Последний акт «симфонии»

Правда, имелся у Алексея Михайловича и другой, куда более веский мотив для того, чтобы привести обрядовую сторону церковных служб в соответствие с уставом Восточной церкви. Сумел-таки лукавый Паисий Иерусалимский разбудить в душе простодушного царя ретивое, сумел усладить его слух медовыми речами о вселенской миссии самодержца Московского, призванного самим Провидением объединить все православные народы и встать на защиту родительской Византийской церкви от мусульманского нашествия.

Встретив в русском царе правителя неопытного, неискушенного в искусстве коварства и интриг, податливого на лесть и похвалу, тонкий политик, дипломат и царедворец – Паисий не преминул пустить в ход все таланты сразу. Делая упор на то, что освобождение Цареградского престола от турок – дело святое, правое и богоугодное, он убедил русского царя в том, что только ему по силам совершить этот вселенский подвиг. Более того, увлекая по-ребячески восторженного Алексея все дальше и дальше в мир романтических грез, Паисий, теряя последнее чувство меры, уверил его в том, что, отвоевав у неверных обетованную землю, русский царь в праве будет унаследовать и престол византийских императоров Палеологов.

Куда уж больше? Одно дело править царством, которое за его пределами иначе как Московским княжеством никто и не называл, и совсем другое – сравняться в величии и знатности со знаменитыми домами Габсбургов, Бурбонов, Стюартов и прочими, им подобными. Пожалуй, Алексею Михайловичу и в самом деле было над чем подумать!

Но Паисий не унимался. Чутко улавливая перемену, произошедшую в настроении царя, ловкий грек, окончательно задурив Алексею Михайловичу голову, призвал его не дожидаться, когда «рак на горе свистнет», а начать действовать незамедлительно. А это значило, что Москва, бросая вызов неверным, должна была, в качестве первого шага, откликнуться на призыв православной Украины о помощи и принять ее под свою державную руку.

***

Почему вопрос ставился именно так?

Да потому что к началу 1649 года вся Украина была охвачена мощным повстанческим движением Запорожского войска против шляхетской Польши. В отряды смелого и удачливого гетмана Богдана Хмельницкого со всей территории Малороссии подались всякого рода добровольцы: казаки, крестьяне, горожане, лица духовного звания и все те, кто не смогли найти себе применения в мирной жизни.

Одержав над войсками польского короля Яна Казимира ряд блестящих побед, духовные деятели Киевско-Могилянской коллегии вместе с вождями крестьянско-казачьей войны, вдохновляемые все тем же Паисием Иерусалимским, который через украинские земли следовал в Москву, призадумались о том, а что же делать дальше? Понимая, что без сильного союзника все завоевания Запорожского войска могут быть, в не столь отдаленной перспективе, отвоеваны противником, украинские лидеры, с подачи Паисия, решили обратиться к Москве с предложением о включении Украины в состав России.

Вопрос о воссоединении Малороссии с Великой Русью хоть и возник в новых для себя обстоятельствах, но сам по себе был далеко не нов! Так еще в 1622 году киевский епископ Исайя Колинский просил царя Михаила Федоровича порадеть об Украине и принять ее в состав России. Но тогда это обращение не нашло, да и не могло найти отклика в царском сердце. Москва, всего лишь пару лет назад подписавшая с Польшей Деулинское соглашение, просто не имела права позволить себе такую роскошь, как развязывание нового конфликта с Речью Посполитой.

Не готова была Москва к новой войне и на этот раз, а потому, ссылаясь на мирный договор с панской шляхтой, медлила и проявляла вполне оправданную нерешительность. Однако не лишним было бы заметить и то, что со всех точек зрения ситуация с присоединением Украины выглядела для России, как попытка усидеть на двух стульях одновременно. Так, принимая во внимание тот факт, что такого государства, как Украина, до недавнего времени вовсе не существовало и что с точки зрения территориальной собственности эти окраинные (украйные) земли исконно принадлежали России, то Москве, конечно, хотелось их вернуть! Но, с другой стороны, цена подобного воссоединения была настолько высокой, что оплатить ее не имелось никакой возможным!

