Маленькое. В трех днях

Влана же тихо рассмеялось и отправилось восвояси.

Со стороны гримерки раздался отдаленный, приглушенный длинный визг и низкий хохот Айзе.

Удивленный Марс прислушался и не без труда различил:

– Ах, и достали вы лезть в мои вещи!

IV

Человек так устроен, что от громких звуков у него болит голова. Айзе плохо представляло, какие конкретно процессы при этом протекают, и ленилось искать информацию в интернете, и поэтому не имело никакой возможности исправить это досадное природное недоразумение.

– Ну как, как ты умрешь? – в сотый раз воззвало оно к голосу разума. – Он даже кожу тебе не прокусил.

– Меня укусила змея-а-а-а! – чистым сопрано вывело Цинна, раскачиваясь на стуле влево-вправо.

– Таки светит Холле выговор. – констатировало Айзе и покинуло гримерку с ужиком на руках.

Ведь должен быть предел у человека?

То трупы, то психи, то змеи, как в инферне живешь!

Смеяться больше не хотелось. Мигренило. Чудовищное ощущение ежесекундного ожидания бесшумно надавило меж ключиц.

Из гримерки мерно гремело вещами об пол.

Се оскорбившийся артист рачительно алкал участья.

Марс все не шел: удержать зал в порядке считал приоритетом. Айзе медленно пересекло коридор и осторожно заглянуло через щель промеж занавесок в общий зал.

Вечер еще не распустился: столики большей частью пустовали. Официанты работали вполсилы, бар инвентаризировал сиропы, изредка прерываясь, чтобы сварить кофе или смешать коктейль. Молодая мать в детской зоне спокойно полоскала мозг своему Младшему лет пяти-шести на вид:

– Общество устроено таким образом, что мы стараемся не Изменяться на публике.

– Почему? Все же знают, что мы так умеем. – обижался ребенок.

– А ты представь себе, каково людям, которые находятся рядом: только что был один человечек, а потом вдруг, чуть обернешься – совсем другой. Так же с ума сойти можно!

– Но они же знают, что я просто Изменилось! – упрямый малыш сделал огромные глаза, почти закрывшие нос, и моментально отрастил буйную кудрявую гривищу, стремясь сделать себя как можно более крупным и значимым, придать своим словам вес; Айзе невольно фыркнуло от смеха.

– Мы вообще много чего знаем. – философски согласилась мама. – Например, зачем человек заходит в туалет. Но ведь необязательно демонстрировать каждому, зачем именно ты ходишь в туалет?

– Фу. – Младшее тут же съежилось обратно, вывернулось из ее рук и убежало на игровую площадку.

– И правда, – тихо сказало вслух Айзе. – чего с ними разговаривать, с этими Взрослыми?

Марс между тем торчал у окна, бессмысленно созерцая бесконечный человеческий поток на улице. Возможно, обдумывал какую-то сложную сделку на благо «Тарара», а мог и попросту залипнуть на время.

Айзе тихо вернулось к дверям гримерки. Глухих ударов мебели об пол и стены больше не слышалось, но и рыданий тоже.

Цинна всегда было тем самым человеком, которому нет особой разницы, видят ли его в туалете. Они все здесь не отличались внимательным отношением к окружающим, но только Цинна обладало даром плевать совсем на всех, кроме себя. От него не стоило ждать ни снисхождения, ни тем более прощения.

Будем играть вдвоем, Цинна?

Войдя и первым взглядом оценив масштаб разрушений – разбитые зеркала, опрокинутые флаконы, растоптанные ногами тюбики с косметикой, – Айзе поморщилось.

– Ну что, киса? – спросило оно вслух. – Будем успокаиваться?

– Само кошачье. – огрызнулось Цинна, но без запала. Энергия ушла. Опасность миновала. Айзе невозмутимо переступило через осколки на полу и достало из шкафчика бокал и бутылку вина. В особом кармашке на липучке в рукаве лежал последний пакетик с мелкой фиолетовой пылью.

– Мур, ты такая прелесть. – моментально успокоилось пострадавшее, принимая из его рук наполненный бокал.

Пристальный взгляд Айзе ни на миг не отрывался от его искусственно красивого лица. Пугающие ровные, без складочки губы вытянулись. Красное вино проблеснуло фиолетовым отсветом, невесомо пролетело (промелькнуло) (пролилось) по мостику прозрачного стекла.

– Горьковато.

Five.

Six.

Five, six, seven, eight.

Губы без складочек резко пожухли. Взгляд пурпурных глаз застыл, словно Цинна увидело чуть слева от себя нечто, сковавшее его ужасом. Руки расслабились и застыли, как у спящего. Плечи опустились.

Внезапно все тело Голоса содрогнулось, и с него клочьями пополз облик. Прямые платиновые волосы растрепались, по ним растеклась желтоватая рыжина; глаза – поголубели, на губах образовались морщинки, а нос покрылся порами и увеличился в размерах.

– И даже парень. – не без удивления отметило Айзе.

Тело Цинны действительно обрело мужскую форму – не слишком крупного, обычного парня со стройными ногами и небольшим жирком на животе (а потому что нечего десерты недоеденные с кухни таскать, примадонна!).

Айзе неторопливо поставило на место перевернутый пуфик, село, опершись локтями о колени, а подбородком – на ладонь.

Оно бы никогда не признало вслух, что продолжает свой опасный бизнес в том числе потому, что ему просто нравится наблюдать за людьми под порошком. Не тогда, когда они умирают в мучениях, конечно – то Взрослые, что с них взять. А тогда, когда просто останавливаются ненадолго и возвращаются в единственно возможную, первую от рождения форму. Без наркотика ее и не вспомнишь; без него в нее не возвратишься.

Неясен человек: покидая утробу, он остается собой не более трети секунды, а затем, бесконечно Изменяясь, теряется навсегда. Кто это придумал? Что имел в виду?

Кто-то, потерянный столь же безвозвратно?

Или тот, кто желал бы себя потерять?

Так они сидели и смотрели: Айзе – на Цинну, а Цинна – куда-то слегка в сторону.

Вернулся Марс.

– Странный натюрморт. – невозмутимо заметил он. – Киса, подписывай претензию за змею. Мне сегодня еще акт по ней писать.

Цинна никак не отреагировало и даже не моргнуло.

– Какую еще змею? – Айзе неохотно оторвалось от созерцания и перевело взгляд на распорядителя; спина у него распрямилась, ладони легли на колени, как у примерного школьника. – Не видишь, что ли? Оно же накидалось какой-то дрянью.