Жернова судьбы

О третьем свидании Иван попросил сам. Они встретились в библиотеке, где смогли поговорить, прикрывшись рассматриванием нового альманаха господина Карамзина «Аони?ды, или Собрание разных новых стихотворений». Разговор был короткий: Ванька объявил, что согласен бежать и другого выхода нет. Пульхерия заверила его, что грамоту и деньги сможет найти сама, вскорости поедет к дяденьке и тётеньке в гости, а одежду для него потихоньку приберёт из гардероба барина.

– Ты же подумай, куда нам лучше бежать и где скрываться. Карты в твоём распоряжении.

Лишь один поцелуй был – на прощание. Такой долгий и терпкий, что перехватило дыхание. Влюблённые решили больше не видеться и не переписываться, это становилось опасным. Когда всё будет готово для побега, тогда возобновят общение.

– Только вот что я скажу, Пульхерия Ивановна, душенька моя! – внезапно сорвалось с языка у Ивана. – Если, не дай Бог, что со мной случится, если вдруг побег наш сорвётся, не говорите ничего! Не говорите! Пусть наш ребёнок вырастет свободным! – такая неизбывная тоска прозвучала в его голосе, что Пульхерия, ощутив приступ непонятного страха, сразу согласилась. Но парню этого показалось мало, он опустился на колено, положил одну руку Пульхерии себе на голову, а вторую – на её живот и сказал:

– Поклянитесь моей жизнью и жизнью нашего младенчика, что сделаете так, как я говорю! Я вас знаю, вы девица бойкая, но я велю вам беречь себя ради будущего сына… или дочери. Клянитесь!

Ей ничего не оставалось, как поклясться, лишь тогда Ванька отпустил её.

План у парня созрел такой: Пульхерия должна была уехать к опекунам на две недели, но обратно она засобирается на три дня раньше, притворится, что соскучилась по мужу. Это будет суббота. В пятницу накануне Иван отпросится у барыни в деревню помочь Арине Тимофеевне по хозяйству. Парень был уверен, что препятствовать хозяйка не будет: доходно-расходные книги были проверены и перепроверены, нареканий от Парфёна Пантелеймоновича у него не было, да и об отпуске он попросил чуть не в первый раз. «Скажу, что поеду верхом на лошадке, а барыня возразит, что мне уже не по положению скакать, велит взять бричку или коляску», – думал он.

Доехав до почтовой станции в Степанщине, Пульхерия должна притвориться, что ей плохо, и остаться там, а Палаша и кучер вернутся в Бронницы за лекарем. Тем временем Ванька приедет и, отрапортовавшись дворовым Зарецких, заберёт свою любимую и они помчатся в… Симбирск. Очень уж понравилось ему и название города, и расположение его; Пульхерия не возражала, полностью положившись на любимого: ей было всё равно, куда отправиться, главное – с ним.

Покуда коляска с лекарем приедет в Степанщину, покуда выяснится, что барыня уже уехала и доктора надо возвращать в Бронницы, покуда Палаша и кучер наконец появятся в именье и всё окончательно станет явным, пройдёт довольно времени, и Ванька очень надеялся, что хотя бы полсуток у них будет форы.

– Ну, а там как Бог даст, – думал он в ночь накануне пятницы, в который раз обдумывая план. При всей простоте он был хорош и дерзок, и если бы Бог помог им хоть немного, всё бы осуществилось.

С этими мыслями он, наконец, уснул: завтра ему надо было отпрашиваться у барыни, честно смотреть ей в глаза и не дрогнуть, видя её добрую улыбку…

Внезапно сон его был прерван шумом и воплями Савки, который спал на узком топчане поперёк двери, чтоб охранять её. Как Ванька ни отговаривал его от этой затеи, парнишка не соглашался. Кто-то с грохотом влетел в комнату, споткнувшись о Савку, затем сильная рука, схватив за ворот рубахи, как щенка, отшвырнула мальчишку в сторону, пинком откинула топчан, и в комнату, светя фонарём, вошёл молодой хозяин.

– Александр Андреич? – вырванный из сна, Ванька лишь успел сесть на кровати, сощуря глаза на барина и пытаясь понять, что происходит, как сильнейший удар кулаком в лицо бросил его на пол, а тяжёлый кованый сапог пинком в живот заставил скрючиться и тщетно хватать ртом воздух. Кровь, хлынувшая из разбитого носа и губы, окончательно ввергла его в недоумение.

– Барин… за что? – прохрипел он, вытирая тыльной стороной ладони кровь. Вместо ответа на него вновь обрушились удары и пинки тяжёлых сапог, в мгновение ока выбившие все бунтарские мысли, все надежды на будущее, оставив лишь звериный инстинкт самосохранения. Он сжался в окровавленный комок боли, прикрывая руками голову и ёрзая по полу, пытаясь избежать очередного удара; крики и стоны сами собой вырывались из открытого рта, когда он пытался втянуть хоть чуть-чуть воздуха в пылающие лёгкие. Но очередной удар снова вышибал весь дух, и Ванька начинал терять сознание. Этой радости ему не доставили: избиение прекратилось, сильная рука схватила его за волосы и безжалостно рванула, задрав лицо вверх:

– Смотри на барина! – рявкнул знакомый голос. – Смотри! – последовал ещё один рывок.

Парень попытался сфокусировать взгляд, но от боли ничего не соображал, и его опять швырнули наземь. В комнате поднялся какой-то ураган: на пол полетела постель, вещи из сундучка вывалили и перешывыряли, содержимое письменного стола и ящиков тоже вывернули на пол, каждая книга была безжалостно отправлена туда же. Пока продолжался бесцеремонный обыск, Ванька чуть отдышался, открыл, наконец, глаза и увидел перед своим носом башмаки барина с красными каблуками.

