Последний акт «симфонии»

Чем дольше царь присматривался к Никону Минину, тем все более и более проникался к нему симпатией и доверием. В Никоне он с удивлением и надеждой обнаруживал те качества, которых не хватало ему самому. А то, что некоторые из них, такие как грубость, излишняя прямота, жесткость, граничащая с жестокостью, носили гипертрофированный характер, царь, казалось, вовсе не замечал. Для него гораздо ценнее было то, что Никон, будучи натурой честолюбивой и деятельной, не боялся отстаивать свое мнение, говорить нелицеприятную правду в глаза, принимать самостоятельные решения, а главное – имел для всего этого отменное здоровье. Иными словами, он был тем самым «локомотивом», который, по замыслу царя, мог и должен был привести заблудшую в стародавних традициях Русскую Церковь в соответствие с современными обрядовыми стандартами, которые демонстрировала Греческая Церковь. Себе же царь отводил гораздо более скромную роль. Оставаясь в тени разрушительного никоновского темперамента, скрытный, мечтательный и себе на уме царь Алексей Михайлович рассчитывал заниматься тем же, чем и всегда – генерировать новые идеи и пытаться с помощью оных лиц переносить их из области фантазий на реальную почву.

Однако в отличие от царя, «ревнителей благочестия» настораживали в Никоне как раз именно те качества, которых Алексей Михайлович старался не замечать. Да и видели они в царском любимце отнюдь не созидателя, не творца или, того больше, мессию, а сметливого и расчетливого человека вовсе непригодного для благочестивого дела. А принимая во внимание его излишне материалистический взгляд на мир и отсутствие должных нравственных качеств, они и вовсе поглядывали на него с подозрением, принимая за случайного в Церкви человека. Он был слишком нетерпим, слишком напорист и заносчив для того, чтобы заслуживать доверие духовной братии. Все симпатии кружковцев были обращены в сторону царского духовника – Стефана Вонифатьева, именно с ним они связывали свои надежды на культурное перерождение Древнерусской Церкви.

Но Стефан, посвященный в истинные намерения царя, которые принципиально расходились с его точкой зрения, уклонился от оказанной ему высокой чести. Впрочем, была и еще одна причина, по которой Стефан взял самоотвод. Будучи долгие годы духовным отцом Алексея, он научился понимать своего воспитанника, как никто другой. И ведомо ему было и без слов, что только одна ложная учтивость не позволила Алексею признаться ему как на духу, что не он – Стефан нужен ему в товарищи, а – Никон. Не посмел перечить царю и Церковный Собор, провозгласивший в июле 1652 года новым предстоятелем Русской Церкви сорокасемилетнего Новгородского митрополита Никона Минина. И эта уступчивость будет оплачена Церковью дорогой ценой.

Высокое назначение не застало Никона врасплох. Он знал, уверен был, что царь присматривается к нему не зря, ведь не красная же он девка в конце концов! Но, даже ожидая подобной развязки, Никон не стал полагаться на судьбу, а, привлекая к себе внимание общественности, выступил инициатором важной церковной акции. Он организовал перенос в Успенский собор Кремля мощей трех московских Первосвятителей – останков патриарха Гермогена, замученного поляками и погребенного в Чудовом монастыре, митрополита Филиппа, сосланного на Соловки и там удушенного Малютой Скуратовым и патриарха Иова, изгнанного Дмитрием Самозванцем из Москвы в Старицу. Этот грандиозный по своим масштабам и эмоциональный по воздействию на религиозные чувства верующих почин получил одобрение не только царя и его окружения, но и простых москвичей. Авторитет Новгородского митрополита взлетел на небывалую высоту. О нем заговорили, как о крупном церковном деятеле.

Но одной только инициативы Никону показалось недостаточно и за мощами святителя Филиппа на Соловки он отправился собственной персоной в сопровождении большого эскорта бояр. Однако столь пышным и многолюдным выездом Никон преследовал, прямо надо сказать, и иную, скрытую от своих попутчиков цель. Уж очень хотелось ему – некогда сосланному на этот остров патриархом Филаретом, а потом под покровом ночи бежавшему с него – предстать перед нищей соловецкой братией во всем своем великолепии.

Здесь, на Соловках, изнуряя себя и бояр долгими службами, постами и непомерным количеством поклонов, Новгородский митрополит и дождался двух важных для себя известий: первое – о смерти патриарха Иосифа и второе – о своем назначении новым предстоятелем Церкви.