И только Иерусалимский Паисий имел на этот счет особое мнение, а потому и не торопился домой, а задержался в гостеприимной российской столице на долгих полгода. Услащая и убаюкивая восприимчивую душу молодого царя льстивыми речами о его миссионерском долге перед христианским народом Украины, опытный политик и ловкий дипломат в патриаршей сутане добился невероятного!

Дважды поднимал царь на Земском соборе вопрос о присоединении Украины к России и дважды, встретив в лице патриарха Иосифа непримиримого противника, получал отказ! И, как видно, не случайно, ведь еще дед царя Алексея – патриарх Филарет наложил в свое время немало запретов на сношения Русской Церкви с погрязшей в ереси Малороссией, видя в ней большую угрозу для чистоты русского православия.

Плохую службу в вопросе объединения двух народов сыграл и сам патриарх Паисий, вздумавший на обратном пути из Москвы в «греки» поделиться с киевским митрополитом Сильвестром Коссовым своими размышлениями об особенностях русского православия. Плохо понимая, о чем идет речь и не вдаваясь в существо проблемы, Коссов, поставив под удар всю подготовительную работу по воссоединению двух стран, поспешил во всеуслышание заявить, что Русская Православная Церковь изменила православию.

Заявление Сильвестра Коссова, который еще вчера позиционировал себя сторонником присоединения Украины к России, а сегодня публично обличал Москву в отступлении от православия, едва не лишило Алексея Михайловича последних остатков здравомыслия.

Но вместо того, чтобы повести себя мудро и поставить Коссова на место, царь Алексей Михайлович запаниковал и в попытке оправдаться перед Украиной, а заодно и перед всем светом объявил о немедленном начале церковной реформы!

Только теперь в его представлении о будущем Русской Православной Церкви господствовала мысль не о культурном ее перерождении, а об уподоблении греческой Церкви, и в этой связи «ревнители благочестия» вместе с их местническим взглядом на существо проблемы отходили на второй план.

Царю требовались новые люди, готовые и могущие осуществить его космополитические устремления. И такие люди нашлись! Одним их этих людей оказался Новоспасский архимандрит Никон Минин.

НИКОН

***

История знакомства царя Алексея Михайловича с пришлым на Москву странником Никоном Мининым освещена ореолом романтики. Во-первых, пребывая длительное время вне пределов столицы – на далеком Балтийском севере, Никон несколько одичал, что представлял собой, среди уже приевшейся царю публики, некое диковинное и крайне любопытное существо. А, во-вторых, Никон был представлен ко двору духовником царя – Стефаном Вонифатьевым, который отрекомендовал его как своего давнего знакомого и земляка. И в этом, столь неожиданном, признании протопопа присутствовала известная доля правды: Никон Минин, как и сам Вонифатьев, как и многие священнослужители из кружка «ревнителей», был родом из тех же Нижегородских окраин, что и все они вместе взятые.

Родился Никон, мирское имя которого было Никита, 6 июня 1605 года в селе Вельдеманове, расположенном недалеко от Нижнего Новгорода. Фамилию Минин он получил в наследство от своего отца – крестьянина, мордвина по национальности, со странным именем – Мина.

Рано потеряв мать, маленький Никита вынужден был жить с отцом и мачехой. Но, к несчастью для мальчика, вторая жена отца, оказавшись женщиной злобной и корыстолюбивой, не сумела полюбить приемного ребенка и, всячески унижая и оскорбляя его человеческое достоинство, нередко прибегала не только к грубому бранному слову, но и к жестоким побоям. Отсутствие в отчем доме родительской любви, семейного тепла и материнской заботы, навсегда исковеркав характер Никиты, ожесточили его сердце и превратили в маленького и затравленного зверька, который в последствие, повзрослев и войдя в силу, мстил за свои детские обиды всему миру.

