Петля Мёбиуса

Петля Мёбиуса
Татьяна Филимонова

Новый, философски вдумчивый взгляд на происхождение нашей Вселенной и Человека в ней. Это и грустная фантастическая история о выживающих на изможденной невзгодами планете людях. Каждый из них – со своим характером, слабостями и достоинствами: они могли бы жить рядом с нами, но вынуждены бороться за свое существование в первобытных условиях и, тем не менее, сохранили хороший вкус к стихам, книгам, у них добрые сердца и изобретательный ум. Их борьба вызывает в памяти классического Робинзона Крузо, а противостоящие им «аристократы»-оппоненты похожи на механистичные куклы, жестко и бездушно запрограммированные в доведенной до абсурда «цивилизации». Слышится Оруэлл… А вишенкой на торте – психологически выверенный рассказ о запутавшейся в самой себе и в сумбурном современной мире простой девчушки. Она мыкается и мается, совершает ошибки и попадает впросак, но она – НАША, плоть от плоти, над ней можно грустно усмехнуться, ей можно посочувствовать, но не осудить и не отвергнуть.

Татьяна Филимонова

Петля Мёбиуса

Разобраться в себе – модные сейчас слова. Однако человечество непрерывно занимается этим не один миллион лет. Для меня «понять себя» приравнивается к «понять мир». Я – точно звено сложнейшей системы, но в чем моя ценность и почему все происходит именно так? (А я убежденная супердетерминистка.)

Не считаю важным состав Вселенной, тем не менее на этот счет у меня три предположения:

– мир состоит только из материи;

– только из идеи (сознания);

– из материи и идеи.

В тексте я пыталась разобраться с неумолимым движением времени, пространства и бесконечностью в осознании их наблюдателем. Вселенная не может быть прообразом живого – она шире и она всегда! Будь она идеей или материей.

Я пофантазировала о прошлом, настоящем и будущем в нашем и параллельных мирах, но в единой Вселенной. Неужели из кучи физических вариантов наше сознание случайно выбирает один, подобно квантовому двухщелевому эксперименту и коту Шредингера? Я предположила, что мир цикличен, но это никогда не станет доступно наблюдателю. Единственное, что у него есть – опыт (информация) и оруэлловское двоемыслие в рамках уже не политической системы, а целой Вселенной.

Эта книга – о вечном и временном на разных этапах существования сознания. В ней отрицаются добро и зло как два начала и оправдывается любое действие огромной цепочкой причинно-следственной связи.

Это книга о человеке и движении его мысли.

Вступление

Я – черная дыра. Зеркало Вселенной. Она меня не просила, но я живу, чтобы отражать для нее действительность. Всю жизнь я буду путешествовать по временным петлям Мёбиуса и собирать все самое интересное и впечатляющее. Пока мне непонятно четвертое измерение в моем мире, потому что я помню, как родилась, и не знаю, как умру. Но я прекрасно осознаю время в простых четырехмерных мирах. Когда я их поглощаю, то сразу чувствую их бесконечность.

Я стану путешествовать по времени в пределах галактики Млечный Путь. Надеюсь, когда-нибудь вырасту, поглотив ее со всеми вкусненькими приправами-параллелями. Буду тогда, как мои родители, изучать сложные шестимерные миры.

Нам, черным дырам, немного известно о людях и иммортах. Я знаю, что их родная планета – Земля. Знаю, что имморты живут в магме, а люди – на поверхности. Есть временные петли, в которых их жизни существуют вместе. Самое странное, что эти создания считают время не в событиях! Они ориентируются на непостоянные переменные: люди – на солнце, а имморты – на вращения ядра. Наверное, их жизни слишком коротки относительно их вида и дома. Кстати, узнала очень интересный факт. Некоторые из них существуют между событиями! То есть они могут расти, могут стареть и умирать, даже если не застанут ни одного события. Думаю, это кто-то адаптировал седьмое магическое измерение в похожий мир. Четырёшки же заражаются друг от друга идеями!

Я хочу совершить научный прорыв в области четырехмерных миров. Меня, конечно, отговаривали от проекта, он достаточно сложный из-за своей примитивности. Что там изучать? Ограниченные создания бесконечно порождают друг друга, строят и разрушают. А мы порой их едим. Все интересные четырёшки уже изучены и поглощены. Уверена, мы мало о них знаем. У них точно есть свой взгляд на мироустройство, хотя они и живут без пятого измерения.

В таком простом четырехмерном мире – где дураку понятно, что всё есть всегда и сознание никак не влияет на события, – они верят, будто сами творят свою судьбу. Я хочу доказать, что мы, будучи в десятимерном пространстве, тоже не несем ответственности за свое существование. А ключ к пониманию – во временном четвертом измерении.

Сейчас я не знаю, как проследовать по полному кругу петли Мёбиуса, у нее же столько пересечений! Родители твердят, что, пока учусь по ней двигаться, нужно фиксировать все, что попадается на глаза, даже если увлекусь частной жизнью. Скоро я научусь и легко буду отделять петли друг от друга. А пока стану записывать все в черновик. Через несколько бесконечностей я наткнусь на него и начну с ностальгией вспоминать, как неумело и наивно это было.

Я отправлюсь в точку, где имморты или люди начнут петлю заново. Хотя нет, чтобы не промахнуться, понаблюдаю заранее, адаптируюсь. И, может быть, с первого раза получится настоящая петля. Ну, или буду прыгать по времени и квантовым мирам. На ошибках учатся!

А еще меня предупреждали, что существа сложных миров очень похожи на нас. Многие к ним привязываются, а потом не могут их съесть. А вдруг и я к своим четырёшкам привяжусь? Да, они простые, никчемные, скучные, примитивные. Родители смеются, а я и правда переживаю. Поживем – увидим.

Часть 1. 360 °C – 540 °C

Глава 1. 2400 год нашей эры

Вокруг Воронежа начинался светлый час. Затхлый сырой запах темноты пока еще окутывал каждый кубический метр, хотя живые и ни разу не ощущали его отвратительность, считая привычное за абсолютный ноль. Солнечные блики от зеркального города попадали на скользкие заледеневшие лужи улиц и вселяли надежду лучевым. Лучевыми, или самоубийцами, их называли только жители закрытых городов-зданий, сами же они предпочитали словосочетание «свободный человек», такая подмена понятий.

Уличные люди принимались за солнечную работу. Илья собирал свежих мертвых животных и забрасывал в соленое озеро для консервации. Чаще всего попадалась мелочь: белки, зайцы, лисята и небольшие собаки или щенки. Не первое десятилетие говорили, что в лесу, – если гниющие дубы и сосны с пустыми сухими и кашеобразными ветками можно назвать лесом, – бродит волк-маньяк. Он выискивает жертв и убивает их с особой жестокостью. Выгрызает глаза, когда получается, отрывает лапы и распарывает зубами живот, хотя мясо этот охотник не трогает. К людям волк не выходит, современные жильцы леса его ни разу не встречали, только слышали о нем и его шипящее рычание в темноте и, конечно, не раз лакомились его жертвами. Но не всегда лучевые довольствовались чужой работой волка-убийцы. На Илью частенько падала обязанность безжалостно расправляться с медлительными или доверчивыми зверьками, насекомыми и птицами. В хорошие дни свободному человеку попадались и грибы, и дикие ягоды, чему безмерно радовались все его домашние.

Руслан вынимал замаринованные туши. Нырять в соленое озеро нелегко – любая царапина, каких у лучевых всегда полно, – словно открытая рана, раздираемая прохладными пальцами. Глаза, даже закрытые, высыхают и сжимаются, то проваливаясь, то вылезая из орбит. Да и вода в соленом озере почти такая же холодная, как на суше. Ваня подробно записывал все о погружении туш, а Руслан запоминал и при необходимости сверялся с товарищем перед входом в воду. Он всегда четко знал план своих действий. Такая работа отразилась и на внешности парня. Мелкие морщины и сухая корка покрывали кожу молодого человека, особенно пальцы на руках. Когда Руслан хотел кого-то успокоить или погладить, то ненароком сдирал кусочки кожи или цеплялся за изношенную шубку, надрывая и портя ее. Конечно, он постарался избавиться от этой привычки, но в душевном порыве иногда мог забыться.

Дарина искала по опустевшим и обрушенным домам оружие, книги и разную утварь с низким уровнем радиации. Два дозиметра и электрошокер – оставались непременными спутниками девушки вот уже три года. Она любила действовать в одиночку. Как минимум – чтобы никто не мешал ее странному интересу к литературе и городской роскоши. Как максимум – из соображений безопасности, ведь людей она боялась больше, чем диких животных и даже волка-маньяка. Однако в последнее время доверия к соседям прибавилось, и если кто-то напрашивался в компаньоны, Дарина брала его с собой. Спутники тоже привыкли к ее странностям и спокойно терпели, как она психует, разбивает и крушит все вокруг, если у томика ее любимого Замятина превышена допустимая радиация.

Кирилл умело переставлял солнечные батареи для подзарядки. К старику относились как к молодому мудрецу. Внешность и голос Кирилла не позволяли дать ему больше двадцати пяти лет, а вот его опыт и быстрая утомляемость говорили о другом. Кирилл, возможно, умел все. При необходимости мог заменить любого, потому что быстро читал, умел писать, убивать, ориентироваться в соленом озере, лазить по этажам в поисках полезного сырья и даже вкусно и разнообразно готовить. На сей раз, во время перестановки батарей, в его голове крутились мысли о жареной бельчатине. В прошлый поход с Дариной он приметил ароматные травы и собирался ее попросить в следующий раз их нарвать, так как с ними бельчатина получится невероятно нежной и даже Мише не придется ее разжевывать.