***

Однако избрание нового патриарха, во всех деталях продуманное и прописанное, не обошлось без неожиданностей. И можно себе представить изумление и растерянность царя, когда новый избранник Церкви, нарушая регламент и веками устоявшиеся традиции, отклонил предложение царя и духовных иерархов оставить свое Новгородское подворье и явиться в Успенский собор для принятия патриаршего сана не один раз, как было заведено, а трижды. Потеряв всякое терпение и не понимая, чего Никон добивается, царь приказал доставить патриарха в Храм силой.

Но и в Храме Никон продолжил своевольничать и отказывался принять власть над Церковью до тех пор, пока, истомившийся от ожидания Алексей, ни упал перед ним на колени и ни умолил его принять патриаршество.

Случай в истории Церкви невиданный!

Поступок царя, повергший присутствующих в состояние шока, хоть и заставил патриарха прослезиться, но не поколебал его неуступчивости. Потребовав от Алексея публичного обещания твердо и нерушимо блюсти каноны и догматы православия, а также быть во всем послушным своему духовному отцу и пастырю, Никон помог государю подняться. И только, когда царь Алексей Михайлович, бояре и Освященный собор после недолгого замешательства поклялись ему в том на Евангелие, Никон милостиво согласился возглавить патриаршую кафедру.

Так 25 июля 1652 года Никон Минин стал предстоятелем Русской Церкви.

Радость царя была настолько великой и искренней, что ее не могли омрачить даже те жесткие и нелестные характеристики, которыми награждали Никона все как один: и свидетели, и принужденные к клятве участники позорного священнодействия. Оправдывая своего любимца тем, что все это он делает ради блага Царства и Церкви, молодой царь простил ему все и свое унижение тоже.

Благоговейное отношение Алексея к своему духовному отцу и «собинному другу» наиболее ярко выразилось и в том, что он молчаливо позволил Никону присовокупить к титулу главы Церкви – «великий господин» еще и титул главы Царства – «великий государь», чем привел всех близких ему людей в страшное волнение и недовольство. Ведь в государственной практике России подобное единение титулов и сосредоточение власти в руках одного лица наблюдалось только однажды и то применительно к родному отцу царя Михаила Федоровича – патриарху Филарету. Но тут, как говорится, сам Бог велел! Отец государя – сам государь! А в случае с Никоном все выглядело нелепо, нарочито и противоестественно. Впрочем, Никон особенного согласия царя на этот счет и не спрашивал, а у Алексея просто духа не хватило патриарха за излишнее своеволие укорить. Не одобряя чрезмерной мягкотелости царя, против Никона ополчилась добрая часть Двора, включая старшую сестру царя – Ирину Михайловну, супругу – Марию Ильиничну, и многих родственников со стороны Романовых, Стрешневых и Милославских.

В числе немногих из окружения царя Алексея Михайловича, кто принимал Никона таковым, каковым он являлся на самом деле, был Федор Ртищев и младшая, тайно влюбленная в Никона шестнадцатилетняя сестра царя – Татьяна Михайловна. История их непростых и запутанных отношений составляет отдельную страницу в летописных источниках середины семнадцатого века.

Но что вполне было в духе Никона, так это то, что его нисколько не волновало, то невероятное число противников, которыми он оброс за сравнительно короткий срок. Он был готов, даже и ценой своей жизни, защищать и отстаивать все то, что добыл лукавством, смекалкой и изворотливостью. Впрочем, главными его врагами были не завистники, а он сам! Не умея правильно распорядиться оказанной ему высокой честью, он нечуткий, необразованный и недальновидный орудовал во вверенной ему епархии, как деревенский мужик на личном подворье. Не обладая тонким умом политика, терпением и выдержкой дипломата, рачительной бережливостью доброго хозяина Никон во всяком деле «рубил с плеча» – бил наотмашь по всему живому, что с испокон веков звалось и по сей день зовется русской душой.

НИКОНОВСКИЕ НОВИНЫ

***

Первым шагом, который патриарх Никон предпринял на пути реализации задуманной царем Алексеем Михайловичем церковной реформы, стал распространенный по всем церквям накануне Великого поста документ, получивший название «Память от 14 марта 1653 года». Он затрагивал сразу два древнерусских обряда – поклоны и перстосложение при крестном знамении.

Однако само по себе появление «Памяти» в Москве явилось событием не случайным, а было приурочено к началу работы Земского собора, у которого царю, при активной поддержке патриарха Никона, удалось наконец вырвать согласие на присоединение Украины к России.