В двенадцать лет, не видя для себя иного пути к избавлению от мачехиного насилия, Никита сбежал из дома в Макарьев Желтоводский монастырь, где, найдя приют, пропитание и крышу над головой, получил первые «азы» образования. По тем временам их оказалось вполне достаточно для того, чтобы, посвятив себя проповеди Слова Божия, можно было начать самостоятельное служение.

Однако прошло совсем немного времени, и все планы Никиты, связанные с монашеской деятельностью, рухнули в тот самый момент, когда в Желтоводскую обитель явился его престарелый родитель. Сетуя на свою немощь и нездоровье, а также, признаваясь сыну в том, что остро нуждается в помощнике для ведения хозяйства, Мина потребовал от Никиты, чтобы тот вернулся в семью и, вступив в брак, привел в дом молодую хозяйку.

Так в возрасте восемнадцати лет, Никита Минин, не смея пойти против воли отца, вернулся в свое родное село и женился на сосватанной за него землячке. Но, как человек самостоятельный, образованный и семейный, он пришелся по нраву своим сельчанам и вскоре был избран ими на должность приходского священника в церковь села Лысково.

Село Лысково, расположенное на берегу реки Волги, близ Макарьевского монастыря, славилось тогда на всю округу знаменитыми и многолюдными Макарьевскими ярмарками. На одной из таких ярмарок, наслушавшись в очередной раз от заезжих московских купцов немало красивых баек о сладкой столичной жизни, Никита с легким сердцем покинул свой сельский приход в Лысково и отправился в Москву на поиски счастья.

Впрочем, на этот счет, существует и другая история, согласно которой Никита подался в столицу не собственным промыслом, а по приглашению «великой старицы» Марфы – родной матушки государя Михаила Федоровича Романова. Если придерживаться данной хронологии событий, что вполне вероятно, то Марфа, заприметив в одну из своих поездок на ярмарку могучего статью, громогласного и ревностного лысковского богарадника, не только вызвала Никиту в Москву, но взяла его под свою опеку. Покровительство Марфы и заметный для всех окружающих большой интерес к нему патриарха и государя Филарета не остались незамеченными, и вскоре никому ранее неведомый крестьянский сын Никита Минин превратился из сельского протопопа в столичного священнослужителя.

Но вот беда! Пока Никита обживался на новом месте и обзаводился в Москве полезными знакомствами, из отчего дома – от жены пришло страшное известие о том, что все его сыновья во время очередной повальной эпидемии, которых в те времена на Руси свирепствовало немало, тяжело занедужили и один за другим покинули бренный мир.

Расценив свалившееся на него несчастье как знамение свыше, как призыв к духовному служению, он уговорил свою убитую горем жену принять постриг, что и свершилось в московском Алексеевском монастыре (ныне на его месте воздвигнут Храм Христа Спасителя), а сам ушел в Анзерский скит Соловецкого монастыря.

Однако и на этот раз историкам есть что добавить!

Спору нет, потеря детей, а прежде того кончина единственного родителя, причинив Никите немало душевных переживаний, заставили его многое в своей судьбе переосмыслить. Отныне, свободный ото всех ранее принятых на себя обязательств, он вправе был вернуться к монашескому образу жизни и всецело посвятить себя служению Богу. Но для этого ему было вовсе необязательно добровольно отправлять себя в далекую северную ссылку и покидать благосклонно настроенную к нему столицу. Впрочем, как явствует из немногих отрывочных сведений, отбытие Никиты Минина на Соловки состоялось, скорее, вопреки, а несогласно его желанию.

Как замечают некоторые источники, он был с треском выдворен из Москвы по приказу самого патриарха Филарета! А причина столь разительных перемен, произошедших в отношениях между царским домом и Никитой Мининым, крылась в том, что, будучи большим ценителем женских прелестей и имея здоровую мужскую натуру, он зачастую не мог удержаться от искушения и охотно портил хорошеньких и не очень целомудренных девиц. В число таких обманутых дурочек попала и нареченная невеста царя Михаила – княжна Мария Долгорукая, в дом которой Никита был вхож запросто.