Лежачих Ваню и Мишу просто вынесли на солнце, чтобы они читали и писали. Обе кушетки прислонили к бетонной стене высокого многоквартирного дома и углубили колеса в небольшие ямки, чтобы они не скатились вниз, пока лед не растает под теплыми лучами. Ваня и Миша всегда лежали друг за другом головой на восток, так солнце не било в глаза, но хорошо освещало книгу в руках. В этот раз оно было везде и ослепляло двоих лучевых, так привыкших к мраку. Высокое солнце и согревало сильнее обычного, восточного, так что свободные люди скинули шубы и без привычной дрожи получали свою дозу витамина D, о котором вычитали пару лет назад.

– Заходит! – крикнул Ваня остальным, посмотрел на левое запястье и зафиксировал что-то в тетради. – Двадцать две минуты сегодня.

Солнце спряталось, и все вокруг окутала тьма со своей вечной спутницей сыростью. Только синеватый фонарь на столбе, питающийся от солнечной батареи, светил на несколько метров и отражался в незамерзающих ручьях и лужицах. Уличные люди давно привыкли жить в потемках, поэтому факелы не ставили уже лет пятьдесят. Сырье для разведения огня добывалось с трудом, а все безопасное забрали городские. Факелы тем не менее требовались. Их берегли для приготовления пищи, для охоты, в медицинских целях, на холодные ночи и на чертов день. Где-то вдали послышалось злое рычание, видимо яркое солнце разбудило лесного убийцу.

После работы все собрались в большой четырехкомнатной квартире на первом этаже полуразрушенного дома. Это было одно из немногих безопасных мест, куда не добралась радиация, где крышу за триста лет не разъели кислотные дожди и не пробил падающий мусор. Люди, прячущиеся или, скорее, случайно застрявшие здесь после катастрофы, позаботились о своем жилище. Они обложили его монолитными блоками, камнями, залили бетоном окна, трещины в стенах и полы, даже в нескольких метрах от квартиры все было в застывшем много лет назад цементе, на котором то и дело появлялась наледь. Скорее всего, те люди выжили и их правнуки обитали городе, получая свет, еду и кислород.

В дальней комнате располагались места для отдыха. Четыре шикарные двуспальные кровати с когда-то воздушными, а теперь хрупкими от застывших слоев грязи балдахинами. Дарина несколько лет назад сбежала из города, и на свободе ее потянуло к роскошным, но не всегда полезным вещам. Те, кто всю жизнь провел на улице, не понимали ее чудачеств, даже осуждали за непрактичность. Однако она единственная знала назначение древних предметов. В спальне было сухо, темно и холодно. Запах из соседней комнаты впитался навсегда в стены и мебель. Бетонный пол леденил мягкие матрасы и не давал проспать лишние десять минут. Выход на балкон тоже был плотно залит, не пропуская радиацию и свет. Двери в квартире убрали, чтобы легче докричаться друг до друга и осветить большую площадь.

Прямоугольный проход вел во вторую комнату. Слева вдоль стены стояли корыта с пресной ледяной водой. Ее собирали во время дождя и тестировали на коже Миши: если изменения не появлялись, то осадки были не ядовитые, а вода пригодна для питья. Впрочем, опасные дожди не шли уже лет сто, тест проводился скорее как дань обычаю. Эта комната считалась кухней. Помимо воды, на противоположной стороне здесь хранились туши засоленных животных, аккуратно разложенные по тазам и прикрытые пропитанными мясными соками листьями. Над тазами стоял свободный стол для работы с продуктами: разделки и маринования. Чистая почва сложена на полках вдоль стены со следующим прямоугольным разрезом. Почву продолжали искать и собирать, сохраняя на чертов день. У четвертой стены стояла пара стульев, обычно пустующих и вечно холодных. По центру набросаны подугленные веточки, а на них – шалашик из более крепких и надежных, недавно собранных сухих веток. Костер не зажигали давно, однако вся комната пропахла пережаренным мясом, и этот аромат невозможно было выветрить. Лучевые часто возмущались, что запах съеденной пищи, хоть и приятный, был с ними всегда, а вот тепло улетучивалось в течение часа.