Вопрос об объединении двух народов, давно набивший оскомину у всех тех, кто так или иначе был к нему причастен, обсуждался Собором уже в третий раз по той одной причине, что, начиная с 1651 года, в польско-украинском противостоянии начался новый виток отношений, придавший войне яркую религиозную окраску.

Сам Папа Римский, прислав королю Владиславу хоругвь и отпустив польскому воинству все грехи одним разом, благословил Польшу на войну с Украиной во славу Католической Церкви.

Со своей стороны, Православная Церковь в лице коринфского митрополита, действующего от имени Вселенского патриархата и находящегося в лагере Богдана Хмельницкого, лично опоясал гетмана мечом, освященным на Гробе Господнем.

Так Украина превратилась в мировую арену, где открыто столкнулись интересы православной Москвы и католического Рима.

Но очевидно, что одного освященного меча Запорожскому Войску оказалось недостаточно, и его встреча со стотысячной наемной армией польского короля под Берестечком оказалась роковой. В самый разгар битвы воюющие в рядах восставших украинцев татары дрогнули и, оставив поле боя, бросились наутек. Пытаясь воззвать вероломных союзников к совести, Богдан Хмельницкий бросился за ними вдогонку, но вместо того, чтобы прислушаться к доводам гетмана, хан счел за лучшее взять его под стражу. Лишь через несколько дней, собрав и заплатив татарам за своего атамана затребованный выкуп, казаки смогли вызволить его из плена и вернуть в Войско.

Но за то время, что Богдан пробыл в неволе, восставшие, попав в окружение, и теснимые польскими войсками с трех сторон к непроходимому болоту, впали в панику и прекратили сопротивление.

Спасти остатки деморализованного и утратившего боеспособность Войска помогла находчивость казачьего полковника Богуна. Он был единственным, кто не растерялся и, кто, приказав запрудить непроходимые топи подручными средствами: копьями, телегами, седлами и одеждами, организовал через них переправу. Плечом к плечу с Богуном возводили переправу и коринфский митрополит, и иные духовные лица из числа его свиты. Спасая гибнущее от погони поляков Запорожское Войско, они личным примером внушали паникерам спокойствие и побуждали их к действию.

Большую часть войска Богдану Хмельницкому спасти все-таки удалось, но битва с Речью Посполитой была проиграна.

Новый Белоцерковный трактат, подписанный казаками с польской шляхтой, предусматривал для казачьего самоуправления совсем немного – всего лишь одно Киевское воеводство. Сократился до двадцати тысяч и реестр казаков, а самое главное – польские магнаты получали право возвратиться в свои имения на Украине.

Понимая, что все его мечты о самостийной власти на свободной от поляков украинской земле придется отложить, Богдан Хмельницкий в 1652 году возобновил прерванную переписку с царем Алексеем по поводу будущего Малороссии. Он просил его принять Украину под свою царскую руку.

Правда, на этот раз, действуя по наущению Иерусалимского патриарха Паисия, Богдан Хмельницкий обратился с письменным прошением и к новому «собинному другу» царя – патриарху Никону, которого умолил быть своим ходатаем перед царем. Призывы Хмельницкого упали на благодатную почву.

Но едва представители двух сторон Москвы и Украины успели обо всем договориться, как новый Киевский митрополит Дионисий Болобан, сменивший на посту Сильвестра Коссова, решительно отказался изъявлять покорность Московскому патриарху и принимать посвящение в Москве. Аргументируя свое заявление тем, что Русская Церковь, как отступившая от истинного православия, не имеет права на подобное священнодействие, Болобан поставил всю проделанную по объединению двух стран работу под удар.

Церковный конфликт, раздутый Киевской митрополией, получи он широкую огласку, мог бы серьезно подорвать авторитет России на международной арене. Требовались немедленные и решительные меры. И тогда, не видя для себя иного выхода, Великая Русь, оправдываясь перед Малороссией, пообещала исправиться. Такова была предыстория написания и появления на свет «Памяти от 14 марта 1653 года».

Урегулировав, таким образом, возникшие религиозные разногласия, Земский собор под нажимом Царства в лице царя Алексея Михайловича и Церкви в лице патриарха Никона 1 октября 1653 года принял губительное для страны решение о присоединении Украины к России.

И стоило только русскому посольству во главе с боярином В. Батурлиным появиться в январе 1654 года в Переяславле и встретиться с гетманом Запорожского Войска Богданом Хмельницким, как Польша, не желая лишаться малороссийских черноземов, объявила Москве войну. Чего, в общем-то, и следовало ожидать!

