдельно оговоренных случаев разбоя и грабежей.

Являясь абсолютной копией светского государства, в патриаршей области использовалась и аналогичная ему структура чиновничьего аппарата. Это особенно наглядно усматривается в системе патриарших приказов. Первый приказ – судный, занимался приемом и процессуальной процедурой судных исков; второй – приказ церковных дел заведовал исключительно делами церковного благочиния; третий – казенный приказ организовывал сбор податей с духовенства; четвертый – дворцовый осуществлял надзор за хозяйством патриарших вотчин. Во главе каждого приказа стоял патриарший боярин, в подчинении которого находились служащие более низкого звания – дьяки и подьячие. Все дела в патриаршей области, опять же в подражание царскому Двору, начинались с доклада «великому господину».

Но хуже всего от столь непривычного устройства царства Московского приходилось служилым людям, которые вынуждены были официально согласовывать свои насущные требы с патриархом Филаретом, а формально с царем Михаилом Федоровичем.

Впрочем, справедливости ради, следует заметить, что энергичная и деятельная натура Филарета, проявилась не только в устройстве патриаршей области, но и в иных делах, связанных с укреплением авторитета и позиций Церкви в обществе. Так по инициативе Филарета в начале семнадцатого века состоялась канонизация двух святых – Макария Унженского в 1619 году и Авраамия Галицкого в 1621 году.

Настоящим триумфом православия и важным внешнеполитическим актом, возвышающим значение Русской Церкви среди прочих православных автокефалий, было обретение патриархом «Срачицы (исподней сорочки) господней» – реликвии, присланной в Москву персидским шахом Аббасом в знак искренней и преданной дружбы.

Немало усилий приложил Филарет и для того, чтобы возобновить, прерванные во время Смуты отношения с греческими и восточными православными церквями. С одной стороны, это событие явилось безусловным прорывом Русской Церкви в большой православный мир, но с другой, породило огромную армию «христарадников», которые, как черные стаи перелетных птиц, с первыми признаками потепления толпами устремлялись в далекую и сытую страну Московию за щедрым подаянием и милостыней.

В 1622 году, строго блюдя за нравственностью и благонравием в своем приходе, Филарет издает Указ, запрещающий некрещеным татарам принимать в работники и призывать на службу православных верующих, а тем более селить их в своих дворах, где, по сведениям патриарха, царили блуд, ересь и творились «скаредные дела».

Не давал покоя Филарету и низкий уровень нравственности в самой Москве. Так в 1627 году было издано сразу два Указа, предусматривающих опалу и духовное наказание за устройство срамных игрищ, колядований и прочих языческих «нелепиц».

Большую огласку получил в 1632 году процесс по делу князя Ивана Хворостинина – фаворита Дмитрия 1 «Иоанновича», обвиненного в безверии и сосланного на Белоозеро для исправления. Однако последний был обвинен, главным образом, не за то, что состоял в интимной дружбе с Самозванцем, а в том, что, свершая содомский грех, еще и тяготел к католичеству: держал в доме иконы и книги западного образца, кичился несоблюдением обрядов и вообще имел нескрываемое намерение сбежать в Литву.

Много внимания уделял Филарет печатанью и правке богословских книг. Так в 1620 году патриарх возобновил Печатный двор на Никольской улице Китай-города, который был сожжен поляками в 1611 году. В новой типографии предусматривалось не только особое помещение для работ справщиков, но и просторная комната, в которой, по приказанию Филарета Никитича, должны были храниться все, собранные по стране древние харатейные книги. Именно таким незамысловатым образом было положено начало знаменитой в последствие типографской библиотеке.

Книги, изданные на Никольском Печатном дворе, рассылались по городам и церквям бескрайней Московии, как правило, по цене себестоимости, без учета прибыли, а в Сибирь – и вовсе бесплатно.

Испытывая острый недостаток в людях, образованных и сведущих в богословских науках, патриарх заботился и об открытии в стране богословских учебных учреждений, призывая архиепископов к созданию училищ при архиерейских домах. Не ограничившись одними только призывами, он и сам завел в Чудовом монастыре греко-латинское училище, назначив смотрителем Арсения Глухого.

В 1627 году государь Михаил Федорович и патриарх Филарет Никитич запретили московитам покупать книги, изданные в Западной Руси – в Киеве, Львове, Вильно и других городах, подозревая западнорусских священников в приверженности к римско-католическим знаниям.

С большим подозрением относился Филарет и к западным переселенцам. По его повелению Церковь, прежде чем принимать беженца с Западной Руси в лоно царства Московского, должна была крестить его заново, причем с полным погружением в освященную воду, а не обрызгиванием, как это широко практиковалось на Западе.