– Александр Андреич… – просипел он, – за что бьёте?

– Федя, он пришёл в себя, – ураган тут же прекратился. Фёдор подошёл к Ваньке, схватил его за волосы и, рывком приподняв, поставил на колени. Парень всхлипнул от нового витка боли, и глаза его закатились.

– Смотри на барина! – рука опять тряхнула его, и Ванька, через силу открыв помутневшие от страданий глаза, увидел прямо перед собой листок бумаги со своими виршами. Кровь шибанула в голову, он понял, что искал барин, и порадовался, что все записочки Пульхерии сжигал. Она тоже. Этот листочек с самыми последними его стихами – элегией – наверное, случайно уцелел. Решение пришло мгновенно.

– Это что такое, пёс смердящий?! – ледяным от злобы голосом спросил Саша.

– Отвечай! – Фёдор вновь рванул его.

– Вирши… – просипел Ванька.

– Как ты посмел, свинья, написать их моей жене?? – от злобы, казалось, хозяин не мог дышать. – Говори, смерд вонючий!!

– Я написал их… как музе, – с трудом, захлёбываясь кровью, парень протолкнул слова сквозь глотку. – Это просто вирши… Барыня любит стихи… и я показал ей…чтобы она оценила… Ваша милость, это правда…Я ни в чём не виноват… – он закашлялся, и кровь, брызнувшая из горла, попала на листок.

– Свинья! – поднявшись, брезгливо сказал Саша. – Ну что? – это адресовалось уже Фёдору.

– Ничего, мин херц, я всё перерыл.

– Я уверен, они переписывались. Я чую! – с этими словами молодой барин пнул своего слугу прямо в грудь. Ванька закашлял, застонал и попытался подтянуть колени к груди, но боль не позволила.

– Мин херц, – раздался вкрадчивый голос подручного. – Давай я его попытаю, а? Он мигом заговорит, вот увидишь! Всё как есть расскажет!

Мощная пятерня Федьки, сжавшись в грозный кулак, приблизилась к лицу Ваньки. Он вздрогнул и заелозил в попытке отползти. Слёзы беззвучно потекли из глаз. Сейчас ему хотелось только одного: чтобы мучения прекратились.

– Александр Андреич… – всхлипнул он, – помилосердуйте… по дурости оплошал… не бейте, умоляю…

– Ну уж нет! – хищно проговорил Фёдор, и его кулак начал медленно отходить назад, готовясь для удара.

Парень обречённо закрыл глаза.

– Не сметь! – раздался гневный окрик. Кулак замер. Иван, приподняв свинцовые веки, скосил взгляд на голос и с облегчением выдохнул: в дверях стояла целая делегация во главе с Елизаветой Владимировной. Из-за неё выглядывали сенные девушки Груша и Арина, в глазах которых плескался ужас, Савка, размазывавший по щеке кровь, дворецкий Семён Парамонович возвышался над всеми своим нешуточным ростом.

Глаза барыни метали искры.

– Александр, что тут происходит? – лёд, звенящий в её голосе, мог затушить адово пламя. – Что за самосуд без моего ведома?!

– Матушка, я подозреваю этого мерзавца в преступной связи с моей женой! Тому есть доказательство, – Саша протянул ей листок с виршами.

Елизавета Владимировна взяла не взглянув. Она глаз не сводила с сына, словно пытаясь понять, он ли это.

– И эта бумажка дала тебе право избивать человека? – ещё строже спросила она.

– Холопа, матушка, принадлежащего мне по праву рождения. И я намерен с ним разобраться здесь и сейчас! – заявил Александр.

– Ты уже довольно с ним разобрался, – барыня перевела взгляд на Ваньку, и черты её лица дрогнули. – Я сама займусь этим вопросом завтра. А ты иди спать! – прервала она сына, открывшего рот возразить ей. – И своего цепного пса забери! – металл в голосе барыни не позволял ослушаться.

Саша вышел из комнаты мимо не то с почтением, не то со страхом посторонившейся дворни. Следом за ним, осклабясь и нарочито потирая окровавленный кулак, ленивой походочкой проследовал Фёдор.

– Мальчишку-то за что побили! – подал голос им вслед дворецкий. – Парнишка мухи не обидит!

– Семён Парамонович, – приказным тоном начала барыня. – Ивана в клеть проводи, да принеси ему одежду какую и одеяло, чтоб не замёрз.

– Слушаюсь, – склонил голову слуга.

– Арина, отведи мальчика к бабушке Миронихе, пусть полечит его.

– Конечно, матушка, – горничная, взяв за руку, увела Савку.

– А с тобой, – глядя на Ваньку, который смог наконец подняться и сесть, привалившись к кровати, – я завтра поговорю, и ты мне всё расскажешь.

– Елизавета Владимировна, я… – прерывающимся голосом начал парень.

– Завтра! – прервала она его. – Сейчас у меня сил нет. Груша, проводи меня, – опершись на руку девушки, барыня ушла.

– Встать-то сам сможешь? – Семён Парамонович, высокий, худощавый, седой как лунь старик, подошёл к Ваньке. Он покачал головой. Дворецкий, подхватив под мышку, помог парню подняться и повёл его к выходу. Свежий ночной воздух ожёг наболевшие лёгкие, и парень надсадно закашлялся, согнувшись. Старик терпеливо ждал. Медленно они пошли на задний двор. Босые ступни Ваньки леденила земля, подёрнутая лёгким морозцем: стоял уже конец ноября и начинались небольшие заморозки.