О том, что молодая царица испорчена, весь Двор узнал на следующий день после первой брачной ночи. Не обнаружив вещественных доказательств ее непорочности и девственной чистоты, оскорбленный глава семьи – патриарх Филарет допросил новобрачную с особым пристрастием. Насмерть запуганная Мария выложила грозному свекру все, как на духу. И каково же было удивление Филарета, когда выяснилось, что своим позором он обязан пригретому им простолюдину Никите Минину. Не желая выглядеть перед охочей до всякого рода сплетен столичной знатью обманутым глупцом, патриарх сделал все для того, чтобы семейный скандал не стал достоянием гласности. Не дал он спуску и главным героям разыгравшейся трагикомедии. Так Никитка Минин был выслан из Москвы и оказался на перевоспитании в Анзерском скиту Соловецкого монастыря, известного своей суровой школой аскетического монашества, а несчастная новобрачная, промаявшись во внезапной горячке три дня, предстала за свое прегрешение перед Страшным судом.

***

Соловецкая обитель, где Никите Минину предстояло отбывать ссылку без малейшей надежды когда-либо искупить свою вину перед Романовыми, была выбрана патриархом Филаретом далеко не случайно. Слава о Соловецкой киновии (общежитии для иноков), построенной в отрыве от мирских жилищ на одном из морских островов, именуемом Соловки, и служащей спасительным прибежищем для метущихся и оступившихся черноризцев, распространилась далеко за его пределами.

Так известно, что начало жизни на острове положил в 1420 году преподобный отец Саватий, а построил киновию и первую братию собрал отец Зосима. С тех пор Соловецкий монастырь и просиял посреди российских монастырей своими благонравными законами, ревностным благочестием и преемством церковных уставов. Многие великие постники и безмолвные пустынники этого монастыря прославились, как дивные и сподобившиеся особой Господней благодати чудотворцы. Одним из них был известный в ту пору преподобный старец Елеазар – провидец Анзерский. К нему в скит для духовного просветления и иноческого послушания и был направлен Никита Минин.

Здесь на Соловках двадцатилетний Никита вместе с обетом безбрачия и духовного служения Богу принял новое имя – Никон, и его наставником стал всеми почитаемый богоносный и добродетельный скитник Елеазар Анзерский.

Но ни глухая изоляция от внешнего мира, ни жесточайший аскетизм в устройстве внутреннего монашеского быта и образа жизни в киновии не могли усмирить здоровую мужскую природу Никона. Будучи в самом рассвете лет, обладая исключительными физическими данными – высоким ростом, крепким телосложением и неуемной энергией, Никон прилагал немало усилий для того, чтобы подавить в себе естественные природные инстинкты.

Но природу обмануть невозможно!

И когда бунт никоновского естества, презрев здравый смысл, суровые запреты и строгий монашеский устав, вырывался на волю, Никон проявлял недюжинный характер, изнуряя себя сверх всякой меры длительными постами и молитвами, кладя порой по тысяче, а то и более земных поклонов. Впрочем, как вспоминают его современники, ничто – ни тяжкие телесные истязания, ни испытания духа и плоти голодом, холодом и тяжелым физическим трудом не помогли Никону избавиться от охоты – «блудить баб». А потому, вынужденный до конца своих дней носить под священническими одеждами пудовые вериги и жесткую власяницу он все равно не раз оступался и, впадая в тяжкий грех прелюбодеяния, мучился запоздалым раскаянием и жаждал искупления.

Полный жизненных сил, деятельный и горячий по натуре Никон, мало отвечая облику смиренного и благочестивого пустынника, не сумел должным образом нести и подвиг монашеского уединения. Часто нарушая общее единомыслие обители, он пустыми фантазиями и непродуманными прожектерскими идеями раздражал не только своего наставника, но и всю братию. В конце концов, как это и должно было случиться, Никон довел накопившееся против него всеобщее недовольство до открытого конфликта.