Несмотря на то, что Западная Русь значительно превосходила Русь Московскую и в культурном, и в научном развитии, патриарх с большой неохотой принимал помощь киевлян, выказывающих желание приехать в Москву и оказать епархии помощь как в становлении образования, так и в исправлении богословских книг. В данном случае он считал более правильным и полезным для сохранения чистоты православия опираться на помощь греков. И когда в 1632 году греческий архимандрит Иосиф, помощник священнослужителя Кирилла Лукариса, приехал за милостыней в Москву, Филарет обратился к нему с предложением, организовать в Москве богословскую школу. Откликаясь на просьбу патриарха, Кирилл Лукарис, ставший в 1633 году Константинопольским патриархом, выслал Филарету несколько греческих книг, содержащих резкую критику католицизма, для перевода их на русский язык. Более того, в расчете на дальнейшее взаимовыгодное укрепление отношений с Москвой, Лукарис предложил Филарету свою личную помощь и в подборе учителей для вновь создаваемой богословской школы в Москве. Однако осуществить все задуманное Филарет не успел.

1 октября 1633 года в возрасте неполных 80 лет от роду патриарх Филарет скончался.

Робость и нерешительность его последователей, сначала патриарха Иосафа, а после него и патриарха Иосифа привели к тому, что Церковь, погрузившись на долгое десятилетие в состояние сомнамбулического сна, являла собой к середине семнадцатого века жалкое зрелище, состоящее из гремучей смеси чуждых друг другу религиозных культов – православного благонравия и языческого лицедейства. Первые и неуверенные попытки нижегородских «ревнителей» отделить одно от другого и очистить Церковь от языческой скверны только тогда обрели силу и простор для творческих инициатив, когда в 1649 году заручились поддержкой царя Алексея Михайловича и получили статус государственного заказа.

ПЕРВЫЕ ШАГИ

***

Но даже и тогда, натолкнувшись в лице патриарха Иосифа на человека крайне осторожного, нерешительного и чуждого всякого рода новшествам, «ревнителям благочестия» мало что удалось совершить. Вязли в демагогических перепалках с консерваторами от Церкви и многие личные инициативы царя и его духовника Стефана Вонифатьева. Отношения между царем Алексеем Михайловичем и патриархом Иосифом настолько испортились, что в них уже не было места взаимопониманию и взаимодействию. Дело культурного оздоровления русской церковно обрядовой практики оказалось под угрозой.

Все, о чем Церкви и Царству удалось к концу 1651 года договориться, так это разрешить двухлетний спор о «многогласии». Но торжество царя и его окружения по поводу признания патриархом Иосифом, а вслед за ним и Церковным собором 1651 года канонической непреложности «единогласия» оказалось преждевременным. Преобладающее большинство проповедников, игнорируя постановление Собора, продолжали вести службу по старинке, выбирая число голосов сообразно своему разумению, а слабый, старый и уже больной патриарх не имел в себе достаточных сил для того, чтобы, употребив власть, призвать нарушителей к ответу.

Большую озабоченность в обществе вызывали и явно популистские намерения царя, связанные с его желанием добиться единообразия в служебном порядке Русской и Восточной Церквей, что предполагало переход Русской Церкви на новый Иерусалимский устав. Однако подобная постановка вопроса не устраивала не только Церковь, но и практически всю столичную общественность, включая и «ревнителей благочестия».

Чувствуя, что большая часть кружковцев не одобряет церковной реформы, связанной с переходом на новый Устав, царь еще в июле 1649 года отправил на Восток, в самый центр православного мира – в Афонскую гору – ученого монаха Арсения Суханова с поручением, выяснить насколько чиста и правильна русская вера.

Выехав из столицы в свите Иерусалимского патриарха Паисия, он вынужден был вместе с ним сначала посетить Молдавию и Украину и только потом проследовать дальше, надеясь побывать в Египте, Сирии и Константинополе. Была у Арсения помимо основной задачи и другая, не менее важная, собрать литургические древние материалы и провести исследования правильного греческого богослужения.

Но поскольку остановка в Молдавии оказалась более продолжительной, чем Суханов планировал, то, дабы не терять времени даром, он вступил с Афонскими монахами в переписку и летом 1650 года на свой запрос к ним о том, что есть чистое православие, успел получить ответ. Вся суть изложенного в этом ответе разъяснения сводилась к тому, что тамошние греки, находя русские богослужебные книги еретическими, поскольку в них предписывалось слагать крестное знамение не в три перста, а в два, сожгли их на костре.

