Шут герцога де Лонгвиля

Я свернуть пытаюсь, вырываюсь.

В чем-то виноват, и в этом каюсь.

У кого-то требую прощенья!

Я – насилья страсти воплощенье!..

– Дальше я еще не придумал, – в заключение сообщил молодой человек.

– Скажи, – попросила баронесса. – Открой тайну, как ты сочиняешь?

– Когда как, – усмехнулся Анри. – Иногда вымучиваешь, пытаешься подобрать нужное слово, подолгу бьешься над какой-нибудь жалкой строчкой. А бывает, как сейчас, оно приходит само: или в виде определенных образов, понятных тебе одному, или уже в готовом варианте, написанные чьей-то незримой рукой на прозрачной плоскости воздуха.

– Ты снова пытаешься меня разыграть?

– Вы спросили, я ответил на вопрос.

– Значит, это правда?..

– Да.

– Как там у тебя начинается? «Яркость безмятежного порыва голову навеки мне вскружила»? Признайся, у кого ты украл эти сточки?

– Я не знаю, – сказал Анри, задумавшись. – Возможно, – продолжил он после небольшой паузы. – Существует некая сфера, в которой, как в огромном стеклянном сосуде, хранятся все наши мысли. Художники собирают там свои замыслы и образы, музыканты – чудесные звуки и мелодии, а поэты – стихи. И когда необходимо, мы обращаемся к той сфере за помощью. В ее стенках есть маленькие дырочки, через которые просачиваются к поэту его творения. Время от времени сфера разворачивается, превращаясь в плоскость, и зависает над землей. И тогда мы можем узнать свое будущее или увидеть вещие сны.

– А ты веришь в сны?

– Я не знаю. Говорят, что бывают такие сновидения, по которым можно догадаться, что с тобой произойдет.

– Жаль, что мне такое не снится, – вздохнула Генриетта.

– Не огорчайтесь, – успокоил ее Анри. – Мне тоже в этом смысле не повезло.

И они опять замолчали, задумавшись каждый о своем.

Молодой человек снова вспомнил неугомонную подругу, которая утверждала, что она – цыганка и умеет гадать. Она брала людей за руки, рассматривала грязные ладони и что-то бесстыдно врала до тех пор, пока обладатель ладоней не платил ей за эту чушь. Карменсита всегда хвасталась, что вещие сны видит чуть ли не каждую ночь, только интересно, как она узнавала, что они – вещие? Соответственно, каждое утро девушка проверяла терпение Анри, сбивчиво рассказывая о приснившемся. В нее должна была влюбиться по меньше мере дюжина дворян, а человек восемь из этой компании были обязаны сделать ей предложение. Несмотря на это, верящая в сны Карменсита упорно домогалась расположения Анри. Люди так непоследовательны в своих желаниях!..

Генриетта думала о своем будущем. И ей до невозможности хотелось одним глазком посмотреть, заглянуть в дырочку той удивительной сферы, незримо плывущей над землей в соседстве с плоским блином луны.

– Анри, – обратилась баронесса к юноше. – А ты не знаешь, как прочесть свое будущее?

– Для этого существуют ведьмы и колдуны.

– Да где их искать! – Генриетта вздохнула.

– Я думаю, это не повод для печали. Давайте я вам что-нибудь веселое спою, – предложил Анри, и баронесса с радостью согласилась.

Это была уже известная нам песня о мухе, и Генриетта немного воспрянула духом. А потом Анри ушел… И госпожа баронесса осталась в тишине и одиночестве. Она сидела в торжественном полумраке кабинета, и у нее все время вертелась в уме странная рифма: «Яркость безмятежного порыва голову навеки мне вскружила…» «Еще бы знать, что она означает», – подумала Генриетта.