Это случилось в то самое время, когда царь Михаил Федорович на радостях, что молитвами соловецкого чудотворца Елеазара у него родился долгожданный наследник – сын, названный Алексеем, пожаловал Анзерскому скиту значительную сумму денег.

Почувствовав, что отныне ему есть чем заняться, неисправимый прагматик и материалист Никон тут же предложил своему наставнику пустить царский вклад на строительство каменного собора. Но стойкий последователь «нестяжателей» – старец Елеазар, считая каменный храм непозволительной роскошью для уединенного пустынного скита, пустил все деньги на обустройство духовной жизни в обители, воспитывающей в братьях дух подлинного подвижничества.

Между святым старцем и далеким от подлинного монашеского смирения Никоном произошла серьезная ссора, завершившаяся полным разрывом их отношений. Досадуя на своего неподатливого и неуемного ученика, Елеазар Анзерский, прозревая будущее, произнес: «На великое зло Россия себе его взрастила».

Но Никон не услышал обращенных в его сторону пророческих слов. Сев в лодку, он в ту же ночь сбежал из Анзерского скита, рассчитывая обрести большее понимание и лучшую долю в ином пристанище. Но уплыть далеко Никону была не судьба! Разыгравшаяся на озере буря, швыряя маленькую лодчонку соловецкого беглеца из стороны в сторону и угрожая всякий раз ее опрокинуть и похоронить в холодных водах, к утру утихла, и Никон обнаружил, что находится в непосредственной близости от Соловков – у кромки маленького и скалистого острова в устье Онеги. Позже, будучи патриархом, Никон, придавая своему чудесному спасению некий мистический смысл, построил на этом острове Крестовоздвиженский монастырь.

А на ту пору, продолжая бегство, Никон перебрался с острова в Каргопольский край в Кожеозерскую обитель, где, спустя три года, братия, отдавая должное его талантам хозяйственника и организатора, избрала его игуменом монастыря. Отсюда в 1646 году, вскоре после смерти Михаила Федоровича, Никон впервые решился наведаться в Москву, где стараниями своего давнего знакомого Стефана Вонифатьева был представлен царю – Алексею Михайловичу. Попытка Никона оказалась удачной! Во-первых, со дня достопамятных событий 1625 года прошло два десятка лет, а во-вторых, никого из участников этих событий уже не было в живых.

***

Оправдалась надежда Никона и на то, что молодой государь ничего об отдельных интимных подробностях личной жизни своих родителей не ведает. Не был посвящен Алексей Михайлович и в печальную историю женитьбы царя Михаила на княжне Марии Долгорукой. Историю, в которой Никон – прелюбодей и искуситель сыграл не последнюю роль.

Большую пользу сослужил Никону и тот факт, что в свою бытность на Соловках, он являлся учеником преподобного Елеазара Анзерского. Имя старца Елеазара почиталось в семействе Романовых наравне с именем Николая Чудотворца. Ведь это к нему – к Елеазару обратился царь Михаил с последней надеждой обрести сына. По этой причине он и вызвал его из Соловков в Москву. И соловецкий провидец не обманул ожиданий царя – вымолил-таки у Бога для Михаила Федоровича сына и наследника. Знал о своем чудесном появлении на свет и сам царь Алексей, потому и относился к ученикам Елеазара Анзерского с особым душевным трепетом. Не стал в этом смысле исключением и Никон, который с первой встречи произвел на царя неизгладимое впечатление.

Да и как мог слабый здоровьем, мучимый подагрическими болями Алексей не восхититься богатырской статью бородатого поморца, от которого за версту веяло морем, соленым ветром и жизненной силой. Нравилось царю и то, что умел Никон просто и без затей изъясняться по любым, даже самым сложным вопросам. Одним словом, обнаружив в северном пришельце немало приятных достоинств, Алексей, как некогда его дед – патриарх Филарет оставил Никона в Москве, выхлопотав для него у патриарха Иосифа место архимандрита в придворном Новоспасском монастыре – родовой усыпальнице дома Романовых.