В третьей комнате образовался склад из книг и другой макулатуры. Нижние ряды превратились в кашу и даже защищали от сырости. Здесь витал мясной дух костра, смешанный с запахом бумаги. Книги, журналы и тетради лежали на своих местах. Готовые отчеты по дням аккуратно заполняли самый труднодоступный угол вдоль стены, разделяющей склад и кухню. Пустые тетради в третьем ряду высились над исписанными. Недавно Дарина нашла в опустевшем магазине незараженную партию книг. Их еще не успели разложить. В углу напротив вдоль высокой стены под журналами были спрятаны томики Пушкина, Сорокина, Пыряевой, стихи каких-то неизвестных авторов – Бродского, Некрасова, а рядом популярных в городе Державина, Симонова и Асадова. Обычно художественную литературу выбрасывали сразу, однако Дарина иногда приносила какие-то стихи и романы из прошлой жизни, пряча их подальше. Но редкое солнце не давало насладиться этими сокровищами. Все остальное место, не считая узкого прохода, занимали научные фолианты, сгруппированные по темам. Когда зажигались факелы, не занятые другим делом разбирали и читали книги. С особым трепетом тут относились к трудам физиков и медицинским энциклопедиям.

Четвертая комната – наблюдательная. Только здесь имелась дверь, ведущая на улицу и защищающая от радиоактивной атаки. В центре стояли пять кресел и лежала куча сухих веток, их берегли на чертов день. Костер помогал согреться, приготовить еду и, когда-то, посмотреть друг на друга в последний раз. А по углам накиданы канистры с бензином, восковые свечи, смола, тяжелые бревна, готовые факелы и инструменты для изготовления новых. Ими регулярно пользовались на кухне или на улице, в зависимости от погоды. Во время снежного дождя огонь горел плохо, а дым медленно и неохотно вытягивался из дома сквозь открытую входную дверь. Поэтому готовкой занимались то здесь, то там. В наблюдательной комнате один человек обязательно сидел на страже и смотрел из-под прикрытых век: вдруг сквозь слои летающего мусора еще раз выглянет солнце? Через щели между дверью и косяком оно ослепляло даже закрытые глаза. А уличный воздух перебивал домашний запах гари и еды. В этой же комнате все шестеро собрались для обсуждения прожитого дня.

Ване и Мише следовало запоминать сделанное за день, чтобы потом зафиксировать в тетради. Память стала подводить Мишу из-за старости. Он даже мог что-то выдумать, например, будто кислотный дождь отравил четыре лисьих туши. В солнечные дни ему уже не предлагали новые книги, он читал давно выученные всеми наизусть, но каждый раз пересказывал их, удивляясь простым человеческим открытиям. Остальные, боясь старости и смерти, подыгрывали ему, рассуждая о пользе некоторых инженерных и медицинских манипуляций в своей нелегкой жизни.

Солнечный свет использовали до последнего луча, поэтому усаживаться вокруг девственного кострища начали еще во мраке. С закрытыми глазами, наизусть помня каждый предмет в доме, Кирилл завез Ваню и Мишу, оставив кушетки на обычном месте, чтобы никто о них не споткнулся. Руслан и Дарина подошли из глубины квартиры, закончив повседневные дела. А Илья вернулся после солнечной беготни среди смородины, как и все, зная на ощупь окрестности, и сидел в ожидании.

– Кухонный костер нужно бы перенести сюда, меня уже тошнит от этого запаха, – со злостью в голосе начала Дарина, усаживаясь на свое мягкое кресло. – В этой комнате хотя бы дым будет выветриваться, а спальня все равно не согревается.

– Хватит умничать! Все останется так, как есть, – нервным басом возмутился Кирилл. – Миша хоть и не помнит ни хрена, но Маше пообещал при мне, что огня в этой комнате не будет, – продолжил он шепотом.

– О! Делать перестановки я люблю! – вмешался Миша в разговор, пока Кирилл еще не закончил свою фразу. – Лучше слышать, как вы собачитесь.

– Собачитесь! – повторил последнее слово и усмехнулся Илья, но никто не обратил на него внимания.

– Да нет, это я так, со злости ляпнула. Действительно будет непрактично. Близкий к выходу огонь может привлечь волка, – услышав замечание, исправилась Дарина.

– Ах, все это женское. Туда-сюда. Машка тоже сначала говорила, потом думала. Дура! – медленно и мечтательно произнес Миша.

– Туда-сюда! – снова засмеялся Илья.

– Да, я-то знаю, что с бабой делать, а вы вчетвером Дарину не смогли нагнуть. То ли баба не такая, то ли мужик уже не тот. – Миша хохотнул, чувствуя свое превосходство.

– Давайте начинать, пока не забыли, – прекратил их болтовню Ваня.

– Радивактивных белок до хрена, как будто их бабахом зацепило, – начал Илья, щупая дозиметр сквозь карман своей лисьей шубы. В светлое время другие бы подумали, что он проверяет, не потерялось ли устройство, такое важное в эти дни.

– Да ладно, решили повторить? Тишина была всю неделю, я уверен. – Миша немного заволновался, путая пальцы в седой бороде. Не хотел признавать, что мог не услышать что-то или уснуть на карауле. На улице не доживали до пятидесяти, а Мише уже исполнилось сорок шесть или сорок семь.