Возмущенный поступком греков до глубины души, Суханов, основываясь на исторических фактах, попытался с ними объясниться. Но тщетно! Единственное в чем он окончательно убедился так это в том, что греки крайне враждебно относятся к «русскому обряду». Причем, настоятельно, что требуют, чтобы Русская Церковь одумалась и, следуя их примеру, не уклонялась от греческих обычаев.

Понимая насколько эти сведения важны, Суханов, временно приостановив путешествие, вернулся в Москву и представил результаты своей переписки с греками на рассмотрение правительству. Правда, как истинный ученый и востоковед, он представил их не в «голом» виде, а сопроводил личными комментариями, получившими впоследствии название «Трактат о вере». Из «Трактата» следовало, что в греческом православии «ручьи Божественной мудрости» высохли и что «греки не тот источник», из которого можно было бы пить и полниться истинным учением о вере Христовой.

Мотивируя свои выводы, Суханов обращал внимание царя на то, что восточные патриархи, проживая длительное время на территории, оккупированной турками – народом, исповедующим ислам и пребывая в постоянной зависимости от милостей султана и его визирей, утратили божий дух и крепость веры. Господство мусульманской религии на Востоке, отмечал Суханов, отразилось и на состоянии греческих церквей, которые находятся в таком запустении и расстройстве, что вынуждены не только влачить жалкое существование, но и пользоваться богослужебными книгами, напечатанными в католических типографиях.

Сведения, добытые Арсением Сухановым и получившие широкое распространение в Москве, никого не оставили равнодушными. Но если консервативно мыслящая часть общества, ликуя, провозглашала, что православие, исповедуемое Русской Церковью, не только превосходит по чистоте и истинности греческую веру, но и не нуждается в улучшении, то Двор отреагировал на комментарии Сухова более сдержанно.

Выделив из целого ряда приведенных доказательств только те, которые четко комментировали факт расхождения в обрядовой службе двух Церквей, царь Алексей Михайлович, устыдясь русского невежества, готов был немедленно приступить к устранению позорного явления. Таким образом, если в правительственных кругах вопрос о переходе Русской Поместной Церкви на Иерусалимский Устав был делом почти решенным, то в среде русского священства, поддержанного «ревнителями благочестия», бытовала крепкая уверенность в том, что с обрядами у Русской Церкви все в порядке и менять их никакой нужды нет.

Особенно тяжело пришлось в эту горячую пору Стефану Вонифатьеву. Не высказываясь ни «за», ни «против» церковной реформы, он долгое время пытался усидеть на двух стульях сразу, пытаясь найти золотую середину, которая устроила бы царя и его старых друзей – «ревнителей благочестия».

Что же касается самих «ревнителей», возглавляемых Иваном Нероновым, то они, категорически не принимая витающую в обществе идею о реформировании обрядового богослужения по греческому образцу, твердо стояли на позициях культурного перерождения Церкви в рамках действующего Устава. Против унификации церковных обрядов выступал и патриарх Иосиф.

Понимая, какую страшную угрозу обществу таит в себе затеваемая царем смута, Иосиф, как мог, отодвигал неминуемое, желая спасти Церковь от надвигающейся на нее катастрофы. Но в апреле 1652 года патриарха Иосифа не стало, и с этого момента будущее Церкви целиком и полностью оказалось во власти одного человека – царя Алексея Михайловича.

***

Впрочем, было бы большим заблуждением полагать, что все это время царь Алексей проводил в бездействии, ожидая, когда престарелый патриарх Иосиф естественным образом развяжет ему руки. Напротив, не настаивая на созыве Церковного собора, который только один и должен был определить будущее Церкви – унификация или реставрация церковных обрядов, царь предпринимает некоторые шаги самостоятельно.

Отталкиваясь от эмоциональных обобщений Арсения Суханова, прямо указывающего на то, что греки печатают свои богословские труды в католических типографиях, царь Алексей, испытывая острую нужду в переписчиках и справщиках богослужебных книг, выписывает в Москву известных своей образованностью малороссийских ученых и переводчиков.

В этой связи уместно заметить, что в древнерусской письменности до середины семнадцатого века не существовало полного и отредактированного издания Библии. Русская церковная иерархия, поднимая время от времени небывалый шум то из-за нестроения церковных обрядов, то по поводу секуляризации монастырских земель, на протяжении многих веков спокойно обходилась без основного священного текста Слова Божия.

Естественно, что для просвещенного Запада выявление столь вопиющего факта, как отсутствие у русских книг Священного писания – Ветхого и Нового заветов, свидетельствовало, как минимум, о крайне низком уровне образованности русского духовенства и, как максимум, о всеобщем невежестве русского народа. Поэтому перед киевскими учеными стояла задача первоочередной важности – осуществить перевод Библии с греческого языка на славянский.