Глава 13

Потом был вечер, который они провели вдвоем. Ведь ничего предосудительного нет в том, что госпожа беседует со своим слугой? Анри рассказывал забавные истории из своей жизни, смешно изображая тех, оком говорил. Генриетта смеялась. Смеялась, позабыв о своем высоком положении. А может, она думала, что вскоре все для нее изменится, и смеяться уже не придется. Во всяком случае, так, как сейчас. Они расстались далеко за полночь. Генриетта никак не могла уснуть, все размышляла о Нём. В тот момент он казался ей единственным человеком на белом свете, с которым можно быть откровенной. Чем-то он близок ей. Юноша, ее сверстник, он так не походил на тот образ мужчины, к которому она привыкла, так резко отличался от ее отца. Он не мог не вызвать к себе ее интереса. И, конечно же, в девичьей груди зашевелилось мягкое предательство…

Она лежала в теплой тишине спальни, и безумные мечты стайками кружились над ее ложем. В уме рождались, загораясь яркими звездами, картины счастья. И хотя Генриетта понимала неосуществимость подобных идей, в тот вечер ей так хотелось забыть обо всем и, главным образом, о себе. «Какое счастье, что отец нашел его! – шептала она, беззвучно шевеля губами. – Какое счастье, что он согласился! Наверное, это судьба, и нам суждено было встретиться…» Она твердо решила, что Анри останется с ней навсегда, и до глубокой старости будет рядом, читая свои стихи и рассказывая сказки. Сладкая мысль защемила сердце, вскружила голову и увлажнила глаза. Генриетта заплакала – впервые за несколько лет. Соленые капельки защекотали щеки, а в сердце уже хозяйничала озорная девчонка ЛЮБОВЬ, выметая с души сор и выбрасывая из головы ненужные мысли.

Ну что, госпожа баронесса, попались в шелковые сети?

А ведь она еще не догадывалась, что влюблена. Ей было просто радостно и хорошо. Вот только сердце постукивало чаще обычного и никак не желало успокаиваться. Генриетта промечтала до рассвета, а потом забылась легким сном, в котором видела Его лицо, и оно было прекрасным…

…Их кружил неведомый танец, и Его глаза смотрели с такой нежностью, что хотелось плакать…

А что в это время было с Анри?

Он тоже не остался равнодушным. Расставание с женщиной впервые причинило ему скорбную боль. Такого переживать молодому человеку раньше не доводилось. Но, зная из книжных романов о подобных муках, он невольно насторожился. «Еще не хватало влюбиться в баронессу!» – подумал он. Эта идея ему поначалу не только не понравилась, но и порядком напугала. Чуть позже, поддавшись темноте и одиночеству, он прикинул в уме, что несет подобная слабость, коей имя «Любовь», и это его развеселило. В первую очередь, герцог будет не в восторге, а во-вторых, что станется с женихом, о котором Генриетта и раньше не желала знать? Конечно, он, Анри, не претендует на взаимность. Хотя, чем баронесса лучше него? Он попытался, как и несколько дней назад, представить ее, но смог увидеть отдельно овал лица, темно-серые глаза, пухлые губы, надменные брови, а в единый портрет все это никак не желало складываться. Что-то мешало… А, может быть, кто-то?..

Тогда молодой человек сел и взял в руки бумагу и перо. Он уже знал, что если на душе что-то есть, тяжелое или неспокойное, необходимо писать. Он зажал свечу между коленями, положил рядом бумагу и начертал первые строки:

«Я заболел – однажды и навеки!

Я заболел, и неба глубина

Смежает засыпающие веки,

И землю поражает тишина».

– Любопытно, что будет дальше, – сказал он сам себе. – Попробуем повторить слова «я заболел» и прилепить к ним еще чего-нибудь.

Получилось что-то смахивающее на «пастушьи грезы»:

«Я заболел – чудесно и привольно.

Я заболел. Но в роще соловей

Защебетал, и сердцу стало больно,

Но эта боль всех радостей милей».

– Что бы еще придумать? – поэт почесал в затылке и закусил губу. -

«Я заболел внезапно и прекрасно,

Я заболел томленьем и тоской.

Моя болезнь сильна, но не опасна,

Хоть не сулит больным она покой».

Потом он стал думать, какое четверостишие будет следующим, но вдруг разленился и решил заканчивать стихотворение. А ведь для этого нужна рифма. Хотя бы одна. Она долго не приходила. Анри перебрал массу слов, помучился, но тщетно. И тогда он сказал себе: «Запишу любую чушь, что первое придет в голову». Перо почти самостоятельно начертало двустишие: