Шут герцога де Лонгвиля

Молодой человек неуклюже поклонился и уже хотел двигаться дальше, но тут громкий – когда не надо! – вопль Франсуа настиг его, как меткая стрела быструю лань:

– Анри! Подожди меня!

Генриетта вздрогнула и вопросительно посмотрела на Анри. Тот немедленно отвернулся и сделал вид, что реплика Франсуа не имеет к нему никакого отношения.

Но дотошный приятель подбежал к нему и, кладя руку на плечо, спросил:

– Что же ты меня не подождал? Я тоже собирался на кухню, – на юноше была новенькая ливрея.

– Кретин! – сказал Анри и виновато раскланялся перед баронессой.

Только теперь Франсуа заметил в окне госпожу и понял свою ошибку.

– Прости, Анри, – негромко сказал он, однако его услышали…

Генриетта была разгневана.

– А ну-ка подойдите сюда оба! – приказала она.

– Зачем? – спросил Франсуа.

– Выполняйте, что вам приказали!

– Одну минуточку! – невозмутимо отозвался Анри и повернулся к другу, делая вид, что впервые его увидел. – Франсуа, мальчик мой! Что это на тебе?

– Я забыл похвалиться, – ответил тот. – Мне сегодня пожаловали… – он с любовью погладил ткань новой одежды.

– Поздравляю! Скажи спасибо господину герцогу, снизошедшему до твоего ничтожества! – ерничал Анри.

– Это я приказала одеть юношу, как подобает! – не выдержала баронесса. – К тому же, господин глухонемой…

– Только немой, с вашего позволения, – уточнил молодой человек.

– Так вот, вам тоже не мешает одеться, как следует!

– Но вы же сами отвергли мой замечательный наряд.

– Я тебе другой подарю. А сейчас, – Генриетта посмотрела на друзей. – Тот, который посветлее, пусть идет, куда шел, а тот, который страдает немотой, пусть поднимется ко мне!

– Я не дойду! – заныл Анри.

– Это еще почему? – не поняла баронесса.

– Умру от голода где-нибудь на ступеньках.

Генриетта рассмеялась:

– Ты удивительно непосредственен! Ладно, придешь ко мне через полчаса. А не явишься, пеняй на себя!

Анри глубоко вздохнул.

«Каков наглец! – размышляла Генриетта, нервно прохаживаясь по кабинету. – Решил поиздеваться над своей госпожой! А я ему еще благоволила!.. Негодник! Но какой остроумный! Это ж надо додуматься, изображать из себя человека, лишенного дара речи! Нет, он, конечно, заслуживает наказания, но розыгрыши простительны шуту… Я даже не знаю, как поступить». Баронесса на какой-то миг остановилась. «А ведь я втайне мечтала, чтобы Анри был хоть немного похож на того немого. Смешно! Он оказался потрясающе схож с самим собой!» – она захохотала так, как смеялась в исчезнувшем Детстве, когда безобразный Шарль прыгал перед ней и строил ужасные гримасы.

С тех пор, как Генриетта стала взрослой, а произошло это в двенадцать лет (так ее уверили), смеяться приходилось сдержанно и улыбаться там, где не смешно. Улыбаться было необходимо довольно часто, а смеяться – по совести сказать – ей не хотелось уже давно. В угрюмом монастыре, чем-то напоминавшем родовой замок, за смех сурово упрекали. Там занимались тяжелым и нужным делом: молились с утра до вечера и над останками святых проливали искренние слезы страха и благоговения. Девочек готовили к их Великой Доле – замужеству и материнству, учили женскому ремеслу и внушали беспрекословное повиновение мужчине. Генриетте все это было чуждо. Какое-то внутреннее упрямство и несгибаемая гордость побуждали делать все на так, как полагалось в священном месте. Она продолжала своевольничать и вырастала в надменную, норовистую особу, готовую дать достойный отпор любому, кто пойдет против ее воли.

Вернувшись, она нашла в своем отце те ненавистные черты, которые заранее возненавидела во всех мужчинах. И тут же, словно рыцарь, напустила на себя латы холодности и равнодушия. Каждое слово, сказанное герцогом, пыталось разжечь костер на ледяном щите ее терпения, только безуспешно. Лед не горит, он может лишь плавиться. Но кажется, маленькая искорка незнакомого и неведомого таланта, с которым ее столкнула Судьба, смогла бы растопить ледяной замок, где уже несколько лет обитало ее сердце.

По ее собственному убеждению, Генриетта не способна была любить. Она так думала, когда вспоминала о предстоящем замужестве. Ее гордость не позволяла вообразить будущего мужа красавцем. Она была убеждена, что жених достался ей такой, от которого отказались все девушки на свете; именно поэтому сделка совершалась без ее участия. Все в этом деле было отвратительно, начиная с самого жениха.

Генриетта вспомнила об одной юной виконтессе, с которой они вместе воспитывались в монастыре. Девушка звалась Марией и страстно мечтала поскорее выйти замуж. «Я чувствую, – говорила она Генриетте. – Что во мне столько любви, сколько звезд на небе, ее хватит на всех! Я знаю, что полюблю сразу, полюблю навсегда, полюблю любого, кем бы он ни был!» Так она убеждала своих подруг. А однажды Генриетта увидела, как любвеобильная Мария бьет несчастную приблудную кошку, утащившую у нее какой-то кусок, который та припрятала с обеда… Конечно, потом девица еще не единожды взахлеб рассказывала о своей любви ко всему сущему, но прекрасные слова, срываясь с ее лживых уст, тускнели и вяли, точно сорванные злым ветром лепестки розы… Генриетта видела, как почти человеческие глаза измученного животного жалобно смотрят в ее сторону, а Мария нещадно лупит тряпкой по впалым бокам кошки, у которой даже нет сил бежать или сопротивляться… Тогда Генриетта не вышла из своего укрытия, не вступилась… Осознание своей вины, может быть, еще более глубокой, чем вина злой и глупой Марии, пришло несколько позже, но укоренилось где-то в глубине души так прочно, что, возможно, оставило след на сердце.

Генриетта поклялась, что станет заступаться за каждого, кто нуждается в ее защите и покровительстве. В родительском доме, наконец, ей пришлось вспомнить о своей клятве. Именно здесь ледяная баронесса сала превращаться в Генриетту.

В тот момент она, не отдавая себе отчета в своих чувствах, совершенно не думала и не подозревала, что плутовка, названная Любовью, где-то совсем рядом и прячется, стараясь улучить подходящий момент, чтобы просочиться в прохладную кровь баронессы и сладкими, перехватывающими дыхание струями разлиться по всему телу. Генриетта не подозревала, что ледяной покров, под которым дремало ее гордое сердечко, дал трещину и быстро тает. Обычно, когда все внутри переполнено весенним паводком, эти капли выступают на глазах. Но пока баронесса не ощущала потребности в слезах – этой женской слабости, а может, и силе, – она ждала Его. Она думала, что сейчас он войдет, и она наговорит ему массу дерзостей, отомстив за ту отвратительную шутку, что он учинил накануне. И тут же необходимые слова складывались в гневные, обличительные фразу, полные негодования и обиды. Но время шло, никто не появлялся, запас красноречия шел на убыль, и с каждой новой попыткой баронессы повторить про себя то, что она Ему скажет, слов оставалось все меньше и меньше. И вот, когда, наконец, за дверью раздались торопливые шаги, баронесса с удивлением обнаружила, что совершенно не сердится на этого пройдоху.

Он предстал, как в сказке – высокий, красивый и грациозный. Генриетта впервые пожалела, что принадлежит к знатному роду. Какие только мысли не приходят в нашу голову, когда сердце переполняют чувства. Анри ждал, что сейчас в него будет запущен письменный прибор из серебра или что-то еще более увесистое, но вместо этого…

– Проходи, лгунишка! – ласково проворковала баронесса, располагаясь в кресле.

Молодому человеку было нечего сказать по этому поводу, и он тоже сел – в кресло напротив, повинуясь жесту госпожи.

Какое-то время они молчали и переглядывались. Баронесса смотрела на юношу, склонив голову набок, и золотистый локон, выпавший из прически, накручивала на палец, точь-в-точь как это делала Карменсита.

– А ты – ничего, – наконец вымолвила госпожа. – На тебя приятно посмотреть. И я не понимаю, зачем тебе было скрывать такую мордашку.

– Тому виной моя глупость! – ответил Анри с нарочитой покорностью. – Иногда я не в силах противиться ей…

И он вспомнил, что однажды так удачно разыграл из себя слепого, смешавшись с толпой калек, что люди с негодованием накинулись на Альфонсо, пытающегося доказать, что молодой слепец вовсе не так уж незряч, как это могло показаться. Альфонсо хотел увести Анри с базарной площади, а народ упрекал старого комедианта в жестокости и корысти – в желании обогатиться за счет несчастного калеки. Тогда им обоим едва удалось вырваться. С тех пор Анри заучил правило: «Не шути с толпой». Теперь он запомнил еще одно: «Не дразни знатных господ». Об был способным учеником в Школе Жизни и не нуждался в повторении пройденного урока.

– Ну что, так и будешь молчать? – осведомилась баронесса.

– А что мне сказать?

– Проси прощения!

«Как же она похожа на Карменситу!» – подумал Анри и сказал:

– Я смиренно прошу вас о снисхождении за мою пошлую нелепость, – он сделал паузу и добавил. – Но признайтесь, довольно глупо просить прощения за шутку, которая является моей работой, и которая мне весьма удалась, не правда ли?

Он припал на одно колено и с благоговением поцеловал руку госпожи. Баронесса оторопела. Ее и без того большие глаза сейчас еще сильнее округлились, она не находила слов и была похожа на рыбу, выброшенную на берег.

«Ишь ты, – отметил про себя Анри. – А глаза-то у тебя серые и холодные».

– Не тревожьтесь, – успокоил он ее. – Привыкайте к моей манере, и все у нас будет хорошо!

– Ты переходишь все границы! – выдохнула Генриетта. – Я обо всем расскажу герцогу, он накажет тебя!..

– Как вам будет угодно, – спокойно ответил Анри и развалился в кресле.