Но, начиная новую войну с таким сильным противником, как Речь Посполитая, Русь одновременно погружалась и в растянувшуюся на века кровопролитную религиозную борьбу Царства с собственным народом.

***

Выиграв жестокую политическую схватку с лидерами земщины, которые, понимая, что Русь не готова противостоять Польше, выступали против объединения Украины с Россией, Никон потерпел крупное поражение на церковном поприще. Как оказалось, «Память», написанная и распространенная Никоном с такой поспешностью, не была одобрена церковным Собором, а значит, не имея законодательной силы, носила всего лишь рекомендательный характер. Из этого следовало, что, все то, о чем в ней говорилось, а говорилось в ней о том, что верующим «не подобает во церкви метания творити на колено, но в пояс бы (!) всея творити поклоны, еще же и тремя персты бы (!) есте крестились», можно было и не выполнять! А если принять во внимание, что «Память» еще никак и не обосновывала необходимость подобных новин, то и обращаться с ней надлежало соответствующим образом. И все-таки выход «Памяти» наделал в церковной среде немало шума.

Но иначе и быть не могло! Ибо большая часть церковных деятелей, далеких от закулисных интриг Кремля, воспринимая никоновский циркуляр как одно из знамений Апокалипсиса, провозгласила его автора – врагом Церкви. И это прозрение было с их стороны провидческим.

Свято чтя и оберегая первородную природу православных культов, пришедших на Владимирскую Русь вместе с христианским крещением, Русская Церковь исповедовала Константинопольский устав своей материнской – Византийской церкви. Однако в 1453 году, будучи завоеванной и разграбленной турками, Византийская церковь, прекратив свое существование, перешла под крыло Иерусалимской Церкви, исповедующей более молодой Иерусалимский устав.

Различия, наблюдаемые в Уставах двух Церквей, не задевая основополагающих догматов православия, тем не менее, имели существенные разночтения в части внешних ритуальных действий, сопровождающих богослужебные молебны. Так в русской обрядовой практике сохранилось двуперстное крестное знамение, написание имени Христа – Исус, служение литургии на семи просфорах, хождение во время крестного хода по солнцу, творение земных (стоя на коленях) поклонов, двоение возгласа «аллилуйя» и так далее. А все Греческие Церкви – Константинопольская, Иерусалимская, Антиохийская и Александрийская использовали трехперстное крестное знамение, творили поясные поклоны, писали имя Христа – Иисус, ходили во время крестного хода против солнца, служили литургию на пяти просфорах и троили возглас «аллилуйя».

Нужно ли объяснять, что все эти обряды, а вместе с ними и духовно нравственные ценности, веками передающиеся из поколения в поколение, настолько укоренились в сознании русского человека, что выкорчевать их оттуда можно было только вместе с жизнью.

Первыми, как того и следовало ожидать, ополчились против патриарха Никона его недавние друзья по кружку «ревнителей благочестия» во главе с Иваном Нероновым. Двое из них – протопопы Аввакум и Даниил, даже подготовили Алексею Михайловичу подробную челобитную, в которой путем сопоставления доказывали, что патриаршие новины не соответствуют традиционным установлениям Русской Церкви.

Но могли ли они прямые и простодушные заподозрить царя в дурных намерениях? Могли ли они идеалисты и мечтатели, радеющие о культуре и просвещении, разглядеть за массивной фигурой патриарха неприметную фигуру царя? Могли ли догадаться, орудием каких темных сил является Никон?

Возможно, что неясные сомнения и западали в их души, но настоящее прозрение пришло намного позднее.

А пока царь, верный своей клятве, данной Никону при возведении его в патриарший сан, устранился от конфликта и передал челобитную патриарху в руки. Тень, которую патриарх Никон отбрасывал на царя, служила Алексею «тишайшему» надежным прикрытием.

***

Не обращая никакого внимания на недовольство противников, Никон предпринял новые решительные шаги и развернул компанию по исправлению церковных книг. Затворившись от мирской суеты в книгохранилище, он внимательно рассмотрел и изучил многие спорные тексты. Так, сличая славянский текст Символа веры с греческим, он обнаружил в них многие несоответствия. Примерно такая же картина вырисовывалась и при сличении других богослужебных книг. На первый взгляд все обнаруженные Никоном ошибки казались мелкими и незначительными, но при более вдумчивом их прочтении приходило неизбежное осознание, что хрестоматийная суть текстов сильно искажена.

старый текст новый текст

– Господи Боже истиный – Господи Боже истины