Милостью Божьей

Зачем ты снишься, кладбище,
За что мне снишься ты!

И я, людскому горю
Открывшись до конца
Хожу, ищу могилу
Погибшего отца.

Это будет ещё нескоро, а пока мы сидим с Ингой, и я повторяю, как заклинание:

– Да, ещё есть надежда!

Лето – долгое и тёплое, какое бывает лишь в детстве.

Спускаюсь во двор, Инга сидит на нижних ступеньках лестницы.

– Пойдём к тебе!

– Ко мне нельзя, пойдём или на улицу. К маме пришёл друг.

И это откровение. Конечно, Ингина мама получила «похоронку», но разве любовь может умереть? Разве сможет кто-нибудь заменить маме моего отца?

У меня от этой мысли становится холодно под ложечкой.

А вот Ингина мама приносит книгу «Юность короля Генриха IV». Мы читаем её по очереди, когда никого нет дома.

Это настоящее откровение. Вот что такое любовь, оказывается! Вот какая она без покрывал. Словно знак из взрослой жизни – расти, девочка, живи не умом, а сердцем, всё у тебя ещё будет!

12. Третий класс

Я перебираю свои осколки, переставляю их, большие и поменьше.

Третий класс. Уже тогда общая масса девочек разделилась, и рядом оказался тот самый ближний круг, который существует до сих пор, даже если не видимся годами.

В первый школьный день новенькая девочка откинула крышку парты, когда я проходила мимо:

– Садись со мной, хочешь? Меня зовут Римма.

Она была крепенькая, длинные косы в руку толщиной, самые красивые в классе.

Её отца перевели из дальнего района секретарём райкома. Держался просто, я его не боялась, не то, что дядю Колю или Стукалова-старшего. Он долго носил военную форму с новенькими блестящими сапогами. Рука у него после ранения лежала на перевязи в чёрной косынке. Им дали комнату напротив нашей школы.

У меня появился второй дом, спасибо тёте Юле, пусть земля ей будет пухом. Она подкармливала меня так, что для отказа просто не оставалось пространства:

– Что вы копаетесь, как две клуши, раздевайтесь и за стол! Уроков, небось, опять назадавали.

Покрикивала на меня так же, как на Римку:

– Света, ты что, не видела, у тебя оторвалась вешалка на пальто? Вот иголка с ниткой.

Однажды сказала:

– Завтра мы идём в баню на Ворошиловский. Спроси у мамы, можно взять тебя с собой?

Позже мама ходила в баню с Вовиком, а я с Риммой и тётей Юлей. Она хмурилась:

– Худа же ты, девка! Как замуж-то будешь выходить? У тебя над попкой косточки торчат, как у лошадки.

И тёрла, тёрла докрасна жёсткой мочалкой эти мои косточки.

А Римка была такой, как надо, все линии тела мягкие и плавные. И грудки угадывались уже, а у меня ни намёка.

Тётя Юля взяла меня под крыло, не могла спокойно смотреть на неприкаянного ребёнка, как наш сосед-киргиз в Пржевальске. Учила вышивать, и готовить, когда я подросла. Но главное, мы с Римкой делали уроки, я приняла это, как неизбежность.

И тут мама уволилась из ремесленного училища. Она пришла к начальнику, генералу, и сказала:

– Я нашла работу по специальности. Будет зарплата, карточки, мы с детьми сможем продержаться до возвращения мужа.

– Как вы можете в военное время уходить со своего поста! Родина вам доверила мальчиков, ваш долг быть с ними!

– Нет, – сказала мама, – прежде всего, мой долг быть с моими малышами. Я за них отвечаю и перед Родиной, и перед их отцом, который её защищает.

И её отпустили!

Мама работала теперь в Строительном тресте, он восстановил себе угол на первом этаже с окнами на трамвайную линию. Стены из непросохшей кирпичной кладки, цементные полы, двери из фанеры… Но трест работал, и мама была там начальником планового отдела. К ней можно было зайти после школы, посидеть за свободным столом, и никто не говорил:

– Что это дети здесь делают?

А в пять часов у мамы кончался рабочий день. В пять часов! Какое счастье! Вместо ремесленного обеда мы теперь получали продукты по карточкам, и мама говорила:

– Надо было раньше уйти, мы бы так не голодали.

Третий класс принимают в пионеры. Полина Павловна пишет на доске Торжественное обещание, мы все переписываем его в тетрадки, хотя она чётко предупредила, принимать будут лучших.

Учить его после уроков остаются только те, кому «сказали». Мне не сказали.

Я беру портфель и понуро иду домой. Я знала его наизусть! На призыв «Будь готов!» я могла с открытой душой ответить: «Всегда готов!» К любому подвигу, любой жертве, включая собственную жизнь.

Для меня приём в пионеры был огромным событием, приобщением к чему-то важному, равносильным посвящению в рыцари, например, в рыцари Великой революции. На каких недосягаемых пьедесталах были для меня её герои!

Когда эти пьедесталы рухнули, это стало моей личной бедой. Будто меня предали.

Но это будет через много лет, а сейчас третий класс принимают в пионеры, и я замираю от страха, что меня это не коснётся.

Училась, как говорила Полина Павловна, неровно. Опаздывала неизменно, класс дружно смеялся, когда я появлялась в дверях. Могут ли такого человека принять во Всесоюзную организацию юных ленинцев!

После уроков я смотрела Полине Павловне в глаза и медлила в дверях.

И однажды она сказала: